Власть и наука - Валерий Сойфер

На XVI конференции ВКП(б) в конце апреля 1929 года партия призвала к еще большему развертыванию социалистического соревнования как средства "могучего производственного подъема трудящихся масс" (97). Сталин лично включился в число агитаторов за это мероприятие и среди других мер решил усилить печатную пропаганду соцсоревнования, надеясь этим показать, что

"соревнование не очередная мода большевиков, которая должна заглохнуть по окончании "сезона"... а коммунистический метод строительства социализма на основе максимальной активности миллионных масс трудящихся... Соревнование есть тот рычаг, при помощи которого рабочий класс призван перевернуть всю хозяйственную и культурную жизнь страны на базе социализма" (98).

Признавая, что "редко можно встретить такие заметки, которые изображали сколько-нибудь связно картину того, как проводить соревнование самими массами" (99), Сталин решил издать большим тиражом брошюру "неизвестного в литературном мире человека", как сам Сталин назвал её автора (то есть читай: выдвиженца в литературном мире), -- Елены Микулиной и даже написал к ней предисловие. Еще до того, как брошюра "Соревнование масс" (100) вышла в свет, предисловие уже было опубликовано в газете "Правда" 11 мая 1929 года. В этом предисловии книжке была дана высокая оценка, а одна лишь подпись -- И.Сталин означала безоговорочное одобрение труда партийным руководством. Сталин характеризовал книжку следующим образом:

"Достоинство этой брошюры состоит в том, что она представляет собой простой и правдивый рассказ о тех глубинных процессах великого трудового подъема, которые составляют внутреннюю пружину социалистического соревнования" (101).

Но с этим "простым и правдивым рассказом" случился большой конфуз. В брошюре оказалось много фактических ошибок и намеренных искажений. Один из подзаголовков назывался "Фабрика в Зарядье". Начинала этот раздел Елена Микулина неторопливо, эпически:

"Фабрика в "Зарядье". Вернее это не фабрика, а комбинат. Здесь и прядильная, и ткацкая, и красильная. Жили до сих пор на фабрике тихо, спокойно..." (102).

Но царило это спокойствие лишь до поры, пока не надумали начать соцсоревнование. Зарождающееся дело повело к нервозности, взвинченности -- искали внутренние резервы, причины отставания. Инициатива якобы шла от директора, но за живое задела многих и на низах. Вот как Микулина описывала собрание, на котором обсуждали соревнование:

"Долго говорил директор, отчего так вышло... Кончил он свою речь, выпрямился и руку свою поднял, -- вытянул в зал и говорит:

- Должны мы все это изжить и за полгода подтянуться в том, чего не выполнили, и постараться дать ситец дешевле...

Все захлопали ему, а ткачихи до того в азарт вошли -- кричат: правильно, правильно.

Петрова как вышла, платок поправила и начала резать.

- Я все знаю. Директор правильно сказал... Кто виноват, что у нас грязь, плевки на полу?

- Станки стояли, а мы разговаривали...

- И потом я предлагаю вызвать нашему ткацкому отделу -- прядильный. Ну-ка, давайте возьмемся, бабочки.

Ну, тут уж в зале поднялся невозможный шум. Кричат кто во что горазд. А поуспокоились немножко и начали высказываться.

От прядилок говорила Бардина.

- Что же, бабочки, Петрова правду сказала. Много у нас... брака происходит" (103).

Когда брошюра вышла в свет, и её прочли, в том числе и те, о делах кого Микулина живописала, пошел ропот. Дело дошло до разбирательства в Иваново-Вознесенском обкоме партии, пошли письма во всесоюзную "Рабочую газету". Корреспондент Руссова привела факты о том, что на фабрике в Зарядье, описанной в брошюре, вовсе нет прядильни, о соревновании рабочих которой так красочно повествовала Микулина, что одна из героинь книжки Микулиной -- прядильщица Бардина -- попросту вымышленный персонаж, что идеальные порядки, якобы введенные на фабрике соревнующимися рабочими, есть плод фантазии завравшегося в "угоду интересам дела" автора.

Всё это поставило Сталина в неудобное положение. Ему пришлось давать ответ, который он адресовал секретарю областного бюро ЦК ВКП(б) по Иваново-Вознесенской области Колотилову, а также члену Польского бюро при ЦК ВКП(б) и редактору "Рабочей газеты" Феликсу Кону. В письме к ним, опубликованном 9 июля 1929 года, он предпочел целиком и полностью взять нужного ему автора под защиту. Сталин писал:

"Я допускаю, что прядилки Бардиной нет в природе и в Зарядье нет прядильной. Допускаю также, что зарядьевская фабрика "убирается еженедельно". Можно признать, что т. Микулина, может быть, будучи введенная в заблуждение кем-то из рассказчиков, допустила ряд грубых неточностей, и это, конечно, нехорошо и непростительно. Но разве в этом дело?" (104).

