Люди и боги (СИ) - Суржиков Роман Евгеньевич

«Жители Уэймара, ваш лорд — злодей, я иду за его головой. Уничтожу каждого, кто встанет на пути. Если вам дорога жизнь, уходите из города. Герцог Эрвин С.Д. Ориджин».

Бургомистр и шериф спросили у графа совета: как поступить? Шейланд резонно ответил: сожгите к чертям это письмо и не давайте огласки, паника нам ни к чему. Бургомистр покраснел и сказал: боимся, милорд, уже нет возможности поступить таким образом. Письмо-то пришло в голубятню при ратуше, и птичник, как полагается, вскрыл его да переписал. До вечера он перескажет новость всем, кого знает. «Так арестуйте его!» — вскричал граф. С этою целью немедленно послали солдат из замка. Они нашли птичника в трактире. Тот вещал с выпученными от ужаса глазами, человек двадцать его слушали. Весть разлетелась, обратно не вернешь.

Что особенно скверно, у каждых городских ворот вскоре выстроилась цепочка людей с котомками. Видимо, немало мещан уже и сами подумывали сбежать, а письмо герцога окончательно убедило их. Как назло, стояло лето, сияло солнце. Выжить вне городских стен не представляло трудности: спать можешь на стогу, харчи купишь в любой деревне.

— Проклятые крысы! — разгневался граф и приказал запереть все ворота.

Бургомистр сказал, что это больно ударит по торговле. Граф ответил: плевать! Шериф сказал: плохое это дело, никогда прежде Уэймар не запирал ворота перед собственными жителями. Мещане обидятся, может статься бунт. Шейланд фыркнул: так задавите! Зря, что ли, городская стража! Шериф возразил: у стражников тоже не лучший настрой, прикажи им бить своих — и может статься беда.

Граф отдал приказы барону Доркастеру и Перкинсу. Городские ворота были закрыты, очереди беглецов — разогнаны по домам. А чтобы мещане не смели возмущаться, улицы прочесывали воины Доркастера и головорезы, нанятые Перкинсом. Им велено было пресекать любую болтовню, разгонять многолюдные собрания, а также наказывать всякого, кто попадется на улице с излишком вещей.

Но без потерь не обошлось. Пока граф наводил порядки в городе, гарнизон замка прослышал о грозном письме. Само по себе оно не смутило солдат: и так было ясно, что Ориджин начнет войну. Но лекарь передал людям первые слова Ионы: «Город проклят. Умрет каждый, кто здесь останется». Это звучало эхом герцогской угрозы. Брат и сестра мистическим образом прочли мысли друг друга. Мало того: никто из них даже не заикнулся о выкупе заложницы. Ориджины не ведали страха, ими правил чистый беспощадный гнев.

Трое лучников ночью слезли со стены по веревкам и бежали из замка. Правда, лишь один сумел скрыться, а двух поймали солдаты барона Доркастера. Назавтра их головы увенчали собою столбы — те самые, на которых гнили трупы кайров.

Однако Джоакин Ив Ханна не испытывал печали. Та красная жидкость из пузырька заронила в его душу семя, из которого теперь росло нечто — крепкое, сильное, могучее. Его наполняла вера в себя — прочная, как клинок, нерушимая, словно камень. Теперь Джо знал: что бы ни случилось, он легко преодолеет все. На его стороне — и правда, и божественная сила. Никто не сможет сбить его с ног!

Джоакин воспрянул духом, подобно моряку, что было сбился с курса, но вдруг увидел яркий свет маяка. Те события, что тревожили иных обитателей замка, дарили путевцу лишь радость и азарт. Бегство лучников подчеркивало храбрость Джоакина, ведь он даже не помышлял об отступлении. Запертые ворота города говорили: будет штурм — и Джоакин сможет убить множество кайров с помощью Перста. А письмо герцога Ориджина означало лишь одно: сюда прибудет огромное войско — и победа над ним войдет в легенды!

Но вот что горько: не с кем было разделить переполнявшие его чувства. Не хватало друга. Гарри Хог понял бы, ведь сам носил Перст. Но Гарри мертв, а Айви почему-то запирается, стоит только завести речь о Предмете, а с остальными в замке Джо едва знаком. Большинство графских солдат не внушали ему уважения, поскольку сильно уступали в боевом искусстве. Мастер Сайрус располагал к себе, но вечно заводил речь о похоронах — и тем напоминал о смерти друга. Словом, Джоакин страдал от одиночества, и в поисках собеседника все чаще обращал взгляд на одного человека.

