Журнал Наш Современник №10 (2003) - Журнал Наш Современник

Выполнил обещанное Станкевичу и Януарий Михайлович Неверов. Всю жизнь он просвещал русский народ, а в конце ее завещал построить на свои средства в Муховке школу имени Станкевича. В 1908 году Воронежским губернским земским собранием и управой было наконец построено двухэтажное здание с пристройками. А чуть позже, в 1910 году, просторная деревянная, с высокими потолками и большими светлыми окнами, одноэтажная четырехклассная начальная школа, возведенная стараниями того же земства, открыла свои широкие двери для ребятишек и в моем родном Ближнем Чесночном. Она стоит до сих пор — обветшала до предела и хранима живущей в ней моей сестрой Аллой Васильевной. Эта школа дала приют моим родителям: они учительствовали в ней после войны полвека и проживали в одном из ее строений. Прожил в ней, в одной из просторных комнат, свои светлые детские годы и автор этих воспоминаний...

Школа моя деревянная!

Время придет уезжать —

Речка за мною туманная

Будет бежать и бежать...

Еще когда не читал этих рубцовских строк, Тихая Сосна бежала за электричкой — ездил на учебу в Воронеж, — вилась под холмами у Коловатовки и Нижнего Ольшана, за Острогожском, впадала за Коротояком в Дон...

А отслужившая свой век мухо-удеревская школа была заново отстроена в доперестроечные времена — благодаря стараниям многих, в том числе краеведа и журналиста А. Н. Кряженкова. Теперь в ней всегда ждет гостей и земляков Литературно-краеведческий музей имени Н. В. Станкевича, хранятся также экспонаты, связанные с памятью Никитенко, других земляков.

В нынешнее тяжелое время интерес к славному прошлому (в том числе и к вечным спорам западников со славянофилами — и те и другие боролись, каждые по своему, за Россию и желали ей блага), по моим наблюдениям, заметно угас. Об этом тоже можно сказать грустными стихами моего безвременно ушедшего друга, поэта Александра Константиновича Филатова, который, как и Станкевич, был душой поэтического содружества, только в Белгороде:

Под липами старинными беда.

Под липами осот да лебеда...

Нехорошо. Когда-то вот сюда,

Под липовые сомкнутые тени,

Съезжались городские господа —

Любители покоя и деревни.

Бродили по траве среди аллей

Мечтатели и бледные курсистки —

Гроза мещан и сытых пуделей,

А более короны всероссийской.

Читали Блока. Спорили до слез...

И по степи за первым листопадом

Их уносил горячий паровоз

К московским легендарным баррикадам...

Нехорошо, что нынче лебеда.

Нехорошо и грустно, господа!

Лидия Спиридонова • "Правда нужна всякой власти..." (K 130-летию со дня рождения И. С. ШМЕЛЕВА) (Наш современник N10 2003)

K 130-летию со дня рождения И. С. Шмелева

Лидия СПИРИДОНОВА

“ПРАВДА НУЖНА ВСЯКОЙ ВЛАСТИ...”

В судьбе И. С. Шмелева, писателя и человека, поворотным моментом стала трагическая гибель сына в 1921 году. Сведения о смерти Сергея Шмелева противоречивы и скудны. Все, кто писал об этом, опирались в основном на поздние свидетельства В. Н. Муромцевой-Буниной и Ю. А. Кутыриной, воспоминания Шмелева и его письма. В статье “Трагедия Шмелева”, опубликованной в 1956 г. в эмигрантском журнале “Возрождение”(№ 59) Ю. А. Кутырина призналась, что все усилия узнать правду о смерти сына, выяснить, когда и где его похоронили, оказались безуспешными. Шмелеву так ответил уполномоченный ЧК Реденс: “Чего вы хотите? Тут, в Крыму, была такая каша!”. Действительно, с июня 1918 г., когда семья Шмелевых переехала в Алушту и поселилась в маленьком домике на вершине зеленой балки, она оказалась в эпицентре событий гражданской войны, испытав все ее ужасы.

В 1918 — 1920 годах Крым не раз переходил из рук в руки: большевистскую республику Таврида сменило первое краевое правительство во главе с генералом М. А. Сулькевичем, поставленное германскими оккупантами. Пришедшие следом англо-франко-греческие “союзники” уступили место Добровольческой армии и второму крымскому краевому правительству во главе с С. С. Крымом. В 1919 г. вновь пришли большевики, но и они не удержались под натиском белых армий Деникина, Слащева, Врангеля. Только в ноябре 1920 г. остатки врангелевских войск покинули Крым, перешедший под власть Крымского революционного комитета во главе с Бела Куном и Крымского областного комитета РКП(б), который возглавила присланная из Москвы Р. С. Самойлова (Землячка). 27 ноября был образован “особый отдел Крыма”, получивший полномочия бесконтрольно распоряжаться человеческими жизнями. С этого момента началась расправа над всеми, кто хоть как-то был причастен к белому движению.

