Непогребенные - Сергей Антонов

— Уже неважно, кто развязал войну. Просто вам необходимо уяснить — мира, который вы помните, больше не существует.

— А другие государства? Неужели…

— Неизвестно. Жители Метро пытаются выйти на связь с другими городами России. О других странах пока еще никто не задумывался. Возможности наши очень ограничены, ресурсы — тоже. Да и вообще проблем полно: нехватка топлива, голод, болезни, атаки мутантов…

— Но ведь вы говорили о партии, о товарище Москвине! Если партия существует, то еще не все потеряно! Она способна исправить любое, даже самое плачевное положение! Или… Это неправда?

— Правда. Дождемся остальных, Исай Александрович. Думаю, пришел наш черед прочесть вам лекцию на тему «Положение в мире».

Томский долго думал, с чего ему начать, но как только произнес первые слова, стало ясно — остановиться он сможет не скоро. Накипело. Слишком многое должны были узнать те, кто не имел ни малейшего понятия о Метро как таковом. Толик попытался смягчить удар, однако ничего путного не вышло. Странное дело! Оказалось, что в новом образе жизни человека двадцать первого века нет ничего, чему могли позавидовать даже зеки из прошлого. Рассказывать пришлось о мутантах, эпидемиях, политических и экономических дрязгах, разрывавших и без того микроскопическое сообщество на еще более мелкие кусочки.

Толик поведал о группировках, контролирующих различные станции Метро. Особо остановился на Полисе, но не забыл и Гуляй-Поле, бывшую Войковскую. По мере рассказа выражения лиц Теченко и Лютца не менялись — на них застыло изумление. А вот Куницын воспринимал услышанное очень эмоционально: попеременно краснел и бледнел, хмурился и с грустью покачивал головой.

Томский вошел в раж и от конкретных нюансов подземного существования перешел к теме улучшения жизни в Метро. Начал сыпать цитатами из трудов Кропоткина и Бакунина. Привел, как пример, несколько удачных экспериментов народовластия по Махно. Увы, но увлечь слушателей этими речами не удалось — они начали перешептываться и явно не интересовались прогрессивными идеями. Толик попытался рассказать о пламенном кубинском революционере, в память о котором назвал свою станцию, но Куницын прервал его нетерпеливым взмахом руки:

— Спасибо, товарищ Томский, тут нам все ясно. Да и Алексей, как мне кажется, давно порывается что-то сказать.

Аршинов действительно хотел внести посильную лепту в просвещение ученых, но из-за своих маргинальных взглядов потерял аудиторию окончательно и бесповоротно. Он бесцеремонно обозвал коммунистов красными суками, фашистов — суками коричневыми, после чего призвал к свержению тиранических режимов и установлению во всем Метро безоговорочной диктатуры демократии.

Увидев, что ученые искренне недовольны сумбурными речами прапора, Томский шикнул на друга:

— Хватит, Лёха! Люди могут подумать, что человечество двадцать первого века сплошняком состоит из таких головорезов, как ты.

— Ну вот так всегда! — развел руками прапор. — Слова не дадут сказать!

Тут вперед выступил Куницын. Приосанившись, он с негодованием посмотрел на друзей и отчеканил, срывающимся голосом:

— Вы. Оба. Оскорбительно. Отзываетесь о коммунистах. Не имея. На это. Никакого. Морального. Права!

— Исай Лександрыч, окстись! — воскликнул Алексей. — Не коммунисты ли тебя под землю запихали, а потом и в морозильник засунули?! И всех коллег твоих потравили к чертям свинячим?! Это не я, ты крыть их должен! Тройным флотским загибом!

— То, что я был арестован по ложному доносу, — досадная ошибка, товарищ Аршинов. В ряды КПСС проникло много врагов, чистка была жизненно необходима. А когда лес рубят — щепки летят. Ошибка руководства в том, что чистку доверили негодяям вроде Берии. Но ведь его все же, как вы нам только что поведали, расстреляли! Партия может самоочищаться, друзья мои, и с успехом это делает, а ниспосланные испытания помогут коммунистам сплотить свои ряды. Может, именно сейчас, в Метро, и зарождается новое общество, чье появление предсказал Карл Маркс, о котором мечтал Владимир Ильич Ленин! Сталин и Берия сгинули, как кошмарный сон. Мы учтем ошибки. Трудности жизни в Метро очистят наши ряды от приживал и карьеристов. Окончательно исчезнет номенклатурная бюрократия, а отсутствие необходимости финансировать чужие режимы позволят направить все силы и средства в нужное русло. Да, даже если мы наберемся мужества признать: двадцатый век и третья часть двадцать первого уже проиграны человечеством — оно все-таки выжило. Я уверен — в конце концов справедливое общество будет создано! И главную роль сыграем в этом мы — потомки декабристов и народовольцев, истинные коммунисты!

— Не ожидал от вас такого услышать, — констатировал Томский, когда вскочивший от возбуждения Куницын закончил свою пламенную речь.

— А чего вы ожидали? И, раз уж на то пошло, молодой человек, если бы я ополчился на партию, это еще можно было бы хоть как-то объяснить. Но вам, Анатолий, не познавшему ужаса репрессий и вообще родившемуся уже после развала великого Советского Союза, зачем носить чужой камень за пазухой? Вам лично партия и коммунисты чем насолили?

— Вы, кажется, интересовались, как мне удалось разорвать стальную проволоку? — тоже начал закипать Томский. — Так вот, как раз ваша родимая партия об этом и позаботилась! Сделала из меня суперчеловека, как-то позабыв поинтересоваться: а хочу ли я этого? Во имя будущего, Исай Александрович, меня разорвали на две половины. И с репрессиями я знаком не понаслышке, и в лагере похуже их Освенцима, — кивок в сторону Отто, — один п… пламенный партиец мою жену держал. Беременную! В клетке!!!

Почувствовав, что еще немного, и он набросится на оппонентов с кулаками, Толя закрыл глаза и медленно выдохнул. Потом, мысленно досчитав до пяти, вновь заговорил — уже спокойнее:

— А насчет ошибок… За этим я сюда и пришел. Помогите исправить одну, допущенную вашей партией в отношении меня.

— О чем вы, товарищ Томский? — судя по всему, яростная отповедь молодого человека произвела на Куницына немалое впечатление.

— Присаживайтесь, Исай Александрович. Рассказ будет длинным…

Уже с первых минут повествования о Корбуте и его опытах по созданию людей будущего особый интерес начал проявлять Теченко. Он раз за разом заставлял Толика останавливаться и вновь повторять отдельные подробности. Когда же Томский дошел до описания барокамеры, Тарас Арсеньевич не выдержал:

— Это же усовершенствованный вариант ИВС-установки! Лютц, ты помнишь?!

Отто кивнул.

— ИВС-установка? Значит, в Академлаге все-таки занимались чем-то подобным? — воскликнул Томский.

— Занимались, Толя! Как раз профессор Берг и твой покорный слуга, — отчего-то страшно гордый, ученый сам не заметил, что перешел с Томским на «ты». — Правда, после эксперимента, который Аркадий Семенович поставил на себе, пришлось признать: мы добрались только до середины и зашли в тупик. Работы пришлось приостановить, а потом перед нами и вовсе была поставлена другая задача. М-да, Томский, твой Корбут нас перещеголял. Вот уж не думал, что…

— Да плевать на Корбута! — взмолился Толик, тоже отбрасывая этикет. — Скажи, ты можешь мне помочь?!

— В чем? Насколько я понял… ты ведь не прошел эксперимент до конца?

— Мне хватило и части! Недавно начались приступы. Я не могу контролировать себя в этом состоянии. Желтый…

— Что еще за Желтый? Рассказывай, Толик. И учти, перед тобой — доктор. Так что — со всеми подробностями.

Глава 24

КРЫСОГЭМЭЧЕЛ

Выслушав Томского, Теченко задумался. Толику надоело ждать.

— Можно мне помочь?

— Думаю, да.

— Да, возможно, — повторил Теченко. — Мы не добились запланированных результатов, но с помощью ИВС-установки в принципе можно остановить процесс модификации и даже повернуть его вспять. Не думаю, что наш последователь, профессор Корбут, мог изобрести что-то в корне отличающееся от разработок Берга-Теченко. Логичнее предположить, что он просто довел их до ума.

— Ясно, Тарас, мне все ясно! — Толя сгорал от нетерпения. — Значит, ты запустишь установку и…

— Мне понадобятся записи Аркадия Семеновича, а он их всегда носил с тобой. В кармане халата.

— Раз так — не проблема. Его записи и сейчас у него. Пойдем, возьмем!

— Прости, Томский, но лично я больше на тот склад — ни ногой.

— Тогда я мигом!

Толю не требовалось упрашивать дважды. Он добился своего! Путешествие в Академлаг было не напрасным! На свою станцию он больше не вернется, но, по крайней мере, избавится от проклятия!

С этими мыслями Томский влетел в склад. Опомнившись, замедлил шаг. Покой мертвецов нужно уважать.

Скелет профессора Берга лежал на том же месте и в том же положении, но лишь сейчас Толик заметил, какой умиротворенной была эта поза. Он попытался представить, какими были последние минуты этого человека. Взгляд Томского упал на патефон. Пластинка, опушенный звукосниматель. Умирая, Берг слышал музыку! Эта догадка заставила Толика смотреть на останки профессора по-другому. Перед ним была уже не просто иссушенная годами мертвая плоть. Берг был не только выдающимся ученым — другие сюда, судя по всему, просто не попадали, — но и очень мужественным человеком. Остаться одному среди горы трупов. Не сойти с ума от безысходности. Позволить себе умереть лишь после того, как были похоронены друзья… Томский переступил через патефон и осторожно потянул за край тетрадки, торчавшей из кармана халата.