Валютчики - Юрий Иванов-Милюхин

— Понятно, — не стал дослушивать я.

Мне были неинтересны ни чужие доходы, ни нажитые капиталы. Умеешь крутиться — крутись. Наш менталитет известен: украл, обманул, выбил взятку. Если за столько веков укоренился данный уклад, кто ответит, за сколько столетий его можно изменить в лучшую сторону?

Татьяна разделась до трусов. Стало ясно, откуда она родом. Какая бы ни была на дворе погода, рейтузы любовница носила с начесом. Разве не до колен. Я решил не дожидаться, пока расправит костюм, рассмотрит этикетку. Обхватил за попку, стягивая эти самые советские трусы. Ну и ноги, еще бы чуть, пришлось подпрыгивать. Как той таксе, оплодотворившей забрюхатевшего сенбернара: «Что, допрыгался, кривоногий?».

— Ну чего ты?… Не успеешь?…

— Ус…пею… Я то…лько н…ачал…

Через полчаса, когда мы рухнули на диван, обтирая пот одним на двоих полотенцем, в дверь позвонили. Татьяна юркнула под одеяло. На пороге улыбался знакомый, который часто менял рубли на баксы. Жена моталась в Пакистан, Китай, Турцию за тюками с верхней одеждой, спортивными костюмами, майками, тому подобным ширпотребом, которым торговала на Гулливере. Барахолку закрывали, распахивали снова, доводя челноков до белого каления. Наконец, убрали за глухой, бывший заводским, забор. Очередное «хотелось, как лучше…». Как депутат Госдумы Светлана Горячева, бывший прокурорский работник, обнародовала мысль — нужно разрешить девочкам выходить замуж в четырнадцать лет. И этот, с позволения сказать, «статуй» держат в Высшем органе государства. Неужели не доходит, дети возомнят, что можно, они уже взрослые?

— Баксы есть? — с порога спросил Сергей, муж горемыки — челнока. — Моя послала узнать.

— Много надо? — потер я лоб ладонью.

— Ну… пятьсот. Снова собирается, теперь в Москву. Но там как в загранке, сотки только чистые.

— Сейчас или попозже?

— За тем и пришел. Ты чего растрепанный? — Сергей зыркнул в комнату.

— Проходите, — подала голос Татьяна. — Чего возле двери.

— Я побегу, — знакомый наклонился ближе. — Не помешал?

— Минутой раньше — запросто. Смену отработали.

— Тогда погнал за деньгами, пока вторую не начали. Пятьсот найдешь? Чтобы свежие.

— Взял у коммерсанта с бензоколонки. Как дела у твоей?

— С пятого на десятое. Людям зарплату по полгода — году не выдают… Старшему на компьютер насобирали. Зато младший в старых ботинках.

— У самих ни шатко, ни валко.

— Забыл спросить, а по сколько?

Знакомый нырял потому, что продавал я баксы на червонец ниже от обменных пунктов. Кроме того, в сберкассах брали процент за размен. На тысяче получалось сэкономить до ста рублей. Плюс процент, четыреста деревянных. Для челноков нормальное подспорье. Я часто обменивал доллары еще дешевле, когда наши деньги требовались с начала работы.

— На дому спекулируешь? — промурлыкала Татьяна.

— За три часа на рынке разве что успеешь. Одни случайности.

— Не боишься?

— Кому надо, тот знает про мои капиталы от и до. Конечно… ты права.

Утром пассия помчалась на работу. Я завалился спать снова. Ближе к обеду она позвонила, пожаловалась, что нужно ехать по вызову, чтобы на месте сделать замеры, а ноги ватные. Посочувствовав, я засобирался тоже. Солнце «семимильными шагами» мерило комнату с зарешеченными окнами, тремя книжными шкафами, советскими на них красными обложками дипломов, перекошенным шифоньером, в постоянном сексуальном ожидании разложенным диваном. В углу раздвижной стол с печатной машинкой. Когда выпадет случай выбраться из змеиного гнезда с прогибающимися полами, осыпающимися стенами, облупившимся потолком — одному Богу известно. Сыро. Прихожая крохотная, кухня еще меньше, ванны нет. Колонка когда гудит от напора, когда дурью мается.

Я выскочил за двойные двери в ледериновых лохмотьях. Вторую дверь мастерил и навешивал сам, когда бросил пить. Из притащенных из в пух и прах разбитого РИИЖТовского общежития досок. Двери сперли до меня.

