Грань риска - Робин Кук

— Мой Бог… — простонал Стентон. — От твоих слов у меня закружилась голова. Здесь работы на десятилетия, если не больше.

— Ну, не десятилетия, — возразил Эдвард, — но это займет несколько лет. Я тебе уже об этом говорил. В то же время я сказал тебе, что мы сможем потратить на это меньше, чем стандартные десять — двенадцать лет.

— Мы сможем уложиться хотя бы лет в шесть? — поинтересовался Стентон.

— Я не могу пока ничего обещать, сначала надо приступить к работе и получить первые данные, — ответил Эдвард. — Могу только сказать, что это займет больше, чем три года, но меньше, чем двенадцать лет.

— Значит, есть шанс, что можно закончить все за три года? — с надеждой спросил Стентон.

— Три года — это больше похоже на чудо, — признал Эдвард. — Но в принципе возможно. Однако надо принять в расчет еще один немаловажный фактор: большие расходы требуются для полноценного оснащения лаборатории, но, когда оснащение закончено, расходы резко снизятся.

— Я бы очень хотел на это надеяться, — проговорил Стентон. — Но не могу. Скоро мы начнем выплачивать огромные оклады сотрудникам, которых ты нанял для программы «Ультра».

— Слушай, мне пришлось пообещать большую зарплату, потому что мне нужны самые лучшие специалисты, — сообщил Эдвард. — Кроме того, я предпочел расплачиваться с ними заработной платой, а не пакетом акций. Я не хочу терять дивиденды.

— Дивиденды не будут ни черта стоить, если мы обанкротимся, — проворчал Стентон.

— Но мы же вырвались вперед в этой гонке, — возразил Эдвард. — Большинство биотехнологических компаний и фармацевтических групп были основаны не для производства конкретного лекарства. А у нас такое, и очень перспективное, лекарство есть.

— Все это я знаю. Но я очень нервничаю, — признался Стентон. — Мне еще ни разу не приходилось вкладывать все свои деньги в одну компанию и наблюдать, как они стремительно тают.

— На этот раз ты очень мудро вложил свои деньги, — заверил Эдвард. — Мы оба станем миллиардерами. «Ультра» стоит того, я в этом уверен на сто процентов. Пошли, покажу тебе лабораторию. Это и тебе придаст уверенности.

Ким облегченно вздохнула, видя, как оба направились к лаборатории, мирно беседуя. Стентон даже приобнял Эдварда за плечи.

Когда они ушли, Ким оглядела комнату. К ее удивлению, ее совершенно не трогал беспорядок, который причинил дому переезд. Внезапно наступившая тишина породила у Ким острое ощущение присутствия в доме Элизабет. К Ким вернулось чувство, что Элизабет пытается что-то сообщить ей через столетия, которые пролегли между ними. Но как она ни прислушивалась, не могла расслышать ни единого внятного слова. И все равно Ким была убеждена, что какая-то частица Элизабет присутствует в самой сердцевине ее существа. И то, что теперь стало домом Ким, было в каком-то смысле и домом Элизабет.

Такие мысли не доставили Ким никакого удовольствия, более того, она почувствовала себя не вполне уютно. В неявном сообщении Элизабет ей чудились неудовольствие и нетерпеливая мольба о помощи.

Занявшись самой неотложной, на ее взгляд, задачей, Ким поспешно распаковала отреставрированный недавно портрет Элизабет и повесила его над камином. Стены гостиной перекрасили, и силуэт портрета исчез. Ким пришлось наугад определить высоту, на которой должна была висеть картина. Почему-то Ким была убеждена, что место картины там, где она находилась триста лет назад.

Она отошла на несколько шагов и посмотрела на картину, висящую над каминной полкой. Ее поразила жизненная сила, исходившая от живописного полотна. Раньше, при лучшем освещении, Ким казалось, что портрет исполнен слишком примитивно. Теперь же, когда картина висела в полутьме гостиной, эффект стал совершенно иным. Сквозь сумеречный свет зеленые глаза Элизабет смотрели пронизывающим, горящим взглядом.

Прошло несколько минут. Словно загипнотизированная, Ким приросла к полу посередине гостиной. Рассматривая картину, она чувствовала себя так, словно смотрелась в зеркало. Глядя в глаза Элизабет, Ким сильнее, чем когда-либо, чувствовала, что Элизабет действительно изо всех сил старается что-то сказать ей, сказать что-то очень важное, сказать сквозь столетия. Но в гостиной стояла звенящая тишина.

Мистическое чувство, внушенное Ким картиной, погнало ее в замок. Несмотря на то, что коттедж был заставлен нераспакованными ящиками и коробками, невзирая на иссушающую досаду от бесплодных поисков среди старых бумаг, Ким вдруг почувствовала неодолимое желание вернуться к этим поискам. Вернуться, не откладывая дела ни на одну минуту. Портрет Элизабет вновь зажег в ней неуемное желание узнать все, что возможно, о ее таинственной прапрабабушке.

