Влас Дорошевич - Влас Михайлович Дорошевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, ты! Слишком кричишь! Ведь еще не вешают! — подошел хозяин «артистического» кабачка.
— Еще три бутылки шампанского! — ответил ему г. Каталажкин.
— Славянин — и каюсь. У нас каждый подлец кается, потому что душу имеет!! А им! — г. Каталажкин ткнул пальцем в сидевших в кабачке. — А им не дано. У славянина душа, а у всех этих, там, у французишек, у бельгийцев, у англичан, как их еще там, — пар! Им не дано. Еще Франциск Сарсэ сказал: «Какая такая русская драматургия? Вся драматургия их состоит в том, что люди делают. — делают глупости, а потом станут на колени и начнут на все четыре стороны в ноги кланяться!» Пьесы такие давали. Сначала «Грозу», Катерина на коленях каялась. Потом «Преступление и наказание», Раскольников на коленях каялся. Наконец, «Власть тьмы», Никита на колени стал и начал каяться. Франциск Сарсэ и насмеялся. И Сарсэ — подлец! Желаете, я, как славянин, перед всеми этими подлецами на колени стану и начну каяться?
Г. Каталажкин посмотрел на окружающих пьяными и зверскими глазами и помахал перед носом пальцем:
— Перед этими Францисками Сарсэ? Ни-ко-гда! Ни-ко-гда! Не понять им. Не дано! Перед этими подлецами? Перед под-ле-ца-ми?!
Он прямо становился ужасен.
— Бриан! Дать еще полдюжины шампанского, потому я всех их по-русски в лоск ругаю. Всем им дать шампанского… Вы думаете, почему все эти французы, анонимные бельгийцы, англичане к нам идут? Залежи руды их манят? Да? Залежи беззакония — вот что их манит. Вот что им разрабатывать хочется! Вы слышали, как я им, чертям, анекдоты об «исключениях» рассказывал? Видели, какой радостью они от глубины своей подлой души трепетали? За невежество и пускай погибают! И справедливо это, и справедливо! Они о нашей стране только анекдоты знают. «Никаких законов нет», вот их представленье подлое. На это и уповают! А наш Тюбейников им про законы! «Дурак ваш Тюбейников!» Они думают: «Если в моем деле заинтересован граф Икс, какой может быть закон?» Все законы отменят, земства, самоуправление уничтожат, чтоб только дело, в котором граф Икс изволит принимать участие, дивиденды давало. Они вот на что надеются. Все, чего русское общество, русский народ, добивались, — насмарку, по их мнению, пойдет, раз интересы какого-нибудь графа Икс будут затронуты! Они презирают русское общество, русский народ. Считают их несуществующими. А? Несуществующими? Подлецы! Не богатства наши, не руду, — душу нашу, душу сожрать хотят!
И г. Каталажкин так колотил по столу, что стаканы, бутылки валились.
— Тише, Каталажкин. Тише!
— Нет, вы мне скажите! — не унимался он. — Вы мне вот что скажите! Почему французские, бельгийские капиталы устремились вдруг в Россию? Почему? Дома им делать нечего? Своих колоний нет? Потому что дома-с законность капитал заела. Куда ни сунься — на законность напорешься. Законность — как «пали» в каторжной тюрьме.
Задыхается в них капитал, по воле тоскует. На простор, вширь хочется. А капитал-то он хищен. Он могуч. Ему произвола хочется. Чтобы препятствий ему, сильному, хищному, не было. Стоит ли и сильным быть, чтобы силой своей не наслаждаться? А тут со всех сторон закон: того нельзя, этого нельзя. И кинулся европейский капитал в Россию. Они о нас анекдоты слыхали. Анекдоты только и знают. Никаких, по их мнению, законов. И мы, предприниматели, им в дудку поем, назуживаем, втравливаем: «Никаких!» Капитал и думает: «Набезобразничаю! Разграблю, ежели без законов. Чего лучше!» Разгорелись глаза, — и прут. Вы на рожи-то только на их посмотрите, когда они о России говорят! Словно насиловать собираются! Ха-ха-ха!
— Весел, каторжник? — обрадовался Бриан, что мрачный гость начал смеяться.
— Полдюжины шампанского еще, и пшел! — крикнул ему г. Каталажкин. — Лют капитал и насилие любит! Я в Лондоне раз в плохих делах был. Жрать нечего. Хотел в солдаты к ним наниматься. На Трафальгар-сквер ходил, с вербовщиками говорил. Так там вот насмотрелся. В Англии оставаться. в солдатах служить, — ни одна душа не желает. А в колонии, — отбою от желающих нет. К черным-то, к коричневым людям, к покоренным, к бесправным. Еще бы! Какое тут в Англии удовольствие? Ходи всегда навытяжку. А там, в колонии! Понравилось что — возьми. Не понравилось — бей. Насилуй. Убьешь — и то ничего не будет: для поддержания престижа английского солдата виновным не признают! Понасильничать-то всякому лестно! Так и капитал! Здесь-то что ему лестного? Со всех сторон законами окургузили. А выйти изо всяких рамок, на волю, творить что хочешь.
Вот они зачем к нам идут, господа европейцы!
Он захохотал.
— Да стой, брат! На анекдоты ловишься! Тебе беззаконие-то снится, о нем тебе рассказывают, а ты и веришь? Европейцы? А мы, брат, азиаты. Хитры азиаты! Лукавы! У них, у Европы, сила, у них капитал. А у нас, у азиатов, одна защита — хитрость! Завлечем. Наскажем сказок! Хе-хе-хе!..
Г. Каталажкин весь как-то злобно засиял, загикал, засвистал.
— И придет час…
Пророчествовать уже начгш.
— Каталажкин! Каталажкин! Без четверти двенадцать! Нам к виконтессе пора!
— И виконтессу к черту! Пар вместо души! Мне виконтесса с паром не нужна! Тфу! Русская ежели бы — я б взял! Русская, если так до бесстыдства должна на свидание на этакое поехать, так она хоть потом себя презирать будет. Пить начнет, во все тяжкие пустится, а то и отравится на другой день. Иначе kelk «подлой» себя не назовет. С той я готов. Ей жизнь постыла, а я ей своим свиданием уход из этой жизни облегчу. Последнюю каплю добавлю. Мерзостным воспоминанием отравлю. На самоубийство сил дам. Жизненный вопрос разрешу. Все-таки доброе дело. А это? Пар вместо души. Она завтра с мужем как ни в чем не бывало в оперу на первое представление поедет, и сама себя в душе будет «порядочной» женщиной считать! Европейка! Скажи-ка ей: «подлая». Рассмеется. От глубины души — черт ее возьми! — рассмеется. Всем паром и искренно рассмеется. Потому не душа, а пар! Пар! Пар! И у всех, у вас, у чертей, пар!
И вдруг, схватив бутылку, г. Каталажкин запустил ею в первого попавшегося сидевшего господина.
Все повскакали с мест.
Раздались крики:
— Бить его!
— Бить!
— Что за русский боярин!
Но патрон «артистического» кабачка и артисты стеной стали между г. Каталажкиным и публикой.
Прислуга, обсчитав, вывела и усаживала г. Каталажкина в экипаж.
А «патрон», любезно хлопая меня по плечу, успокаивал:
— Вы, русские, ужасные пьяницы. Хороший народ для всякого ресторана,
