Реликт - Василий Головачёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ждали Грехова, молча наблюдая в панорамном виоме визинга за агонией родной планеты. Земля давно сошла со своей орбиты и неумолимо приближалась к мощному кусту сросшихся нагуалей, то и дело натыкаясь на более мелкие «шипы» и «колючки», раздиравшие ее тело, как острые когти зверя – кожу и мышцы человека. И хотя Грехов утверждал, что Земля не разрушится полностью, находиться на ней в момент крушения было недопустимо.
Солнечная система уже потеряла Меркурий, Плутон, Уран и Нептун, Луну и десятки крупных спутников планет. По Системе тянулись миллионнокилометровые хвосты из обломков пород, пыли и дыма, напоминающие струи колоссальных пожарищ.
Наконец в зале визинга появились хмурый Ставр Панкратов и бледная озабоченная Видана с коляской-антигравом, в которой спал младенец. Железовский подошел к ним, заглянул в коляску, сказал в горестном удивлении:
– Посмотри-ка, спит! И ничего не подозревает! Где-то ему придется теперь жить?.. Вы твердо решили остаться?
Ставр кивнул. Все было давно решено и обговорено: они должны были дождаться окончательной остановки нового космогонического процесса и переселиться на Землю, если она действительно уцелеет.
– Где Грехов?
Ставр покачал головой:
– Не знаю, я давно его не видел.
– Он обещал быть.
– Обещал – будет.
– Грехова давно нет в Системе, – подошел к ним рассеянный с виду Ян Тот. Присел над коляской и принялся изучать лицо спящего ребенка. – По-моему, он на тебя ни капли не похож, файвер. Вылитая мама.
– Что значит – Габриэля нет в Системе? – осведомился Железовский.
– Я имею в виду его главную составляющую, основное «я». Здесь осталась лишь чисто человеческая сущность.
– Еще неизвестно, какая из них главней…
– Не передергивай, старик. Человек, такой, какой он есть, – ошибка Творца, то бишь Конструкторов, так сказать, «отходы производства», возомнившие, что они – венец творения. Система фундаментальных сущностных координат бытия в нашем домене задана не нами и не для нас. Все закономерно – жизнь, смерть, Игра… Все это происходило бы и без нашего участия.
– Ты становишься циником, Ян.
– Просто я не верю в человечество, хотя сам рожден людьми. Как сказал один философ много лет назад: род человеческий выживет, если будет смело смотреть в лицо будущему, а не держаться за прошлое, если найдет в себе мужество принять перемены, а не оказывать им бесполезное и разрушительное противодействие[225].
– Это ты о чем?
Ян провел ладонью над лицом ребенка и встал.
– Пора всем признать, что перемены закономерны и что надо принимать мир таким, какой он стал. Игра никогда не кончится. Завершился лишь один из ее вариантов, произошло вырождение Игры в фазу трехмерной стагнации, но эта фаза не длится долго.
– Ты становишься занудой, файвер. Поясни свою мысль.
– Он имеет в виду, что продолжение Игры не за горами, – тихо проговорил Ставр. – Игрокам не нравится, когда Игра предсказуема с самого начала, а когда им становится скучно – срабатывает Закон Перемен.
– Когда он сработает, по-твоему, в очередной раз?
– Может быть, через сто лет, может, через тысячу. Я не вижу будущее так ясно, как Грехов. Пока поврежденную нагуалями часть домена окружают Стенки, Метагалактика имеет возможность развиваться самостоятельно. Однако могут появиться и другие претенденты на власть в домене, взамен ФАГа, которым позарез понадобится пространство резервации. Жизнь человека значима лишь для него самого.
– По-моему, ты обижаешь Творца.
– Если он существует, он не обидится.
Бог вездесущ, и все в руках Творца: Любая жизнь с начала до конца, —процитировал поэта[226] Ян Тот.
К разговаривающим подошел Баркович.
– Прощайте, я ухожу. Не могу смотреть на это!.. – Он кивнул на панораму космоса с окутанной пыльными смерчами и дымами пожарищ, содрогающейся, вздрагивающей от столкновений с «колючками» нагуалей Землей.
– Я тоже ухожу, – отозвался Баренц. – Надеюсь, когда-нибудь увидимся.
Однако ни тот ни другой не двинулись с места, завороженные финалом Катастрофы. В принципе, каждый из интраморфов знал, куда именно он направляется и что будет делать, но расставаться не хотелось, они привыкли быть вместе, чувствовать себя одной командой, эгрегором единомышленников, и расставание означало неминуемое ослабление возможностей каждого.
В зале появился еще один человек, врач, принимавший роды у Виданы. Его рекомендовал Пайол Тот, и он оказался хорошим специалистом, но Ставру врач не нравился. Панкратов-младший не любил самоуверенных людей и терпел этого человека лишь потому, что рекомендация исходила от отца Яна, а также из-за Виданы, для которой Кристофер Кроули стал чуть ли не другом.
– Привет, файверы, – весело сказал он. – Чего приуныли? Подумаешь, потеряли дом. Построим еще. Главное, что мы живы.