Словно ведомая сверхъестественной силой, Ким поднялась по лестнице на чердак. Оказавшись там, она ни минуты не колебалась в выборе места поисков. Она не стала также тратить время на открывание окон. Ким прямиком направилась к предмету, который напомнил ей по форме старинный матросский сундук. Открыв крышку, обнаружила под ней обычную, уже ставшую привычной картину — беспорядочную свалку бумаг, конвертов и толстых книг.

Первая книга оказалась инвентарной описью корабельных запасов. Датирована она была 1862 годом. Прямо под этим гроссбухом Ким нашла большой, примитивно переплетенный блокнот, к которому было привязано письмо. Ким шумно глотнула воздух. Письмо было адресовано Рональду Стюарту.

Ким наклонилась и вынула блокнот из сундука. Развязав бечевку, она вскрыла конверт и достала оттуда письмо. Вспомнив, как бережно обращалась архивариус с письмом Матера, Ким постаралась сделать то же самое. Старая пересохшая бумага никак не хотела разворачиваться. Наконец Ким удалось раскрыть письмо. Оно оказалось короткой запиской. Ким посмотрела на дату, и ее предвкушение открытия несколько рассеялось. Письмо оказалось из восемнадцатого века.

16 апреля 1726 вода

Бостон

Дражайший отец!

Отвечая на Ваш запрос, я полагаю своим долгом сказать, что в интересах нашей семьи и нашего дела нам следует воздержаться от перенесения праха матери на наше семейное кладбище, ибо получение требуемого разрешения может вызвать волнения и смятение умов в городе Салем и снова вызвать интерес к старым делам, интерес, который Вы столь искусно и с таким трудом сумели погасить.

Ваш любящий сын Джонатан.

Ким аккуратно сложила записку и вложила ее обратно в конверт. Даже тридцать четыре года спустя после печально известных процессов Рональд и его сын были озабочены возможными неприятностями для семьи, несмотря на то, что были принесены официальные извинения, а губернатор колоний объявил по этому поводу день траура.

Теперь Ким обратила внимание на блокнот, переплет которого стал крошиться от времени. При попытке открыть тисненый матерчатый переплет она невольно оторвала его от книги. Сердце ее неистово забилось. На титульном листе было написано: «Книга Элизабет Фланаган. Декабрь 1678 года».

Ким перелистала книгу и, к вящей своей радости, убедилась, что это дневник Элизабет! Несмотря на то, что записи были краткими и следовали с большими временными пропусками, волнение ее не уменьшилось.

Боясь, что книга рассыплется, Ким сжала ее обеими руками и поспешила к слуховому окну, где было светлее. Начав листать с конца, Ким обнаружила там множество чистых страниц. Найдя последнюю запись, она заметила, что дневник обрывался слишком рано, еще до наступления интересующих ее событий. Дата последней записи — 26 февраля 1692 года.

Этому холоду, кажется, не будет конца. Сегодня разразился сильный снегопад. Вулстон-Ривер замерзла, и лед вполне может выдержать человека. Теперь можно пешком добраться до Ройал-Сайд. Я очень подавлена. Болезнь ослабила мой дух припадками и судорогами, что мне описали Сара и Джонатан. Эти припадки так похожи на те, которым стали подвержены бедняжки Ребекка, Мэри и Джоанна. Такие же припадки были у Энн Путнам, когда она приезжала к нам погостить.

Чем же прогневила я всемогущего Бога, что он насылает такие мучения на своего верного и покорного слугу? Я не помню ничего о своих припадках, хотя перед тем, как они приступают ко мне, вижу какие-то цвета, а потом в ушах моих начинают звучать какие-то звуки, не принадлежащие нашему миру. Потом же я проваливаюсь в небытие, словно падаю в обморок. Когда я внезапно прихожу в себя, то обнаруживаю себя лежащей на полу, а мои дети, Сара и Джонатан, которые, хвала Господу, пока здоровы, рассказывают, что в беспамятстве я металась по полу и выкрикивала нечленораздельные звуки. Как я хочу, чтобы Рональд оказался сейчас здесь, но его нет, он плавает где-то в северных морях. Эти несчастья начались с приобретения Нортфильдского участка и жестокой ссоры с семьей Томаса Путнама. Доктор Григгс сильно озадачен, он пытается очистить меня, но это не приносит мне никакой пользы. Какая жестокая зима и как много у всех нас хлопот и трудов. Я очень боюсь за маленького невинного Иова, потому что может случиться, что Господь захочет призвать меня к себе, а я не успею выполнить своего предначертания. Я очень стремилась сделать во имя Божие дело снабжения нашей общины ржаным хлебом, чтобы сохранить наши запасы, так как была плохая погода и пшеница уродилась плохо. Я старалась помочь беженцам с севера, которые искали у нас спасения от набегов индейцев. Я уговорила людей принять их, как братьев, к своим очагам, как членов своих семей, как и поступилая сама с Ребеккой Шифф и Мэри Руте. Я научила старших детей мастерить куклы, чтобы скрасить муки маленьких сироток, которых Господь поручил нашему попечению. Я молю Бога о скорейшем возвращении Рональда. Может быть, он сумеет положить конец нашим несчастьям, пока меня не покинули окончательно жизненные силы.