Морское кладбище - Аслак Нуре

театрально-учтивый аристократ старой школы, с волнистыми светлыми волосами и внимательным, чуть насмешливым взглядом. Супруга его, женщина лет сорока, окинув меня критическим взглядом, отпустила для начала несколько замечаний о национал-романтической живописи и «блестящем» норвежском композиторе Гейре Твейте, которые пропали втуне, потому что Тур кашлянул и заявил:

– Давайте выпьем, дорогие друзья. Хотя мы с адмиралом и спорим по поводу оккупации Норвегии, в самом главном мы согласны: колеса экономики страны останавливать нельзя, рабочие места необходимо сохранить, народ должен жить в мире и благополучии.

Все подняли бокалы. Адмирал Каракс послал мне двусмысленный взгляд, жена тотчас его перехватила, злобно посмотрела на него, потом на меня. Сама я думала в первую очередь о том, до чего же это абсурдно, что я сижу здесь, на пароходе, и ужинаю с немецким адмиралом.

Тур и адмирал продолжили обсуждение своих договоренностей, тогда как нам, женам, видимо, полагалось вести разговор о других вещах. Мне сказать было нечего. Туров мир послушных, покладистых женщин не был моим.

В конце концов он заметил, что я скучаю, и обратился ко мне:

– Адмирал уже давно ищет усадьбу, которая может служить жильем и местом для приемов достаточно официального характера. Он и в особенности его очаровательная супруга весьма взыскательны. Мне думается, в этом вопросе женская половина нашего стола разбирается куда лучше, нежели в судоходстве.

Теперь я поняла, почему меня пригласили.

– Я глубоко уважаю норвежскую неприхотливость, – отозвался Каракс, пригубив бокал красного вина, – но на вашем месте я бы строил частное жилье достойных размеров. Правда, у вас превосходный дом к югу от Бергена.

Тут адмирал Каракс с улыбкой наклонился над столом.

– Вы имеете в виду нашу хорднесскую усадьбу? – неуверенно сказал Тур.

– Совершенно верно, – улыбнулся немец.

Я отчетливо видела, какую неловкость испытывал Тур от негромкой и дружелюбной настойчивости немца.

– Нет, Хорднес мы не сдаем, даже близким друзьям, – сказал он.

– Нет? – переспросил Каракс.

– Однако у нашей семьи есть усадьба под Осло, – продолжал Тур. – Она называется Редерхёуген. Немножко обветшала за последние годы, но тем не менее просторнее и дороже бергенской. Как по-твоему, Вера?

Я, конечно, знала, что Теодор Фалк выстроил Редерхёуген в начале 1900-х, и мы несколько раз ночевали там, когда ездили в Осло, но особой привязанности к этому месту я не испытывала. Как и все прочие Фалки в ту пору.

– Место очень красивое, – сказала я и по очереди обвела взглядом остальных за столом, – хотя там, говорят, водятся привидения.

– Привидения! – повторил адмирал и расхохотался. – У вас буйная фантазия, госпожа Фалк!

Его жену мои слова как будто бы слегка огорчили, но Тур добавил:

– Полагаю, в случае чего адмирал легко справится с привидениями, как справляется со всеми прочими проблемами.

– Я тоже так думаю, – сказал адмирал, с улыбкой откинувшись на спинку стула. – К практическим деталям мы, разумеется, еще вернемся, однако, возможно, под землей понадобится некоторая перестройка.

– Куда вы клоните? – спросил Тур.

– Вы же знаете, чертовы британцы покуда не капитулировали, и как знать, вдруг им взбредет в голову послать свои самолеты бомбить Норвегию.

– У них хватает хлопот с обороной, – сказал Тур.

– Верно, – подмигнул адмирал, – но мы предпочитаем быть готовыми ко всему.

Мы чокнулись, за сотрудничество и Редерхёуген.

