Комната из листьев - Кейт Гренвилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я испытала облегчение, когда мы перебрались в Парраматту, уехали подальше от всего, что напоминало те блаженные дни. Я отвернулась, закрыла глаза, думая только о своей выгоде. Скажу прямо: я была ничем не лучше других.
Первое утроДом в Парраматте стоял на склоне чудесного холма. Главным фасадом он был обращен на север, рядом протекала речка. Городок находился в нескольких минутах ходьбы, от дома губернатора нас отделяло меньше мили. Мистер Макартур с особым удовольствием указал, что наша обитель на два фута длиннее резиденции губернатора.
В то первое утро я одно за другим обошла все помещения. Экскурсия, конечно, заняла не так уж много времени, но из всех основных комнат мне открывался вид на искрящийся ручей, который, журча по камням, бежал к главной реке, что сверкала меж мангровых деревьев. Во все окна светило солнце, наш добрый друг, и вообще сам дом, примостившийся на склоне пологой возвышенности, которая за задним фасадом продолжала тянуться вверх, навевал покой. Конечно, он во многом напоминал дом дедушки на склоне зеленого холма в Девоне, где его заливало солнце, а вокруг царила приветливая тишина.
Эдвард носился по всему дому, путаясь под ногами у мужчин, заносивших ящики, стулья и столы. Маленькая Элизабет, милое сказочное дитя, стояла в гостиной и зачарованно смотрела на недавно разбитый сад. На нее падал солнечный луч, и светлые шелковистые волосы на ее головке сияли, как корона. Она тогда была совсем еще малышкой и вряд ли запомнила то мгновение: солнце; гулкие шаги мужчин, заносивших ящики в пустые комнаты; мелодичные голоса окружающей природы – шум ветра в листве, щебет птиц, звуки, издаваемые незримыми существами, что жили в траве и переговаривались друг с другом. Вряд ли она помнит ласковое тепло солнца на своем лице и ощущение, что начинается новая жизнь. А я помню.
Ханнафорда поставили во главе работников, и оказалось, что он вполне способен держать в узде грубых агрессивных каторжников. Знал, когда щедро поощрить их спиртным мистера Макартура, когда – вообще не давать пить. Мистер Макартур, стоя перед новыми работниками, излагал свои требования, объясняя, что их ждет, если кому-то взбредет в голову красть, сквернословить, отлынивать от работы или дерзить. Ханнафорд стоял рядом с ним, но тень, падавшая ему на лицо от полей шляпы, мешала разглядеть его выражение. После ухода мистера Макартура я услышала, как он переводит речь хозяина на понятный им язык:
– Не вздумайте хамить, прохвосты. И, бога ради, языки не распускайте, а то он вам кишки выпустит.
Салливана мы оставили в Сиднее. Он отбыл свой срок, получил условно-досрочное освобождение. Я с радостью избавилась от него. Было в нем что-то такое, от чего меня перекашивало.
Миссис Браун заправляла домашней прислугой. Материал ей достался не ахти какой – девушки, которые бог весть что вынесли до того, как их прибило сюда, – но она изучила их особенности так же хорошо, как дедушка знал повадки каждой из своих драгоценных коров. Одна реагировала на мягкое обхождение, на другую следовало прикрикнуть. Одна могла работать с утра до ночи, не думая о том, чем она занимается; другую требовалось поощрить.
– Они неплохие девочки, миссис Макартур, – только и сказала мне миссис Браун, когда я похвалила ее за умение управляться с прислугой. – Неплохие.
ОтдохновениеКак я и надеялась, Парраматта оказалась райским уголком в сравнении с Сиднеем, где на узенькой полосе теснилось в неудобстве слишком много народу. Здесь небо было шире, шире и чище, и более открытое. Над чудесной рекой склонялись казуарины и сверкали мангры, в воде плавала и ныряла пернатая дичь. Само поселение представляло собой дорогу, вдоль которой по обеим сторонам стояли в ряд хижины каторжников; возделанные угодья – жалкие клочки вспаханной земли. Но, сколь бы убогим ни был городок, сколь бы ничтожны ни были обработанные поля, Парраматту отличала располагающая упорядоченность, чего не скажешь о Сиднее, имевшем какой-то ободранный вид: всюду грязь, запустение, сломанные деревья и кустарники.
С Эдвардом и Элизабет я гуляла по нашему участку, и каждый день мы видели новые всходы, новую зелень. Это, безусловно, был не Девон, но на рассвете здесь слышалось знакомое кукареканье петуха, а в птичнике по-хозяйски копошились куры. Мне радостно было наблюдать, как на закате, суматошно кудахча, они спешили в свое убежище, словно представляли себе клыки местных собак. Я обожала свою домашнюю живность, благодушных жирных хохлаток, которые сплетничали о чем-то между собой, то и дело клювами хватая что-нибудь с земли, а петух тем временем с навозной кучи возвещал всем, какой он важный.
Мистер Макартур купил парочку павлинов, которых доставил корабль с мыса Доброй Надежды. По мне, это наглые хвастливые птицы. Они издавали устрашающие крики, самец волочил свой хвост по пыли или, бывало, его распускал. Они были гордостью своего хозяина. В поместье джентльмена обязательно должны быть павлины.
НападенияЖители Сиднея считали местные племена временным неудобством, но те из нас, кто жил вдали от него, подобных иллюзий не питали. Здесь девственные земли были не за горами и морями. Отойдешь на несколько ярдов от дома, и необозримые просторы неведомого поглощают частичку того, что знакомо.
Поселок Парраматта был надежно укреплен, аборигены вряд ли осмелились бы на него напасть. Равно как и на наш дом, находившийся в пределах слышимости от казарм. А вот новые фермерские угодья в северной стороне подвергались набегам местных племен. Не еженедельно, но довольно регулярно, как головная боль, которая отступает и возвращается. Нападавшие сжигали посевы, убивали домашнюю живность, разграбляли хижины. Колонисты считали, что большинство вылазок совершаются под началом некоего Пемулвуя, но были и другие предводители, чьи имена оставались для нас тайной. Кто бы ни были те воины, в приемах ведения войны толк они понимали. Знали, как нанести наибольший ущерб поселенцам с наименьшим риском для самих себя: внезапно налетали на удаленную ферму, быстро ее разоряли и затем снова исчезали в лесу. Они никогда не предпринимали массированных атак и никогда не нападали на крупные поселения. Они не трогали ферму, если поблизости находился отряд солдат или если у фермера имелось ружье. И никогда не нападали дважды на одно и то же хозяйство.
Порой какого-нибудь фермера пронзали копьем, но все понимали, что на отдаленных фермах жертв могло бы быть куда больше. Правда, воины, похоже, не стремились убивать своих врагов.