Пасынки отца народов. Квадрология. Книга третья. Какого цвета любовь? - Валида Будакиду

– Бери портфель! Я свой уже закинул, – Манштейн повернулся в сторону лестницы, – смотри, пока не прозвенит звонок на урок, даже близко не подходи. Как рассосётся толпа, так и лезь. Лады?

– Лады!

И всё же она сомневалась – правильно ли поступает? Звонок на урок прозвенел удивительно быстро, как если б бабка Соколова – по кличке «Соколиха» – наивреднейшее существо, по статусу уборщица, а по формуляру в отделе кадров «техничка» прознала об этих муках и сомнениях Аделаиды и добралась до звонка гораздо раньше чем положено. Просто так.

– Открывай, блин! – Аделаида беспрерывно стучала и уже минуты две находилась в подвешенном состоянии на пожарной лестнице, а Манштейн всё не открывал. – Ты чё, блин, Фрукт?! Обалдел, что ли?! Повезло, что Лилия не прошлась по коридорам?!

– Всегда должно «просто везти»! – Фрукт деловито застилал какое-то бревно, видимо, исполняющее роль скамейки, рваной газетой. Вокруг было страшно пыльно, и висели огромные куски паутины. В дальнем углу виднелось что-то чёрное и круглое. Было плохо видно, то ли чья-то вязаная шапка, то ли кто-то накакал, но уже высохло и не воняло. – Чем меньше думаешь о разной херне, – Игорь Моисеевич покрутил на шее шарф, – тем реже она с тобой случается! Ну, прости, засмотрелся с крыши на небо. Оно сегодня такое красивое, тяжёлое, как свинец.

– И что?! Мы тут сорок пять минут до следующего урока на небо, что ли, будем смотреть?! Шутишь, что ли?

– Шучу, конечно… – Фрукт замолчал и задумчиво опустил голову. – Я тебе хотел кое-что сказать.

– Ну, говори! – Сердце, несмотря на всю уверенность в своей половой неуязвимости, заколотилось, как бешеное, – неужели он все таки?…

– Скажу! Сложно начать… – он запустил руку в свою рыжую шевелюру и, собираясь с мыслями, нещадно скрёб затылок. – Короче, я в школе последнюю неделю.

– Как это?! – опешила Аделаида. – Что значит «последнюю»?! И куда ты потом деваешься? Умереть, что ли, собрался?

– Папана снова переводят в другой город, и мы переезжаем. Только никому не говори. Вообще не говори. Это должно обнаружиться после каникул.

– Почему?

– Сам не знаю, я лишнего у родителей никогда не спрашиваю. Мне сказали молчать, я и молчу. И ты молчи.

– Я умею.

– Знаю, что умеешь. Не знал бы – не сидел сейчас с тобой на чердаке в этой пыли! – Сделав резкое движение рукой, как будто ему вдруг стало душно, Фрукт ослабил на шее белый шарф. – Я тебе кое-что хотел подарить на память. Каждый подарок должен что-то символизировать: когда женщине даришь цветы – значит, она тебе нравится; свою любимую вещь – значит, ты человека ценишь.

Аделаида внезапно ощутила, что внутри её всё напряглось. Она какими-то клетками организма почувствовала, что это уже когда-то было. Да! Всё было именно так, и эти слова она тоже слышала.

Вообще с ней давно стали происходить какие-то странные вещи. Как будто то, что происходит с ней, уже однажды было. Какие-то предметы, слова, запахи словно напоминали ей что-то, но что – она никогда не могла вспомнить. Или это бывало похоже если не на повторение того, что она уже однажды проживала, то на состояние, как если б она наблюдала за собой со стороны. Вот она я… вот мой портфель… моя нога… Как это называется в науке? Дежавю?

– Смотри, – Фрукт прервал её мысли. Он вытащил из кармана медиатор для гитары, – это моя любимая вещь. Я её сделал сам из пластмассовой мыльницы. Я дарю его тебе. Когда я стану знаменитым бардом, ты будешь гордиться, что я тебе его сегодня подарил.

– А ты решил стать бардом?! – Аделаида именно в последнюю секунду вонзила себе зубы в язык, чтоб не добавить «с такой внешностью и таким голосом?!», от чего глаза её почти выкатились из орбит.

– Ты хотела сказать: «С такой внешностью и с таким голосом»? – угадал Манштейн. – Ха! Глупая ты, Аделька! И похожа на сардельку! – срифмовал он в шутку. – Конечно стану! Ты даже не сомневайся! При чём тут внешность?! Главное то, что не увидишь глазами, разве ты не знала?

И опять у Аделаиды странно засосало под ложечкой. Теперь она была больше чем уверена: всё это с ней уже происходило. Если б она верила в реинкарнацию, то подумала, что в прошлой жизни. Но память отказывалась помогать. «Значит, я видела это во сне!» – решила она.

– Я, когда вернусь из армии, поступлю в Музучилище.

– Вот если б вы не уезжали из города, и твоя мама по-прежнему была Председателем Медкомиссии в военкомате, не пришлось бы тебе ни в какую армию идти.

