Комната из листьев - Кейт Гренвилл

Обретя женщину, какой я являюсь на самом деле, я не хотела, чтоб она пряталась, словно крыса в водосточной трубе. С мистером Доузом я во всем была сама собой, но мне приходилось существовать в безжалостном свете той жизни, которая была мне дана. Нас связывало честное серьезное чувство. Но мы с ним вращались по разным орбитам. Вселенная сделала нам подарок, позволив соприкоснуться на короткое время. Наша бесценная связь не могла продолжаться вечно, она досталась нам только для того, чтобы мы осознали ее ценность и всегда хранили в своих сердцах.

Я понятия не имела, какое место выделит мне жизнь в будущем. Но, изучая астрономию, я научилась терпению. Уменьшиться до размера отдаленной звезды, сбавить скорость до скорости движения планет, которые исполняют свой безмятежный танец в течение столетий: эти хитрости астронома я сделаю девизом женщины. Мне суждено двигаться по орбите, которую я не в силах изменить, – быть супругой Джона Макартура. Моя задача – найти способ, который позволит мне на этой орбите создать собственное пространство.

Мне не пришлось ничего говорить мистеру Доузу. Объяснения не требовались.

– Нам очень повезло, миссис Макартур, – сказал он. – Я не заслужил такого счастья.

Мы долго сидели в тишине за шатким столиком напротив друг друга, смотрели на огонь в очаге, даривший утешение, словно товарищ, который понимал, что слова не нужны.

Мистер Доуз взял меня за руку и повел из хижины. Мы спустились к воде. Физической близости нам не хотелось. В последний раз это было бы слишком тяжело. Мы просто сидели рядышком на камне в нашем укромном уголке. Отсюда открывался прекрасный вид на восточную сторону, где солнце поднималось над мысами и заливами, и на запад, где светило опускалось за континент. Прилетели чайки. Мы увидели, как одна из них устремилась в воду – врезалась в нее с такой силой, что, должно быть, стало больно, – упустила добычу, взмыла вверх, снова спикировала вниз и неуверенно взлетела вверх. После чайка сделала круг, прицелилась, снова бросилась вниз и на этот раз присела на воду, мотая головой, чтобы проглотить добытую рыбу.

Мы смеялись, наблюдая за птицей, за ее неугомонностью, за тем, как море и небо, рыба и птица, ветер и прилив взаимодействуют слаженно, как им и предназначено самой природой. Да, что-то закончилось, но что-то навсегда осталось с нами: эта жизнь, этот мир и то, что мы дали друг другу.

Стояли чудесные деньки ранней осени. Мы с мистером Доузом в последний раз сидели в нашем укромном уголке. К началу следующего лета корабль «Горгона» готовился доставить морских пехотинцев в Англию. Еще до нашего второго Рождества в Австралии все, с кем я общалась, должны были отбыть в Англию: и мистер Доуз, и капитан Тенч, и мистер Уорган, и все офицеры морской пехоты, с которыми я подружилась. Губернатор пока оставался с нами, но все знали, что скоро уедет и он, а его обязанности до прибытия нового губернатора будет исполнять майор Гроуз.

Среди новых колонистов были весьма приятные люди, которые с радостью продолжали традицию чаепития в доме мистера Макартура. Полковник Патерсон – учтивый джентльмен, заместитель майора Гроуза, и, как и губернатор, протеже сэра Джозефа Бэнкса – привез с собой очень милую супругу, однако Патерсоны посетили мой салон лишь пару раз, а потом их направили в поселение на острове Норфолк.

Но все равно те из нас, кто пережил вместе первые, наиболее голодные годы, чувствовали между собой глубокую, тесную связь, что было недоступно вновь прибывавшим.

Мистер Уорган оставил мне своё пианино, заклиная меня продолжать занятия музыкой и не останавливаться на достигнутом. Он научил меня настраивать инструмент с помощью специального ключа, который он тоже мне оставил. Этот ключ я храню до сих пор, хотя самого пианино уже нет. Вот она, эта металлическая штуковина причудливой формы; кроме меня, никто на свете не знает, что это такое, но я храню ее в память о моем друге.

Капитан Тенч не скрывал своего нетерпения поскорее отплыть в Англию.

– Я мог бы сказать, дорогая миссис М., что думаю о нашем отъезде со смешанными чувствами, – сообщил он мне. – Но на самом деле я жду этого события с восторгом.

Тут он сообразил, что фактически признался в лживости всех своих прежних охов и ахов.

– Разумеется, если не считать расставания с вами, дражайшая леди! Это большое горе. Вы мне бесконечно дороги, ваш прелестный образ всегда будет ярко пылать в моей памяти и в моем сердце.

Должно быть, он и сам почувствовал, что переусердствовал, и, дабы придать достоверности своим словам, попросил меня подарить ему что-нибудь на память. Взял ленту, которая оторвалась с моей шляпки и теперь лежала на подоконнике, ожидая, когда ее снова пришьют, – явно рассчитывал получить ее в подарок. Но я не хотела отдавать эту ленту капитану Тенчу. Не хватало еще, чтобы он носил ее в нагрудном кармане сюртука и всем говорил: «О да. Эту ленту подарила одна дама, которая мне очень дорога. Очень. Очень дорога моему сердцу». Проигнорировав его намеки, я подарила ему нечто совсем не интимное – горсть душистого чая в бумажном кульке.

Мистер Доуз, возможно, и остался бы, как несколько других военнослужащих морской пехоты, но губернатор велел ему отбыть в Англию. По словам мистера Макартура, Доуз отказался выполнить какой-то приказ в связи с проведением карательной экспедиции против племени, проживавшем на побережье залива Ботани-Бэй. Его отсылали в Англию, где ему грозило увольнение с воинской службы за нарушение служебной этики. Мистер Макартур сказал мне, что его предадут военно-полевому суду.

Никто не задавал вопросов по поводу прекращения занятий по ботанике и астрономии. Капитан Тенч был слишком занят тем, что строил мне глазки, а мистер Макартур радовался тому, что он избавлен от лекций о семействе мотыльковых. После расставания с мистером Доузом я несколько раз случайно встречала его в поселке, но мы лишь раскланивались и проходили мимо, не глядя друг другу в глаза.

К тому времени, когда объявили дату отплытия «Горгоны», я была почти уверена, что беременна. Я посчитала по месяцам, дважды перепроверила свои расчеты, но результат выходил один и тот же: мистер Доуз никак не мог быть отцом ребенка. И я была благодарна судьбе, что знаю это точно. Мне было бы больно видеть в своем будущем ребенке черты человека, которого я любила. Радостно, но больно. В любом случае, определенность, пусть и суровая, была предпочтительнее.

По настоянию Тенча я в своем салоне устроила прощальный прием, который мистер