Год, когда мы встретились - Ахерн Сесилия

Перемещаюсь в гостиную. Там пахнет кофе. Направляю фонарик на книжные полки: книги, подборка дисков – ты любишь детективы и триллеры. Фотографии в рамках. Вы всей семьей, дети, вы на отдыхе, на рыбалке, на пляже, даже ваши школьные фотки есть. Странно, почему она все это здесь оставила? Значит, собиралась вернуться? Но вот фонарик высвечивает пустую стену с грустно торчащими крючками, и я понимаю, что это она как раз оставила за бортом вместе с тобой. Интересная находка: твой диплом об окончании психфака и фото в рамке – ты в мантии выпускника. Вспоминаю, как ты иногда на меня смотришь, как пытаешься меня просчитать и заглянуть мне в душу, как тебе нравится анализировать меня, да и всех остальных тоже, и кое-что проясняется. Ты ухмыляешься, глядя из-под академической шапочки, как будто только что сказал какую-то пакость. У тебя уже тогда была очень нахальная рожа.

Примерещилось или наверху кто-то ходит? Застываю как вкопанная, выключаю фонарик, стараюсь не дышать и вслушиваюсь в ночные шорохи. Нет, все тихо. Снова включаю фонарик и продолжаю свои изыскательные работы. Теперь надо обследовать твой рабочий кабинет. Старые фотки, страховка на машину, квитанции, ключи, неизвестно что открывающие… письма нет. Я пока избегаю, по понятным причинам, подниматься на второй этаж. Это моя последняя надежда и худший сценарий развития событий. Вообще, у тебя маловато папок и документов на первом этаже. Возможно, мне действительно пора двигать наверх. Пытаюсь представить, где бы ты мог хранить такую вещь, как письмо от Эми. Конечно, не в шкафу с документами, это было бы дико. Ты же хочешь, чтобы оно было в пределах досягаемости, а значит, ты должен все время его видеть, вертеть в руках, возвращаться к нему глазами. И, если оно не в кармане пальто, которое висит под лестницей, то придется мне идти на второй этаж.

В кармане пальто его нет.

Испускаю глубокий вздох, и – кто-то все же там есть, в задних комнатах! Или на кухне? Не дышу, чтобы он меня не услышал. Все, я в панике. Надо отсюда выбираться, какой ужас, я ничего не слышу, все заглушает бешеный стук моего сердца. Спокойно, спокойно, дыши глубже. Идиотка, дома бы сидела, а лучше лежала, зачем ты прокралась сюда? Это все твои ночные подглядывания, ты спятила и возомнила, что ты сталкер. Для сталкеров в порядке вещей – забраться ночью в чужой дом.

Ну да, так пускай бы ты нашел мое письмо? И потом объясняться с тобой на эту тему? Нет, кошмар. Тогда вперед, топай на второй этаж. Первая же ступенька громко, предательски скрипит. Застываю. Отступаю. Надо все же получше поискать внизу, а не вторгаться к тебе в спальню, пока ты спишь, что уж совсем запредельная наглость. И тут я вдруг вспоминаю, как ты мне спьяну рассказывал о своих переживаниях.

– У меня на холодильнике висит фотография отца. Мне это помогает всякий раз, как я его открываю, чтобы достать себе выпить.

– Как замечательно.

– Да не особо. Он был законченный алкоголик. Фотография там висит, чтобы я себя спрашивал: хочешь стать таким, как он?

Быстро направляю фонарик вниз и возвращаюсь на кухню. Я думаю, что холодильник даст мне ответ. Там сверху валялись какие-то рисунки и распечатки гимнастических упражнений, но я не перебрала все бумаги в поисках письма. Свечу на холодильник и… вижу письмо, то самое, поддельное. Победительно усмехаюсь, как вдруг… БАМ! Что-то тяжелое бьет меня по голове, точнее, в основном по уху, я падаю, как мешок с картошкой, ноги безвольно протягиваются по полу, и я слышу чьи-то шаги на лестнице. Так, на меня напал грабитель. Я его вспугнула, а теперь он нападет на тебя – кому же еще спускаться со второго этажа. Надо как-то предупредить тебя об опасности, но сначала надо взять письмо с холодильника и на его место положить оригинал, только вот голова раскалывается, и я не могу пошевелиться.

