Отражение удара - Андрей Воронин

Убийца лежал неподвижно и смотрел на веревки.

Веревки выглядели очень прочными, но убийца знал, что это не так: узлы, завязанные женщиной, не могут надолго задержать того, кто по-настоящему хочет освободиться. "Итак? - спросил себя убийца. - Что нас, в таком случае, удерживает?"

Сон, хоть и был коротким, освежил, мозг очистился от удушливой мути, в которой вязли мысли и чувства, и работал, как всегда по ночам, с четкой эффективностью компьютера.

Убийца не обманывал себя - он знал, что держат его не веревки. Его удерживал страх окончательного разоблачения. Он и так прошел на волосок от гибели, как какой-нибудь несчастный псих, с безумным хохотом протанцевавший по скользкому краю крыши, и только слепота этого идиота Гранкина спасла его от наручников.

Точнее, это была даже не слепота, а, скорее, шоры, как у ломовой лошади: майор смотрел строго перед собой И видел только то, что ему показывали. Убийца знал, что потерял всякую осторожность и, если бы под руку так удачно не подвернулся Забродов, его песенка наверняка уже была бы спета. Теперь, когда удалось так удачно утопить соседа, следовало отлежаться, дать охотникам время успокоиться, утратить бдительность, и только спустя некоторое время нанести новый удар. "Тебе не мешало бы попоститься, - мысленно сказал убийца своей ненависти. - Веревки, отвары, холодный чай.., ха!"

Убийца сильно сомневался в том, что отвары хоть как-то помогут его замороченной дневной половине.

А если все-таки помогут.., что ж, тогда он найдет другой способ поквитаться с миром. Мир заслуживает того, чтобы с ним поквитались.

Лежавший в постели человек, уже в значительной степени переставший быть человеком, перевел взгляд с веревок на зашторенное окно. Они были там: спали в своих постелях, жрали в ночных кабаках, просаживали наворованное в игорных заведениях, мочились в подъездах, совокуплялись, как умели, маялись на нарах, разъезжали в патрульных машинах и дорогих заграничных авто, рылись в помойках, жадно поедая отбросы, фланировали по Тверской, покупая и продавая усталые, сильно накрашенные тела, похожие на испорченные арбузы: снаружи - упругая бархатистая кожа, сулящая наслаждение, а внутри - гнилая забродившая жижа. Вскроешь такой, добираясь до сути, и шибанет в нос кислой мерзостью...

Убийца несколько раз сжал и разжал кулаки, кусая губы в мучительных колебаниях. Ненависть ворочалась внутри, как голодное животное в клетке, но и страх был силен. Вскрыть пару арбузов было бы очень неплохо, но тогда весь огромный, ювелирно тонкий труд, затраченный на то, чтобы запутать гончих, пойдет прахом: они сразу поймут, что рвали зубами набитое опилками чучело, и, оставив его в покое, снова пойдут по следу.., по очень короткому следу. Можно будет попытаться обмануть их еще раз, но тогда резервов не останется вообще, и нужно будет действительно затаиться и сидеть в своей норе, дрожа и обливаясь холодным потом, не смея ничего предпринять и слыша снаружи лай гончих.

Вот тогда и посидим, глухо прорычала внутри него ненависть, и убийца безмолвно откликнулся: "Да. Да, тогда и посидим. Еще разок, еще всего один разок, и тогда можно смело переходить на сухой паек: вспоротые шины, исполосованные двери, повешенные коты... Детские шалости, но все же лучше, чем совсем ничего".

Он понимал, что лжет самому себе. Это напоминало то, как заядлый курильщик клянется бросить, когда докурит вот эту пачку.., этот блок.., с первого числа.., с Нового года... "Ничего, - сказал он себе. - Когда появляется реальная, а не теоретическая угроза жизни, люди бросают и пить, и курить, и даже колоться. И я брошу, когда по-настоящему почувствую, что смерть дышит в затылок. А пока что об этом не может быть и речи, особенно если действовать с умом и сменить район".

Приняв решение, он сразу начал действовать, осторожными, почти незаметными, продуманными движениями ослабляя веревки. Наконец, последнее веревочное кольцо бесшумно легло на пол, и убийца осторожно встал, разминая затекшие суставы. Оглянувшись на постель, он криво усмехнулся: спи, спи... Надо же - отвары!..

Прихватив одежду, убийца осторожно выскользнул в прихожую и там бесшумно оделся. Натянув кожаную куртку с капюшоном, он прокрался на кухню и прихватил нож - тонкий, сточенный, но очень острый и достаточно длинный для того, что он задумал.

Стараясь не шуметь, убийца открыл стоявшую под зеркалом женскую сумочку и вытащил из нее деньги.

Деньги Алла Петровна носила при себе с тех пор, как Шинкарев пропил получку. Это правильно, подумал убийца. Пить - здоровью вредить. И вообще, ненависть в водке не утопишь, ненависть трезва, она пьет другой напиток.