Валютчики собрались уходить. Я пристроился к высокому чану, разрисованному под банку из-под пепси-колы. Скоро подведут воду, затащат баллон с углекислым газом, принятая на временную работу девочка начнет разливать газированную бурду с сиропом и без. Пока жбан звенел пустотой. Возле закрутился изрядно поддатый, рыжий крестьянин с хутора за Батайском. На велосипеде привозил на продажу наворованные в колхозном саду яблоки, груши, сливы, вишню. Сына успел проводить в армию. Как-то рассказывал, что приехал из центральной России. Тогда он не пил, в светлых глазах не затухал алчный огонек. И работал, работал, подстраиваясь с товаром на местах получше. Я помогал как мог. Сейчас он мешал. Не сводил с долларов с пачками денег горящего взгляда. После сделки спрашивал, сколько наварил. Не выдержав, я погнал от себя.

— Без претензий, — завертелся тот волчком. — Жена помидорами торгует, я возле тебя. Вот вы гребете! А как сюда примоститься?

— Не устроишься, — раздраженно ответил я. — Где ты видишь, что загребаю бабки?

— В руках. И еще доллары. Дай пощупать, ни разу не держал.

— Отвали, товарищ, — морщился я. — Не видишь, работаю?

— Машину можно заиметь, — едва ли слушал он меня. — Мы с женой тоже хотим купить доллары. Ты продашь?

— Само собой, только не приставай.

— Дай сто долларов. Покажу своей и принесу.

— Не пошел бы ты подальше, — рыжий начал действовать на нервы. — Иди к жене, помогай помидоры перекладывать.

— Без меня управится, — продолжал вертеться вьюном поддатый корешок.

Нормальный мужик. Планы строил, как возведет рядом с флигелем баньку, потом с сыном пятистенок. На Дону жить можно, деньги под ногами валяются. На родине, в России, в колхозах скотину кормить нечем. Всю, даже молочную, на мясо извели. Я слушал, сочувственно кивал, не удосуживаясь спросить, куда подевались сочнотравные поля? Неужто за время перестройки повыгорели? Коси сколько влезет, еще вырастет. Что у вас, совсем уж мор, как было у нас, когда руководить стало некому. Когда бросились грабить, а что не могли унести — уничтожать. Не может быть, чтобы кругом было одинаково. И пили ведрами, без закуски, и не работали артелями с деревнями на отшибах. Неужели вся нация порченая! Так недолго другие народы с народностями по миру пустить.

Не поинтересовался я про луга с полями, не переставая услужливо поддакивать, видя перед собой трудолюбивого мужика.

— Ну дай сто долларов, повыпендриваюсь перед бабой, что знаком с валютчиком, — продолжал вымаливать рыжий, мешая отлавливать клиентов. — Покажу и принесу обратно. У нее деньги есть. Может и купить.

— Иди к жене, — отталкивал я. Неудобно было бить человека, которому помогал. — Не пей, смотреть противно.

— Знаю, кто возьмет доллары дороже, чем продаешь здесь, — не обращал на советы внимания тот. — Приезжие, они торгуют картошкой с машин.

— Ты не понял? — зацепил пьяницу за шиворот я. — Пошел, иначе морду набью.

— Хорошо, хорошо. Я хотел предложить сделку.

— Какую сделку?

— Давай продадим сто долларов жене за три тысячи. Ты отдаешь за две девятьсот. Сто рублей мои.

— Выпить не в терпежь? — уставился я на рыжего. — Не расслабило?

— Нет, — признался торгаш. — Выручи, а?

— Ну… договаривайся. Принесешь деньги, получишь сотку. Труд ваш, и бабки ваши.

— Без всего не дашь? Деньги после притащу.

— Пошел вон.

— Тогда мигом.

Рыжего не было минут пятнадцать. Я успел перехватить золотую цепочку на пятьдесят граммов армянского плетения, которую ребята несли сдавать в центр базара. Изделие оказалось почти новым, цена подходящая. Наварить можно было рублей триста пятьдесят. Если подвалит нужный клиент, все пятьсот. На душе потеплело, я не стал спорить, когда усатый мент попросил купить бутылку водки. Дежурные, не патрули по периметру рынка, а поддерживающие порядок на участках милиционеры, подъезжали часто, несмотря на то, что знали о нашем отстегивании конторе определенной мзды. Жалобы не помогали. Не успеешь пристроиться за углом с клиентом, как вырисовывалась едва не трескавшаяся от переедания морда в красной фуражке. Надо было или давать знак, что поделишься, или мент брал клиента под белые руки, уводил в ментовку. Там раскручивать намостырились красиво. Валютчик оставался ни с чем.

Из распахнутых ворот выбежал рыжий. Попытался высыпать на руки с килограмм помидор. Огурцы, редиска, другие овощи недавно появились на прилавках. Стоили пока дорого.

— Не надо, — отказался было я. — Могу купить и сам.

— Я понимаю, денег много, — всунул помидоры в сумку торгаш. — Жена прислала. Не парниковые турецкие, свои из — под пленки. Они вкусные.

— Деньги взял?

— Насчет денег…, - начал мяться крестьянин. — Говорит, принесешь сто долларов, получишь расчет. Позыч бумажку, ты меня сто лет знаешь. За пару минут обернусь.