* * *

Зима, в окно мне видно, как дождь беззвучно падает на Фана-фьорд. Я просмотрела в архиве почту «Ганзейской пароходной компании» за 1940 год. Там нашлось письмо, самое обыкновенное, на бланке с логотипом компании.

Имена и дата – вот что интересно.

«От дир. Тура Фалка, „Ганзейская пароходная компания“

Адмиралу Отто Караксу».

Дата – 21.10.1940. День, когда «Принцесса Рагнхильд» стояла в Тронхейме. А ниже следует:

«Касательно переброски немецких войск

После переговоров в Тронхейме 21.10 между Hauptabt Volkswirtschaft (HVW)[70] и „Ганзейской пароходной компанией“ (ГПК) достигнуто следующее соглашение: немецкие власти при необходимости могут реквизировать каботажные суда, принадлежащие ГПК, для транспортировки войск 3-м классом. Оплата производится по действующим пассажирским расценкам, с отдельной оплатой фрахта и карго, в особенности при транспортировке горючих и взрывчатых материалов».

Я делаю фотокопию и возвращаю письмо в папку.

За свою деятельность в годы войны Тур был посмертно награжден Боевым крестом с мечом, получала эту медаль я. Они знали о договоре? Знали, что Тур и фалковские пароходства – меж тем как одновременно он якобы вел работу в Сопротивлении – зарабатывали миллионы перевозками вражеских войск на участки фронта по всей стране?

* * *

Я поспешила вниз, на жилую палубу, постучала в каюту Рагнфрид и малыша Улава. Чем больше я размышляла о встрече с адмиралом, тем больше волновалась. Что мне делать? Предупредить?

Сонная нянька открыла, высунулась наружу, рот впалый, без вставной челюсти, видимо, она уже легла.

– Вера?

– Можно войти? – Я кивнула в темную каюту.

– Улав спит, – шепнула она.

– Неважно. – Я шагнула внутрь, она нерешительно посторонилась.

В темноте я видела спокойное личико Улава в корзинке на полу. Это зрелище наполнило меня безоговорочной нежностью, но и тревогой перед предстоящим. Я взобралась в наклонную верхнюю койку, скинула туфли.

– Завтра… – начала я.

Рагнфрид бросила на меня встревоженный взгляд:

– Чего?

– Тур целый день будет на переговорах, – сказала я. – Мне нужно, чтобы ты весь день присматривала за Улавом.

– Ладно, – помедлив, согласилась она.

– Кроме того, – продолжила я, глядя ей в глаза, – Туру об этом ни слова.

Она посмотрела на меня.

– Ты не очень счастлива, Вера, да?

Меня тронула ее неожиданная заботливость, но мои чувства тогда не исчерпывались счастьем и несчастьем. Конечно, я была разом и несчастлива, и счастлива. И дрожала от напряжения и страха.

Завтра, все произойдет завтра.

– Можно мне сегодня переночевать здесь? – спросила я.

КРИСТИАНСУНН-ТРОНХЕЙМ

Его зовут Вильгельм.

В – война, В – вселенская скорбь, Weltschmerz, В – Вильгельм. Хотя я понятия не имела, как его звали на самом деле. Все немцы-оппозиционеры в лагере действовали под псевдонимами, по соображениям безопасности.

Летом 1939-го лагерь Союза молодежи организовали неподалеку от Сунндалсёры. Перед отъездом я впервые серьезно повздорила с Туром. В конце весны мне удалось напечатать статью в одной из городских газет. В целом Тур позволял мне заниматься моими делами. Не обращал внимания даже на то, что я участвовала в столь радикальной организации, как Союз социалистической рабочей молодежи. Снисходительно называл это «юношескими заблуждениями». «Начнется война, и за кризисом последует радикальное социалистическое перераспределение средств производства», – так написала я в статье, и когда у фалковской родни в городе кофе стал поперек горла от мрачных моих формулировок и радикальных заявлений, он топнул