– Я говорил, надо подождать! – шипишь ты, и я окончательно теряюсь. Ты что, тоже в этом замешан? В ограблении собственного дома? Неужто дело в страховке? Боже, я попала в опасный переплет, а раз ты в этом участвуешь – что несомненно, коль скоро ты заодно с грабителем, который меня огрел, – то я в большой опасности. Надо бежать. Но сначала надо подменить письмо на холодильнике. Приподнимаю голову и чувствую, что все плывет. Вокруг по-прежнему темно и луна светит на холодильник, словно бы говоря мне: вот твоя цель. Увы, я не могу пошевелиться.

Исторгаю слабый стон.

– Кто он? – спрашиваешь ты.

– Не знаю, но я его только что ошарашил по голове.

– Ладно, надо свет зажечь.

– Лучше сначала полицию вызвать.

– Нет. Сами как-нибудь справимся. И мозги ему вправим.

– Я не одобряю…

– Да ладно, док. Зачем тогда вообще все эти идеи местного самоуправления? Надзора? Зачем, если мы не можем…

– Надзора. А не бить по башке и связывать, а потом допрашивать с пристрастием.

– Чем это вы его огрели? Боже, неужели сковородкой? Я же вам говорил, клюшкой для гольфа.

– Но он очень быстро подошел, я не успел подготовиться.

– Так, держите его. Он хочет бежать.

Ко мне неожиданно возвращается свет. Я на полу возле холодильника. В двух шагах от письма. Надо только протянуть руку, руку… протянуть, да, да… и я его достану.

– Джесмин! – изумляешься ты.

– Ох ты боже мой, боже правый, – причитает доктор Джеймсон.

Что же это такой свет яркий, ничего вообще не вижу. Боже, голова моя сейчас расколется.

– Вы ударили Джесмин?

– Господи, я же не знал, что это она, понимаете? Боже правый!

– Ну, все хорошо, хорошо, – говоришь ты, вы оба решительно меня поднимаете и несете подальше от холодильника, и я издаю горестный стон вовсе не потому, что намереваюсь умереть. Письмо – я вижу его, оно все дальше и дальше от меня. Далеко. Я на диване в гостиной. А мы были так близки.

– Что она говорит? – спрашивает доктор Джеймсон, склонив ко мне большое старческое ухо.

– Что-то насчет холодильника, – отвечаешь ты, укладывая мою голову на подушку с самым озабоченным видом.

– Какая здравая мысль, Джесмин. Сейчас принесу лед, – кивает доктор и торопливо исчезает.

– Придется, наверное, накладывать швы.

Швы?

Ты наклоняешься, чтобы получше изучить мое состояние, и я вижу светлые волоски у тебя в носу. Один седой. Не мешало бы выдернуть.

– Док, а вы какой сковородкой били?

– Антипригарной, «Тефаль», – отвечает он. – У меня дома такой же набор. – Он подходит поближе, наклоняется надо мной, и я слышу запах фруктовых леденцов.

– Джесмин, какого черта ты здесь делала? – вдруг решительно спрашиваешь ты.

Я вяло откашливаюсь.

– Ну, я взяла ключи, подумала, что к тебе кто-то влез. Наверное, ошиблась, и это был доктор Джей, – бессвязно бормочу я. – Ой, как башка болит.

– Простите, милая. Это был не я, напротив, я сразу связался с Мэттом, как только увидел свет фонаря.

– Джесмин, – требовательно говоришь ты, – колись давай.

Вздыхаю.

– Я дала тебе не то письмо. От Эми. То, что я дала, я сама написала. Другому человеку. Я их перепутала.

Открываю глаза, чтобы посмотреть, как ты это воспримешь.

Ты мрачно на меня смотришь и почесываешь плечо. На майке надпись «92 Olimpics». Похоже, ты мне не слишком-то веришь. Но все же это может сработать. Ты вдруг встаешь и идешь на кухню.

– Не читай его! – кричу я так громко, что у самой голова болит.

– Ну-ну, не волнуйтесь, – успокаивает доктор Джеймсон. – Я уже пришел.

Ты приносишь письмо. Мне не нравится твое выражение лица. Оно гнусное и издевательское. Ты размеренно ходишь взад-вперед у дивана, где я лежу, и вертишь конверт в руках, медленно и раздумчиво. Что за идиотские игры?

– Итак, Джесмин. Ты проникла ко мне в дом…

– У меня был ключ.

– …чтобы забрать письмо, которое, как ты говоришь, адресовано кому-то другому. Почему ты просто мне об этом не сказала?

– Потому что боялась, что ты можешь его открыть. Оно очень личное, а я тебе не доверяю.