Искушение прощением - Донна Леон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чем я могу быть вам полезна, синьоре?
Ее тон был заискивающим, как у человека, нуждающегося в помощи. На вид дотторессе было лет сорок с небольшим.
Брунетти встал, вернул журнал на место.
– Я хотел бы побеседовать с вами, дотторесса.
– Кто вы, простите?
– Гвидо Брунетти, – сказал он и умолк. Но, в который раз устыдившись своего поведения с профессорессой Кросерой, уточнил: – Я комиссар полиции.
Женщина расслабилась, но не улыбнулась.
– Ах да, – проговорила она, делая шаг назад. – Прошу в кабинет. Можем поговорить там.
Она было повернулась, но снова замерла и сказала:
– Я знала, что вы придете. – И направилась к двери.
Брунетти последовал за ней в кабинет. Дотторесса Руберти закрыла дверь и села за стол. Движения ее были полны той природной грации, которая часто свойственна высоким женщинам.
Этот кабинет разительно отличался от кабинета Стампини – чистота, порядок, удобное кресло для пациента в торце докторского стола и смотровая кровать, застеленная стандартной бумажной пеленкой, у дальней стены с парой окон и видом на дома на противоположной стороне калле. На полочках застекленного шкафа – коробочки с лекарствами. На столе справа – компьютер, рядом – две стопки папок, скорее всего, медкарточки пациентов, и ничего больше.
Несколько медицинских дипломов в рамках разбавляли фотографии одиночных цветков, увеличенных до неузнаваемости, еще немного – и можно было бы играть в игру «Угадай, что это?» Брунетти сел на единственное свободное место и посмотрел на дотторессу Руберти. Лицо у нее было удлиненное, как и все части тела. Из-за худобы она казалась выше. Глаза у нее были светло-карие, того оттенка, который влюбленный назовет янтарным, а злопыхатель – мутным, и на собеседника они смотрели спокойно.
Брунетти часто ощущал дискомфорт, общаясь с врачами вне работы: ему казалось, что, беря вас за руку, или глядя вам в глаза, или предлагая еще вина, они оценивают состояние вашего здоровья. Дотторесса Руберти – другое дело. Она смотрела на комиссара, словно спрашивая, чем может ему помочь.
– Итак, комиссарио, вы хотели со мной побеседовать. Могу я узнать, о чем?
– О Туллио Гаспарини, – сказал Брунетти.
– Да, конечно, – последовал нейтральный ответ. – Это племянник синьоры Гаспарини.
– Откуда вы его знаете, дотторесса? Он ведь не из числа ваших пациентов?
В ее взгляде внезапно появилось неодобрение.
– Комиссарио Брунетти, – сказала она с профессиональной терпеливостью, – можно я озвучу несколько моментов, которые облегчат наше общение?
– Конечно, – сказал Брунетти.
Она не улыбалась, но и не прятала глаз.
– Хорошо. – Дотторесса кивнула раз, другой, словно соглашаясь сама с собой, и сказала: – Я расскажу вам правду. Вы же не будете хитростью выпытывать у меня то, что мне говорить не следует. – И, прежде чем он успел изобразить праведное негодование, спросила: – Это для вас приемлемо?
– Да, – ответил Брунетти. – Но все, с кем мне доводится беседовать, утверждают, что говорят правду.
– Как и мои пациенты, – устало отозвалась дотторесса Руберти. – Что они мало пьют и курят и едят по шесть рисовых зернышек в день. – Она посмотрела комиссару в глаза. – Это одна из причин, почему я не выношу лукавства. Вы понимаете?
– Понимаю. – Брунетти не удержался и добавил: – Но не знаю, поверю ли вам.
Этой ремаркой он надеялся спровоцировать ее – напрасно.
– Я не лгу, комиссарио, хотя иногда и хочется. Временами это упрощает жизнь.
– Если так, – Брунетти уже следовал этим новым правилам и говорил что думает, – это очень редкое качество.
Лицо дотторессы смягчилось.
– К несчастью, Туллио Гаспарини тоже не умеет лгать и поступать нечестно. Он пришел ко мне и прямо сказал о том, что намерен делать.