Лорд Мартин Шейланд поначалу смешил своими выпученными глазами и одеждою кричащих цветов. Да и вел он себя порою странно: мог уставиться и глядеть не мигая, мог придумать что-нибудь этакое, вроде капкана на дезертиров или собачьей клетки для Ионы. Но чем дольше Джоакин присматривался к лорду Мартину, тем больше достоинств замечал. Графский брат был азартен, дерзок, не гнушался простых людей, не боялся крови. Умел приказывать, когда нужно, но столь же легко подчинялся, не оспаривал первенство Виттора. А главное: Мартин все делал с открытой душою. Он не скрывал ни радости от собственных выдумок, ни ненависти к Ионе, ни любви к брату. В отличие от иных дворян, лорд Мартин смело проявлял все чувства. Джо понял это, когда принесли клетку.

Двое слуг втащили ее в донжон посреди ночи. Бряцая ключами, Мартин отпер дверь и вошел первым, с фонарем в руке. Поднял его над постелью Ионы:

— А ну смотри, тут тебе подарочек!

Северянка спала, неудобно скорчившись, ограниченная цепями. Вопреки ожиданиям, она не проснулась ни от слов Мартина, ни от грохота, с которым слуги бросили на пол решетки. Клетка была слишком велика и не прошла в двери целиком, довелось нести ее в разборе. Избавившись от груза, слуги стали отдуваться, а заодно глазеть на пленницу.

— Видите, как крепко спит! — подмигнул им Мартин. — Мы пыхтим, а она знай похрапывает. Ну, ничего, исправим.

Он открыл стеклянную дверцу фонаря и плеснул на ступню Ионы горящего масла.

— Милорд! — метнулся к нему Джоакин.

Мартин отвел фонарь и приложил палец к губам:

— Шшш! Гляди-ка: еще не заметила!

И верно: масло горело на ноге Ионы, а та продолжала спать. Вдох, второй, третий… Мартин зажал рот рукой, но по глазам было видно: вот-вот рассмеется.

Боль прорвала сон Ионы. Она с криком схватилась, попыталась вскочить, забыв о цепях. Упала, задергала горящей ногой. Хотела накрыть огонь, но не было ни одеяла, ни подушки. Тогда стала сбивать пламя голыми руками, а капли масла липли к ладоням и продолжали гореть.

Джоакин поднял кувшин с водою и смыл огонь. Перевел взгляд на лорда Мартина, желая упрекнуть его, но опешил. Брат графа заливался смехом — таким чистым и радостным, почти младенческим.

— Милорд!..

— Ты видел, как она дергалась?.. Ох-ха-ха-ха, не могу, умора же! А сначала такая: горит и спит себе!.. Ой, фуф…

Это было чудовищно — смеяться над мучениями девушки. Любой сказал бы так. Но правда… тьма сожри, состояла в том, что Иона действительно дергалась очень смешно. Нужно быть чертовски свободным человеком, чтобы заметить это вопреки гневным воплям совести.

Джоакин нерешительно улыбнулся. Мартин залился еще громче:

— А ты такой: «Милорд!..» Ой, не могу! Будто никогда не видел горящую бабу!..

— Милорд, так нельзя! — воскликнул Джо, но сам заметил долю фальши.

— Тааак нельзя, милоооорд!.. — перекривлял Мартин, сгибаясь от хохота. — Ты перстоносец или гувернантка?

Как вдруг он прекратил смеяться и подмигнул Джоакину:

— Нам. Все. Можно.

Слова с грохотом упали в душу Джо, он еще долго стоял, ошеломленный, а Мартин отдал приказ, и слуги взялись за дело. Составили вместе решетки, соединили штифтами, вогнали клинья, вбили хорошенько, чтобы руками нельзя было вытащить, затем навесили дверцу. Посреди спальни выросла немаленькая клетка — футов пять на пять.

— Хороша! — похвалил Мартин и отстегнул цепь, державшую Иону. — Ступай в конуру, волчица.

Пленница не двинулась с места. Мартин хрустнул костяшками и сжал руку в кулак.

— Ступай, ну!

Иона не пошевелилась, даже не съежилась в ожидании удара. Казалось, и сам Мартин, и любые его угрозы совершенно безразличны ей.

— Ну что ж… — Шейланд занес руку, как вдруг повернулся к Джо: — Нет, парень, лучше ты. Ударь ее по лицу, а затем брось в клетку.