Дважды щелкнул, открываясь и закрываясь, дверной замок, и убийца вышел на лестницу. Дверь квартиры напротив была опечатана, и убийца почувствовал, как губы сами собой медленно поползли в стороны, обнажая зубы в издевательской ухмылке. Морочить головы охотникам было, конечно, не так увлекательно, как пускать кровь, но гораздо интереснее, чем резать обивку на дверях и писать мелом на стенах разные слова. Это было тонкое, высокоинтеллектуальное удовольствие - убийца, в отличие от своего дневного сожителя, считал себя интеллектуалом.

"Бедные, глупые легаши, - подумал убийца, спускаясь по лестнице, несчастные недоумки. И вы считаете себя охотниками? Боже, какая трогательная наивность!"

Кодовый замок домофона щелкнул, выпуская на улицу ходячую смерть.

Выходя из арки, убийца чуть было не нарвался: дорогу переходил бомж Васяня, которого снова выперли из очередного подъезда. Васяня шел, волоча ноги и сильно качаясь из стороны в сторону. Голова бессильно свисала на грудь, и он лишь изредка поднимал ее, чтобы окинуть пустую улицу мутным бессмысленным взглядом. То была легкая и, более того, желанная добыча: проклятый бомж был словно бельмо на глазу, представляя собой постоянную угрозу. Это был потенциальный свидетель, который мог оказаться где угодно в самое неподходящее время и, несмотря на страх перед маньяком, упорно не желавший покидать облюбованный район. Ликвидировать Васяню было просто необходимо, но сейчас делать этого было нельзя ни в коем случае: мертвый бомж в данный момент оказался бы даже лучшим свидетелем, чем живой. Смерть этого никчемного создания прямо указала бы Гранкину на то, что он зацапал подставного, в то время как маньяк, за которым он охотился, продолжает спокойно разгуливать по городу.

Обо всем этом убийца думал, прижимаясь спиной к шершавой оштукатуренной стене арки. Он стоял почти на том же месте, где незадолго до этого прятался от патрульной машины Витька Шкилет. Воспоминание об этом маленьком гаденыше, чуть не заколовшем его дурацкой лыжной палкой, заставило убийцу тихо зашипеть сквозь стиснутые зубы.

Этот звук, напоминавший шипение рассерженной змеи, был совсем тихим, но, тем не менее, привлек внимание бомжа. Васяня вздрогнул, остановившись посреди улицы, и пугливо огляделся, трезвея буквально на глазах.

- Кошка, что ли? - с предательской дрожью в голосе пробормотал он. - А ну, брысь, паскуда!

Он прислушался. В отдалении проехала машина, и снова наступила тишина. В этой тишине таилась угроза, многократно умножавшаяся клубившимся в мозгу Васяни алкогольным туманом. Васяня знал одно-единственное средство против страха и применил его, не раздумывая. Все еще стоя посреди дороги, он трясущейся рукой вынул из замызганной котомки ополовиненный флакон одеколона "Шипр", свинтил оранжевый колпачок и торопливо опрокинул в свой разинутый рот. Отвратительная на вкус, обжигающая, остро воняющая парфюмерией семидесятиградусная жидкость полилась тоненькой булькающей струйкой. Васяня торопливо глотал, давясь и содрогаясь от мерзкого вкуса, одеколон стекал из углов обросшего седоватой щетиной рта.

Наконец, все горючее до последней капли перекочевало из флакона в васянину глотку. Алкоголь сразу ударил в голову, и Васяня успел подумать, что теперь все в полном порядке: даже если маньяк выпустит ему кишки, добро не пропадет, да и он, Васяня, вряд ли что-то почувствует. Слабо размахнувшись, он запустил флаконом в темную подворотню, откуда, как ему показалось, на него шипела какая-то полоумная кошка, повернулся к арке спиной и торопливым зигзагом двинулся прочь.

Пустой флакон отскочил от стены и с треском разбился об асфальт у ног убийцы. Маньяк поморщился от ударившего в ноздри густого одеколонного духа.

- Животное, - одними губами прошептал он. - Подожди, я тебя еще достану.

Это не было пустой угрозой: маньяк знал, что, если Васяня не успеет прежде окочуриться сам, то смерть его будет нелегкой. Он собирался подстеречь бомжа в каком-нибудь подвале и всласть поработать над ним ножом. Хотелось почувствовать под пальцами это липкое, грязное, вшивое тело, хотелось шарить по нему руками, отрезать от него куски - вечно сочащийся соплями нос, грязные уши, вонючий сморщенный пенис... Поймать маргинала, залепить пластырем гнилую пасть и для начала, чтобы не очень сопротивлялся, полоснуть ножом по воспаленным гноящимся глазенкам - тогда ему точно станет не до драки.