Во-первых, он говорит, что "брошюра т. Микулиной, конечно, не является научным произведением". Во-вторых, Сталин полагает, что если бы брошюре не было предпослано его, Сталина, предисловие, то, может быть, на эти ошибки и не обратил бы никто никакого внимания, и между строк явственно читалось, что, мол, с других в подобных ситуациях "стружку не снимают".

"Не вина т. Микулиной, если мое предисловие создало слишком преувеличенное мнение об ее, по сути дела очень скромной, брошюрке", --

уговаривает Сталин (105).

Наконец, он категорически возражает против предложения Колотилова и Кона снять тираж с продажи, как это многократно делалось с книгами авторов, в чем-либо не потрафивших властям. Он даже полагает, что фактом изъятия книги из продажи можно "наказать читателей":

"Изымать из продажи можно лишь произведения не советского направления, произведения антипартийные, антипролетарские. Ничего антипартийного и антисоветского в брошюре т. Микулиной нет" (106).

То, что Микулина опошлила и дискредитировала идею соревнования, -- этого Сталин не только не замечает, но и замечать не собирается. Только так и можно понять его слова о партийном и советском характере и духе этой книги. И чтобы была ясна его позиция , он даже выговаривает в строгом тоне автору критической заметки товарищу Руссовой, взявшейся за разбор труда, лично одобренного товарищем Сталиным. Действия товарища критика кажутся Сталину совершенно непростительными, а потому:

"рецензия т. Руссовой производит впечатление слишком односторонней и пристрастной заметки" (107).

На замечание рецензента, что "т. Микулина ввела в заблуждение тов. Сталина", он даже отвечает в ироническом тоне:

"Нельзя не ценить заботу о тов. Сталине, проявленную в данном случае т. Руссовой. Но она, эта забота, мне кажется, не вызывается необходимостью" (108)

и добавляет в назидание критику:

"Не так-то легко "вводить в заблуждение" тов. Сталина" (109).

Сталин убежден, что "малость приврав", Микулина поступила правильно, и заключает, что она создала книгу, которая "принесет рабочим большую пользу", так как

"... она популяризирует идею соревнования и заражает читателя духом соревнования" (110).

Сталин выделяет жирным шрифтом слово "заражает". Он уверен в том, что это главное -- заразить духом соревнования. То, что в заразном начале оказалась немалая толика вранья, его не смущает. Врите, как бы говорит он, но выдерживайте главную идеологическую линию, которой сегодня придерживается партийная верхушка. Тогда никакая критика правдолюбцев, вроде Руссовой, докапывающихся до вашего вранья, не будет вам страшна. Вас защитят и оправдают, а критикам "дадут по хребту", как говаривал товарищ Сталин. К тому же известно, что если неправду повторить сто раз, -- ей обязательно поверят.

Практика приукрашивания действительности проникла во все сферы советской жизни, но особенный размах она получила в сталинские годы в области сельского хозяйства. Вот один из показательных примеров.

На XVII съезде партии в докладе наркома земледелия СССР Яковлева (и ранее, 21 ноября 1933 года, в его докладе Правительству СССР) были приведены цифры благополучного роста продуктивности животноводства. Но в докладе председателя Центральной Контрольной Комиссии ВКП(б) и наркома Рабоче-Крестьянской инспекции Я.Э.Рудзутака на этом же съезде все данные наркомата земледелия по животноводству были взяты под сомнение.

"Если мы проверим и проанализируем чисто арифметические данные товарища Яковлева, то уже одно это вызовет ряд недоуменных вопросов", (111) --

говорит Рудзутак и продолжает:

"Вот, например, товарищ Яковлев пишет, что в 1933 году падеж телят составлял всего 19% против 28% в 1932 году... Если отбросить 19% падежа... то все же недостает, по данным самого же товарища Яковлева, 350 тыс. голов телят, или 15%. Куда они делись? Или сведения, сообщаемые в докладе, неправильные, или падеж телят был не 19%, а гораздо больше, или же имеет место недопустимый процент яловости" (112).

Разбирая таким же образом данные о свиноводстве и овцеводстве, Рудзутак с цифрами в руках показал, что либо наркомзем "недоучел" 2 миллиона 600 тысяч поросят (четверть всего поголовья свиней в стране!), либо укрыл их от отчетности Центральному Комитету партии и правительству, а заодно и высшему коллегиальному органу страны -- партийному съезду, что было маловероятно (куда лучше было бы козырнуть лишним приплодом), либо "падеж был гораздо больше". И это было не всё: партийные контролеры обнаружили, что ведомство Яковлева без зазрения совести приврало о большом приплоде овец. "Каким образом овцы размножаются таким быстрым способом -- это остается секретом Наркомзема -- продолжает нарком РКИ (113) и делает вывод, что наркомат земледелия: