Горбатый медведь. Книга 2 - Евгений Пермяк

Нужно скрыть. Сын опора ее жизни, а он… От него можно ждать и того, чего он сам не ожидает от себя.

Пообещав прийти в Омутиху на другой день, Дарья Семеновна решила дать матери собраться с мыслями и подумать, как быть дальше. А сама ходила по мильвенской родне и знакомым, желая узнать как можно больше для Маврикия.

Они, наученные расправами, откровенничали теперь мало, почти не касались политики, положения дел на фронте. Впрочем, о фронтовых делах можно было и не говорить. Газеты больше не хвалились победами. Радовавшиеся приходу белых заметно мрачнели. Они что-то знали и скрывали.

Побывав у старой знакомой Васильевны-Кумынихи, раздавив с ней по три рюмашечки, Дарья Семеновна узнала больше, чем у всех других.

— Фронт остановился, — сказала та. — Бечь еще не начали, но пятки-то уж смазывают. Турчак полностью выехал. В Омск. Верная примета. Этот дородный пес раньше других чует.

От Екатерины Матвеевны, как выяснилось, было получено письмо без подписи и написанное не ее рукой.

— Обещалась до июля приехать в Мильву, — сообщила Кумыниха. — Понимай как хочешь. А я понимаю так, что до июля и духу ихнего тут не будет.

Перескакивая с одного на другое, Васильевна рассказала и об убийстве Сонечки Краснобаевой сыном пристава Юркой Вишневецким, который разгуливает теперь козырем по Мильве. Васильевна несомненно была осведомленнее других. Она, приторговывая на рынке пирогами, шаньгами, квасом, узнавала самые свежие новости. Ей уже несколько раз приходилось слышать о недовольстве в сибирских частях. Она была свидетелем поимки на рынке дезертиров, возвращающихся домой пешим порядком.

Дарья Семеновна пересказывала Маврикию слышанное. Теперь не было никаких сомнений, что тетя Катя находилась в безопасности. Для него это самое главное. Теперь оставалось только увидеться с матерью и уходить. Что тут делать больше? Зачем рисковать? Нужно уходить. И Маврикий ушел бы, но Дарья Семеновна рассказала ему, как была убита Сонечка Краснобаева. И он почувствовал, что уехать из Мильвы, не отомстив убийце, невозможно.

Всякий рассказывающий о ее гибели привносил свое. Иначе и не могло быть. Однако никто не искажал главного. Расскажем и мы, как это было.

В дни, когда мятежники покидали Мильву, отец и сын Киршбаумы организовали печатание и распространение листовок, призывающих растерянных и жалких солдат вахтеровских банд вернуться под родные крыши. Мильвенский Совдеп обещал помилование всякому пришедшему с повинной.

Смятение было столь велико, упадок духа так необратим, что маленькая листовочка останавливала и возвращала почти каждого бегущего, в руках которого оказывался этот спасительный розовый листок с фиолетовым штемпельным оттиском.

Сонечка Краснобаева, распространяя листовки, видела чуть не магическую силу их воздействия. Особенно потрясала последняя фраза листовки: «Теперь ты знаешь, кто желает тебя спасти в эту последнюю минуту самоубийства вахтеровских шаек».

Поэтому Соне хотелось как можно больше разбросать листовок и этим сохранить жизнь таких знакомых людей, из которых она чуть ли не каждого второго знала в лицо. И когда по плотине совсем нестройно и явно понуро шел отступающий отряд ОВС, Сонечка поджидала его с припасенными пачками листовок у монумента горбатого медведя. Он все еще нес на своей спине символ надежды.

И в этом году были заготовлены большие запасы дров. Они, уложенные в высоченные поленницы, образовали множество «улиц», «переулочков», тупичков. Ими-то и хотела воспользоваться Соня на случай преследования.

И когда недавние кичливые храбрецы с осунувшимися лицами и померкшими глазами приблизились, она бросила пачку листовок и скрылась. Это было так неожиданно, что искривленные ряды отряда окончательно смешались. Каждый хотел поймать и прочитать листовку. Напрасно командир отряда подавал не очень уверенные команды. Он только ухудшал дело. На его глазах несколько человек дезертировали в темноту.

Теперь Сонечке нужно было затеряться в узких лабиринтах поленниц. И никто бы не погнался за ней. Потому что даже самый смелый не захотел бы рисковать собой, будучи уверенным, что девчонка действует не одна. Им всюду чудились засады. Стал страшен каждый темный угол. А Соня, видя замешательство отряда и его разлад с командиром, снова появилась и, кидая вторую пачку листовок, крикнула:

— Клянусь жизнью, вас простят. Возвращайтесь!