– Ты чего, Аделька?! – Манштейн уже откровенно смеялся своим кудахтающим смехом. – Неужели ты думаешь, что мать бы стала меня от армии отмазывать, и если б и отмазала, я бы туда сам не пошёл?! Ты чего?! Армия – это большой жизненный опыт! Вроде опасной экспедиции на Антарктиду или в Гималаи. Иногда ещё опасней. В экспедиции люди тоже бывают лишены всех привычных им благ. Вот так-то. Это ещё не всё. Помнишь, я тебе спел одну песню, и ты у меня тогда спрашивала о Высоцком. Я не смог тебе одолжить бобины, потому что они из дома невыносные. Родители не разрешают, и я не хочу делать что-то за их спиной. Но я тебе сделал ксерокопии его стихов. Получились, правда, не фонтан, некоторые буквы плохо видны, но разобрать можно. Ты читай пока стихи, потом когда-нибудь услышишь его голос. Зато стихи уже будешь знать наизусть, тогда ты сможешь ему подпевать, если захочешь. Ты нормальная девчонка. Знаешь, что мне в тебе всегда нравилось? Твоё раскатистое «р»! Как будто в слове не одна эта буква, а минимум три! А Высоцкий так и поёт: «Над обрр-р-рывом, по над прр-р-ропастью, по самому покр-р-раю!». Жёсткая «р», между прочим, говорит о твёрдости характера! Ты и он одинаково её произносите. Ладно, вот тебе листы, смотри, осторожно! Так ты помнишь, о чём мы тогда говорили?

– Помню.

Манштейн теребил бахрому белого шарфа и смотрел в упор на Аделаиду:

– Смелее, Адель! Смелее! Всё будет нормально. Придёт время, и всё встанет на свои места. Ты поймёшь, что к чему. Поймёшь, что нет вещей, о которых неудобно говорить! Есть люди, с которыми вообще говорить нельзя, потому что они просто не понимают человеческой речи. А есть другие люди, с которыми говорить надо. Скучно жить в вашем Городе, Адель! Потому что «окна настежь у вас, а душа взаперти». К чему недомолвки, к чему какой-то ложный стыд? Ты знаешь, что происходит вокруг тебя? Мужики хотят постоянно ежедневно, ежеминутно доказывать всем подряд своё «мужество». А дамы… а дамы, делая вид, что повёрнуты на своём «целомудрии», такое вытворяют! А я тебе скажу: все делают всё, что им заблагорассудится, однако втихаря, и платят потом за это золотой, звонкой монетой. Пока моя мать работала в больнице, я такого наслушался и навиделся!

«Да! Да! Да! – хотелось не сказать, а заорать Аделаиде. Она была счастлива, что не ошиблась во Фрукте, и разговор идёт на очень серьёзную, не касающуюся „стыдных“ вопросов тему. – Я тоже видела ведро в морге! Я тоже видела маленькую, брошенную в кустах девочку, которую мать не рискнула нести домой, чтоб не опозорить семью, и потому на ней сидели зелёные мухи!» – но горло сдавил спазм, и Аделаида молча слушала, опустив голову.

– Ты-то почему постоянно наступаешь себе на горло?! Боишься, что кому-то не понравишься? Так ты и так не нравишься! Боишься «получить замечание»?! Так ты и так по вторникам, когда твой папаша приходит, за весь класс отдуваешься. Всё потому, что другие родители в школу не ходят, а учителям надо же на кого-то наехать! Тебя выставили на линейке перед строем? Чего переживать-то? Не бери в голову! Они смеются, так ты им язык покажи! Или дулю! И сама смейся! Смейся, понимаешь?! Всем мил не будешь. Обязательно, что бы ты ни делала, найдутся люди, которым ты будешь не по душе. Ты слышала о знаменитой балерине Майе Плисецкой? Знаешь, что о ней писали? «Вместо того, чтоб заняться настоящей работой – Плисецкая ляжками трясёт»! Значит, ради кого-то, кто не любит балет, она должна перестать ими «трясти»? Нельзя прогибаться ни под кого. Кстати, если надумаешь худеть, то только тогда, когда сама этого захочешь и только ради себя, а не для того, чтоб тебя оставили в покое. Не оставят! Найдут что-то новое. Помнишь, я тебе говорил про гончих? Они будут гнаться, пока ты бежишь!

– В вашем Городе эти бабы юбками своими идиотскими метут тротуар, там где он есть, конечно. Глазки вниз, разговор шёпотом. Все друг другу врут, всё поставили с ног на голову. Так если этот национальный колорит ещё и перевести на строгое «советское воспитание»!.. Как тут все ещё живы?! «Девственность» какую-то втыкают во все дырки куда надо и не надо! Об этом «принято» говорить, об этом «не принято»! Ты знаешь, что из этого всего вытекает?! Я тебе скажу: тупое непонимание ситуации и дорогая за это расплата. Вот ты, к примеру, знаешь, что СССР занимает первое место по числу криминальных абортов, абортов вообще, искусственных родов на поздних сроках беременности, по детоубийству – это когда мамаши закапывают новорождённых живьём, кидают в помойные ямы, чтоб скрыть своё «бесчестие» от всяких «поборниц морали», которые «состязаются в эрудиции». Вот как наша завучиха, например, Лилия Шалвовна. Ты представляешь вообще, что она устроит, если узнает, что какая-нибудь школьница беременная?! Именно благодаря своей «глубокой эрудиции» бабы элементарно не умеют защититься от нежелательной беременности. Ты знаешь, что они потом выделывают?! Тебе бы это не приснилось ни в каком кошмаре! Они сами себе прокалывают матки вязальной спицей, тащат с биофабрики лекарства для прерывания беременности у крупного рогатого скота, вводят себе и истекают кровью. Ты знаешь, сколько детей топят в туалетах по деревням на краю огородов?! Мама мне говорила, что на территории нашей Горбольницы под каждым деревом по три-четыре младенца закопано… Неужели не лучше дать минимум знаний и культуры человеку, чтоб он по крайней мере знал, как защитить себя?!