Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот, жри хряка! Надоел, мочи нет! — и, присев, по-хозяйски запустил руку в короб.
Мальчик икнул и замолк, вмиг сделавшись бледнее белого. Змея, с трудом сев, недоуменно разглядывала паренька, пытаясь вспомнить, где она видела его льнянокудрую голову.
— Ого, да тут цельный окорок, — присвистнул Лис, выуживая из недр плетеной укладки ароматное мясо.
— Это… это ей, — с отчаянием и тоской в голосе прошептал мальчуган, утирая набегающие слезы. Духи удивленно переглянулись.
— Кому? — приподняв одну бровь, переспросил Рыжий.
Мальчик задрожал. Черноволосый йок был страшнее такарского демона, которым их, сопливых малолеток, пугал дядька Лытко.
— Глухой, что ли, — нахмурилась Олга. — Мне принес. Я сказала, мне… ну-ка положи на место… я… я кому сказала!
И обугленная головешка из потухшего костра полетела в лоб черноволосому, уже примерявшемуся, где бы надкусить.
— Эй, остервенела совсем! — отирая угольный след, проворчал нелюдь, но окорок в короб опустил. — Мне что ж, ничего не полагается за твое спасение?
— Обойдешься, добытчик чертов!
Олга глянула на мальчишку.
— Принеси.
Мирон подтащил тяжелый возок к Вестнице и, подумав, все же бухнулся перед ней на колени, протараторив, как учила ведунья:
— Этот дар от жителей деревни. Они просят прощения за свою ошибку, прими его и не гневись на… на нерадивое племя.
Лис хмыкнул, извлекая из-за пазухи яблоко, и, придирчиво осмотрев да как следует протерев его о рукав, надкусил. Миря вздрогнул, краем глаза заметив острые клыки йока, и подумал, что, пожалуй, пора делать ноги. Олга с интересом рылась в коробе, не обращая внимания на нелюдя, подпиравшего косяк входной двери.
— Да не гневлюсь я, успокойся… м-м-м, хлебушек!.. Как ты, говоришь, тебя звать-то?
Мальчишка в почтении склонил голову и тихо произнес:
— Мирон, Великий Змей.
Они поперхнулись одновременно — Лис яблоком, Змея молоком, и в один голос произнесли:
— Как ты ее назвал?
— Как ты меня назвал?
Миря испуганно втянул голову.
— Великий Змей…йя, государыня.
— Постой, голубчик, откуда это тебе известно, что я — Змей?
Олга переводила подозрительный взгляд с мальчика на нелюдя. Последний лишь недоуменно пожал плечами, дескать, я тут ни при чем.
— Так ведь кто же, кроме Великого Змея, способен изумрудные слезы ронять?!
Миря вынул из-за пазухи кулек и, бережно развернув тряпицу, с поклоном протянул Олге раскрытую ладонь, на которой мерцали две изумрудные капли. Но Змея почему-то схватилась за уши. Покопавшись пальцами в спутанной шевелюре, она выудила дужку серьги, на которой сиротливо болтался мятый филигранный шарик. Вторая сережка оказалась целой и представляла собой миниатюрную гроздь из маленьких шариков сканного золота, закрепленную в кольце и украшенную шлифованными изумрудами. Очень красивая и тонкая работа. Подарок Лиса.
— Красивые были! — простонала Змея, и вдруг засмеялась. — Как ты сказал, изумрудные слезы?! Ну, загнули, век не разогнешь! Эй, Учитель, я что, правда должна изумрудами реветь? Ты своими запретами на слезы хотел оградить меня от излишнего достатка, а?
Миря слабо улыбнулся, мало что понимая в происходящем. От страха его уже начинало мутить. Лис усмехнулся, чересчур скрупулезно изучая червоточину, обнаруженную в яблоке, так, что даже не было ясно, к чему относится его усмешка, к червяку или к слезам.
Смех стих, и Олга принялась за поглощение. Именно поглощение, поскольку другим словом назвать это действо было невозможно. Еда исчезала в ней без остатка и с такой скоростью, что мог позавидовать самый некормленый свин с подворья. Когда съестное кончилось, она откинулась назад и замерла, остекленев взглядом. По телу волной прокатилась судорога и, — Миря отлично видел это, — раны сами собой затянулись, кожа стала гладкой и нежной. Выйдя из оцепенения, Змея критически осмотрела себя.
— Эх, маловато принес, голубчик.
— А ты его съешь, видишь, какой упитанный, — предложил Лис и кивком указал на мальчика, сплевывая яблочные семечки.
— Иди ты к демонам! Не бойся, малый, я людей не ем.
Миря икнул, но все же сумел выдавить жалкое подобие улыбки, когда она потрепала его за вихры. Вестница была невообразимо прекрасна, несмотря на припухшие веки и струпья, покрывавшие левую руку. Мальчик смотрел в ее золотистые глаза, и уже не так страшна была наглая черная смерть, застывшая в дверном проеме, и мор, и исход целой деревни с родной земли. Эти глаза завораживали нервной игрой продолговатого зрачка, то сужающегося, то распахивающего свою темную бездну. Они манили ласковым светом, обещая покой, пристанище и материнскую любовь, и изучали самым тщательным образом.
— Ну так что, Мирон, живы твои папка с мамкой?
Миря вздрогнул, отчего рука соскользнула с макушки.
— Мои родители давно померли, еще во время прошлого мора, да и не здесь это было. Пришлый я.
Олга внимательно вглядывалась в светлые, почти прозрачные глаза мальчугана, оглаживая светлые кудри, и не могла уяснить, что в нем вызывает из ее сердца странную тревогу.
— А ты? Зараза тебя не взяла?
— Взяла, государыня. Взяла первого и отпустила.
— И как же ты живой?!
— Творец помог, ведунья крест сложила… Не знаю… не помню, прости, государыня.
Янтарные очи подчиняли, да и не было смысла противиться их силе, и страшные образы мертвых более не могли причинить вреда разуму Мирона, они стекали с его языка потоком слов и исчезали навсегда.
Мальчик умолк, будто очнулся от странного забытья, потупил взор. Змея повернулась к Лису.
— У него выработалась невосприимчивость к болезни, источником которой он сам и является. Это странно… и страшно. Его нельзя оставлять здесь. Я должна понять, изучить…
Нелюдь нахмурился.
— Только не говори мне…
— Мальчик поедет со мной.
Учитель хмыкнул, передернув плечами, пробормотал что-то нелицеприятное, но перечить не стал.
Глава девятая
Милёна-славница
Ходонск поражал воображение своим величием и размером. Огромный город, стоящий на границе двух государств, сам по сути своей являлся государством, и, сколько бы ни спорили верийский и славийский князья, кому владеть великим градом, Ходонск со стойким безразличием к этой распре рос и процветал, обрастая кремлями и каменными палатами. И немудрено, если учесть, что стоял он на одном из самых значимых торговых путей, охраняя единственный круглогодичный перевал через Хребет, названный Змеиным Перешейком. Здесь, в горах, мерно понижающихся, образовалось обширное плоскогорье, будто тонкая шея дракона, многие века назад уснувшего, опустив массивную голову в южных степях, и до половины ушедшего в