Она и на этот раз могла бы скрыться в дровах. И никто бы не стал оцеплять огромный дровяной склад на плотине, так как на марш до Камской пристани дано только три часа. Несколько шагов отделяли ее от дров, но она поскользнулась на опавших листьях тополей. Поскользнулась и пала навзничь. Вот тут-то и показал себя озверевший отпрыск пристава Вишневецкого. Он подбежал к упавшей и заколол ее штыком.

Кто-то в ужасе отвернулся. А кто-то кинулся прочь…

Так и сама смерть Сонечки Краснобаевой спасла не одну жизнь покинувшим в этот темный вечер опостылевший отряд ОВС. А Сонечка…

А Сонечка осталась стынуть у подножия монумента безразличного ко всему медведя.

Маврикий бесповоротно решил отомстить за смерть Сони. Но как? Смерть за смерть! Да, только так. А способен ли он? Найдет ли он в себе силы убить убийцу?

— Ты должен их найти, Мавруша, — заговорил где-то в нем знакомый голос Сони.

— И найду, — ответил он голосу. — У меня, Сонечка, не дрогнет рука. Оставлять его живым — значит забыть о твоей любви, значит простить его…

И все было найдено, взвешено, уточнено, предусмотрено. Оставалось, что называется, нажать спусковую скобу. А она не нажалась. И рухнуло все, что так старательно и безупречно подготавливалось.

Он проклинал себя, ненавидел, называл слюнтяем, ничтожеством, мелкой дрянью, жалким эгоистом, трусом, пощадившим убийцу.

Чуткая Дарья Семеновна, видя, что Маврикий не находит себе места, спросила его в тихом, глухом лесу:

— А ну-кось давай-кось ослобоним душеньку от тоски-печали, от горя-кручины… Сказывай, что у тебя на сердечушке.

И Маврикий не стал таиться и признался во всем бабке Дарье.

— Да будет тебе, будет, Маврушок, обзывать себя всякими словами. Самое страшное самому себе для себя упасть. Зачем, спрашивается, надо было тебе душу чернить, руки марать об него, когда у тебя бабка есть, которую еще ни один лесной леший не проманул.

Маврикий поднял голову и будто спросил, неужели она может помочь ему, и увидел в ответ решимость в ее глазах.

Дарья Семеновна в эту минуту еще не знала, как она может вмешаться. Считая, что во внуке бушуют святые чувства, она была все же довольна, что руки его чисты. И пусть остаются такими. Пусть в глазах остается детская синь, не знающая и капли помутнения.

— Не таких зверей видывала да в чучела перерабатывала, — сказала Кукуева. — А уж с этого пакостливого хоренка и шкуру снимать велика для него честь. Его тогда там надо было, у солеварни, вместе с этим…

Вспомнив, какой ценой спас себе жизнь Вишневецкий, вспомнив, как он явился в ее дом и какой бранью осквернил ее и Дунечкин слух, она неожиданно для себя нашла способ расплаты. Находка была так обыкновенна и легка, что в первые секунды она усомнилась в удаче. Но сомнения были недолгими.

— Маврушок, — спросила она, — а этот чернобородый-то с проседью всамделе отец того Мерцаева?

— Да. Это его родной отец.

— Ну, тогда и раздумывать нечего. Пусть теперь отец будет праведным судьей убившему его сына приставенку Юрке.

Маврикий не сразу понял, что замышляет Дарья Семеновна. Он догадался о способе мести, когда та попросила назвать имя, отчество и адрес Мерцаева.

Назвав то и другое, Маврикий спросил:

— Неужели ты, бабушка, хочешь пойти к аптекарю и рассказать, что было у старой солеварни?

— Зачем тебе знать об этом? — не отрицая и не утверждая, ответила Дарья Семеновна. — Доверься бабке. Бабка не даст осечку и за Сонечку, ангельскую душеньку, и за тебя, и за себя с Дунечкой, ни за что ни про что обруганных им…

В добрых глазах Дарьи Семеновны Маврикий увидел недобрый блеск, и ее лицо вдруг стало чернее и сердитее, будто на нем никогда не бывало улыбки.

План Кукуевой был прост. Она купила на почте конверт с маркой, лист почтовой бумаги, а затем не раздумывая принялась писать:

«Всепочтенной и обманутой отец Аверк Трофимович. Да будет вам известно кто порешил вашево единственново сына у старой дымовской солеварни…»

Перечитав написанное и убедившись, что буквы хорошо вывелись и слова складно выписались, что ржавого цвета чернила как нельзя более пригодны для такого письма, принялась далее скрипеть старым, исписанным на один бок пером.

Назвав Юрия Вишневецкого, Дарья Семеновна точно описала, во что были одеты в тот вечер «убивец» и «убиенный», стала приводить подробности, о которых мог знать только очевидец и которые были неумолимыми уликами и обвинением преступника. Она не поскупилась на трудно выводимые слова и пересказала все слышанное от Шерстобитовых. Все, вплоть до мольбы Игоря Мерцаева не выдавать, а потом не убивать его.