Избранницы короля - Виктория Холт

— Поверьте, милорд, я вовсе о вас не думаю, — отвечала Елизавета.

С этими словами она опустилась на стул, взяла гитару и скрестила обтянутые зелеными чулками ноги, которыми так неприкрыто восторгался герцог Йорк.

— Отвечай! — потребовал Честерфилд. — Вы с ним любовники? Да? Да или нет?!

В ответ под пальцами Елизаветы зазвучали первые аккорды сарабанды.

Равнодушно глядя на мужа, она вспоминала, как нежно и беззаветно она любила его в первые недели замужества, как во всем старалась ему угодить, как мечтала о семейном счастье, таком же, какое было у ее родителей.

А потом, когда она узнала о его любовной связи, и не с кем-то, а с Барбарой Кастлмейн, известной всему миру вульгарной блудницей, потерявшей уже счет своим любовникам, когда представила их вместе, когда осознала, чего стоили все ее детские надежды на счастливое замужество, она вдруг перестала убиваться и грустить о своей разбитой жизни. Она ясно увидела, что не сможет уже никого любить, потому что любить вообще глупо; что при дворе царит безнравственность и разврат, и даже король, при всей его доброте, смеется над добродетелью и целомудрием. Тогда ее любовь к мужу окончательно умерла, и она решила никогда больше не попадать в столь жалкое и унизительное положение.

Затем она открыла для себя двор со всеми его утехами и развлечениями и обнаружила, что мужчины заглядываются на нее; постепенно к ней пришло сознание собственной красоты. Ей нравилось танцевать, кокетничать с кавалерами и удивлять подруг необычностью своих нарядов, которые восхитительно смотрелись на ее прелестной фигуре. При желании и она, подобно другим придворным красавицам, могла бы завести любовника. Сейчас ее благосклонности упорно добивался брат короля, а завтра на его месте вполне мог оказаться сам король.

Что же до супруга, то при виде его Елизавета всякий раз вспоминала перенесенное ею унижение, слишком мучительное и жестокое для ее наивной, еще не окрепшей тогда души.

С тех пор одно из любимейших ее развлечений состояло в том, чтобы дать ему почувствовать хоть малую толику тех страданий, которые ей довелось испытать по его вине. Она не собиралась доводить свою месть до конца; однако ее извращенный супруг, когда-то с презрением отвернувшийся от непорочной любви юной Елизаветы, сам теперь воспылал любовью к ней.

«Да, — подумала Елизавета, — жизнь груба и цинична, и сарабанда способна выразить это лучше всяких слов».

— Я задал тебе вопрос! — вне себя крикнул Честерфилд. — И я требую от тебя ответа!

— Отвечать мне или не отвечать — это мое личное дело! — сказала она.

— Он, видите ли, придет слушать сарабанду! Так я этому и поверил! Он придет затем, чтобы увидеться с тобою!

— Разумеется, и за этим тоже, — равнодушно обронила Елизавета.

— Все это устроил твой любезный братец! Вы все, все хотите меня одурачить! А теперь ты, верно, ждешь, когда я удалюсь, чтобы вы с Йорком могли без помех наставлять мне рога?

— Я уже говорила вам, что мне нет до этого никакого дела. Можете удалиться, можете остаться — право, мне это решительно все равно.

«О, — пронеслось у него в голове, — как же она прекрасна и как презрительно-холодна!»

Ее маленькая ножка, обтянутая зеленым чулком, едва виднелась из-под подола. Честерфилд часто спрашивал себя, как он, глупец, мог просмотреть такую бесподобную красоту, как мог предпочесть буйные выходки Барбары чистоте и невинности юного создания, на котором сам же был женат. Вспоминалась тогдашняя ее наивная ревность к его первой жене. Теперь он был бы счастлив разбудить в ней хоть каплю той ревности — но, увы, давно внушал ей одно лишь холодное презрение. Больше он ничего не успел сказать, поскольку в эту самую минуту доложили о прибытии герцога Йорка и лорда Аррана. Герцог проявлял столь нежное внимание к леди Честерфилд, что было ясно: хозяйка интересовала гостя куда больше гитары.

Честерфилд отказался оставить жену наедине с музицирующими гостями и, пока Арран показывал герцогу, как играется знаменитая сарабанда, стоял над ними мрачнее тучи. Однако не успели они добраться до половины пьесы, как прибыл посыльный из королевских апартаментов. Честерфилд срочно понадобился королеве для ведения переговоров с московскими послами, которые уже ожидали ее аудиенций.

Разозленный столь неприятным для него оборотом событий, Честерфилд, однако, вынужден был подчиниться приказу и уйти, оставив леди Честерфилд с герцогом на попечение Аррана. Каково же было его негодование, когда, прибыв в приемную залу королевы, он вскоре заметил мелькнувшее в толпе придворных лицо шурина! Значит, герцог Йорк и леди Честерфилд остались одни в ее апартаментах!..

Честерфилда обуял такой гнев, что он едва дождался конца аудиенции. Он был убежден, что над ним сыграли злую шутку и что его нарочно выманили из дому, дабы герцог Йорк мог остаться наедине с его женой.

В порыве нестерпимой ревности он поспешил в свои апартаменты. Ни герцога, ни леди Честерфилд он там не нашел, зато нашел злополучную гитару и, швырнув ее об пол, топтал до тех пор, пока от несчастного инструмента не остались одни щепки. Тогда он отправился искать жену и наткнулся по дороге на Джорджа Гамильтона, кузена и поклонника Елизаветы. Именно перед ним он и излил свою уязвленную ревностью душу.

Гамильтон, убежденный, как и Честерфилд, что герцог преуспел там, где сам он — увы! — ничего не добился, вынашивал свою тайную ревность. Мысль о том, что кому-то другому может быть дарована милость, коей он так долго и безуспешно добивался, показалась ему слишком невыносимой; он согласен был даже потерять даму своего сердца, но не дать ей насладиться объятиями другого.

— Вы муж, — сказал он Честерфилду. — Почему бы вам не увезти ее из Лондона? Поживете в деревне, вдали от всех; зато будете уверены, что она ваша и никому больше не принадлежит.

Мысль показалась Честерфилду вполне здравой. Он тут же отдал все необходимые распоряжения, и к тому времени, когда Елизавета отыскалась, все уже было готово к отъезду в деревню, и ей ничего не оставалось, как подчиниться его воле.

Итак, супруги Честерфилд покинули двор английского короля. Об их отъезде тут же, в полном соответствии с беспечными нравами времени, сочинились веселые куплеты, и как-то само собою получилось, что они удачно легли на мелодию все той же сарабанды и долго еще с удовольствием распевались при дворе Карла Второго.

Герцог Йорк вскоре утешился и начал подкидывать свои записки в карманы другой дамы; лишь Барбара не могла забыть, что еще один возлюбленный покинул ее.

К Екатерине вернулось счастье, которого она не помнила со времен своего медового месяца. Наконец-то она произведет на свет дитя! Будущий ребенок казался ей существом чудесным и загадочным, которое подарит ей новое счастье и вознаградит за все страдания, какие ей пришлось пережить из-за любви к королю. Она представляла его, — разумеется, его, потому что у них непременно родится мальчик! — почти зримо. Манерами и наружностью он пойдет в отца: в нем будет отцовская доброта, отцовская приветливость и легкий нрав; и лишь его взгляд, гораздо более серьезный, чем у отца, будет напоминать материнский.