Размах красного террора, направляемый из центра, был настолько велик, что полностью перечеркнул все обещания амнистии белым офицерам. Вместо подписанного 12 сентября 1920 г. Лениным, Калининым, Троцким и др. “Воззвания к офицерам армии барона Врангеля” в действие вступил приказ № 4 Крымревкома, в котором говорилось: “Все офицеры, чиновники военного времени, солдаты, работники в учреждениях добрармии обязаны явиться для регистрации в 3-дневный срок, Неявившиеся будут рассматриваться как шпионы, подлежащие высшей мере наказания по всем строгостям законов военного времени”. При этом новую власть не интересовало, что большинство оставшихся в Крыму добровольцев не чувствовало за собой никакой вины перед большевиками. Они были не кадровыми офицерами, а насильно мобилизованными вчерашними студентами, служащими, людьми свободных профессий. Именно таким был сын И. С. Шмелева Сергей.

В конце октября 1919 года подпоручик-артиллерист С. И. Шмелев приехал к родителям в Алушту, получив отсрочку по болезни, и до конца марта 1920 г. лечился дома. Отравленный газами на германской войне, получивший туберкулез обоих легких, он как инвалид был зачислен в алуштинское комендантское управление и работал при городском квартирном отделе. Не собираясь покидать Россию, мечтая в мирное время продолжить учебу в университете, он подчинился приказу, подписанному Бела Куном, и явился на регистрацию в особый отдел города Феодосии. Это было 5 декабря 1920 г. С тех пор Шмелевы ничего не могли узнать о судьбе сына в течение нескольких месяцев. Не помогали ни письменные обращения, ни просьбы, ни мольбы. Шмелев ежедневно писал друзьям и знакомым, умоляя помочь. Большинство этих писем долгие годы было скрыто в архивных спецхранах и только теперь стало доступно исследователям. Мы публикуем ниже шесть документов, хранящихся в Архиве А. М. Горького РАН.

4 февраля 1921 г. Шмелев пишет С. И. Гусеву-Оренбургскому:

“Дорогой Сергей Иванович,

ни словечка, ни отзвука не получил я от Вас на мой крик... Но я знаю Вас, отзывчивого товарища, — писателя и добрую душу. Должно быть, не получили или завалены делами. Дорогой мой, близкая душа, скажите, внушите мне, заклеванному судьбой, больному и теперь для меня самого жалкому осколку человека. Ибо осколок я, дребезг и дрызг — только. Где же тот сапог, который хрупнет по мне напоследок? Без сына, без моей единственной радости, из-за коей стоило жить, — ибо сын для меня была сила жизни, и родной жизни, мой чистый, ни чужой кровью, ни слезой, ни горем ничьим не запятнанный мальчик, дававший мне силу жить и работать. Больная любовь моя это? Повышенная чувствительность? Не знаю, нет, не болезнь и не чувствительность, а свет, без коего я бессилен и слеп для жизни.

Я его дал жизни и ему дал жизнь, и себе как-то. Все мои радостные и трудные дни с ним спаяны. Без него их нет, будто и не жил я. Без него — темень и пустота. Это не слова, не словами я говорю, а болью кровной. Если бы мне сказали — вот ты теперь до конца дней будешь на грязи проезжей дороги, под вечным дождем с зари до зари бить щебень, но сын с тобой будет, или даже где-то живой будет и ты его никогда не увидишь... Я готов. Клянусь — готов я на это. Господи, дай же мне его, безвинного! Где он?

Дорогой С. И. Вдумайтесь в смысл моего крика! Чутошную часть боли моей возьмите, только чутко подержите на сердце. Вы можете, Вы чуткий, Вам известна эта сила — переживать жизни других людей. Вы поймете, что я не могу жить так. Если бы я сумел рассказать Вам жизнь свою, всегда полную тревог и больных предчувствий! Скорбную жизнь мою. Мы, трое, маленькая семья, прожили жизнь очень маленькую, очень тихую, но в ней было столько маленьких, наших, радостей, над которыми бы улыбнулись люди орлиного полета. И вот нам, маленьким, нанесен удар молотом несоразмерным. Мой мальчик... За что его отняли? За то, что против воли томился, взятый на войну, на борьбу, от которой был так далек свой тихой душой. За то, что, радуясь, что теперь кончилась эта гражданская война, остался на родине, веря, что и ему найдется в ней труд — учиться, работать честно? Я не соберу мысли, они рвутся и путаются. Вот уже два месяца мы страдаем, ожидая выхода, не зная, где сын, что с ним, жив ли, больной, забытый нами.