Расспрашивать об этом было рановато, и Брунетти поинтересовался:
– Как вы поняли, что он не лжет?
– Опыт. Часто люди, особенно те, кто смертельно болен и знает об этом, перестают лгать или теряют к этому интерес, или больше не видят такой необходимости. Так что с годами я научилась узнавать симптомы правды наряду с болезнями.
– А синьор Гаспарини? – спросил комиссар.
– К сожалению, он так и не научился понимать себе подобных, поэтому не поверил мне, когда я попыталась с ним поговорить. – Женщина потерла правую щеку – скорее всего, привычка, помогающая думать. – А может, это потому, что он всю жизнь работает с цифрами и плохо знает людей?
– Что он вам сказал, дотторесса? – спросил Брунетти.
– Прежде чем ответить, комиссарио, – произнесла она, – могу я поинтересоваться, как вы на меня вышли?
Брунетти не видел причин юлить и лгать, что нашел адрес в интернете. Вместо этого он сказал:
– Я узнал о вашем взаимодействии с доктором Донато и решил с вами поговорить.
– О взаимодействии? – повторила дотторесса Руберти с некоторым облегчением. – Как деликатно вы выражаетесь, комиссарио!
Она впервые за все это время улыбнулась, и Брунетти подумал, что когда-то эта женщина была хорошенькой – пока жизнь не измотала ее проблемами, которые она была не в состоянии решить.
– Пожалуйста, расскажите, как вы с ним познакомились, – попросил Брунетти.
– Это произошло много лет назад, когда я зашла к нему в аптеку, чтобы поговорить о некоторых своих пациентах. Я попросила его обязательно давать им письменные указания, когда и в какой последовательности принимать лекарства, и напоминать, что в этот листок надо заглядывать ежедневно.
– Разве этого нет в рецепте? – спросил Брунетти.
В ее взгляде прибавилось холода и твердости.
– Комиссарио, ну, подумайте сами! Если пациент принимает ежедневно шесть препаратов или, скажем, десять, ему трудно запомнить, когда и что пить. Я попросила доктора Донато составить для каждого схему приема. И все.
– И он согласился?
Дотторесса Руберти чуть помедлила с ответом и наконец произнесла:
– Я убедила его это сделать. Сказала, что многие мои пациенты уже очень немолоды и рассеянны и им необходима эта помощь.
– И он согласился?
– Да.
– А ваше сотрудничество? – спросил Брунетти, не делая особого упора на последнем слове.
– Оно началось несколькими годами позже.
Дотторесса задумалась, как водитель на развилке – куда свернуть?
– Вы выросли в Кастелло? – спросила женщина, и комиссар спохватился – ведь разговор велся не на венециано. Видя его удивление, она сказала: – Ваш акцент, комиссарио.
– Да, в детстве я там жил, – сказал Брунетти. – Сам я своего акцента уже не слышу, но, конечно, он никуда не делся.
– Что-то всегда остается. – И, как будто он попросил объяснений, дотторесса Руберти добавила: – Мой отец работал преподавателем сценической речи в театре Гольдони и научил нас вслушиваться в слова.
Она немного помолчала, глядя в окно.
– Раньше я об этом не задумывалась, но, наверное, отчасти и поэтому знаю, когда люди говорят правду. Это ясно по голосу.
В силу профессии Брунетти узнал это довольно рано, но промолчал.
– Речь шла о докторе Донато, дотторесса, – напомнил он.
– Да, конечно. Простите! Видимо, я просто тяну время. – Женщина села ровнее. – Вы венецианец, поэтому знаете, как мал наш город.
Брунетти кивнул.
– А значит, все, что я говорю, легко проверить. Мало что можно утаить в маленьком городке. – И после продолжительной паузы она произнесла: – Несколько лет я была замужем, потом развелась. У меня сын с ментальной и физической инвалидностью. Я – врач, поэтому знаю, как тяжелы эти повреждения и какое существование его ждет. Но я также имею представление о его… социальных перспективах.
– Мне очень жаль это слышать, синьора, – сказал Брунетти.
Дотторесса Руберти снова улыбнулась.
– Спасибо, комиссарио. – Она всмотрелась в его лицо. – То, что я говорю вам это… Я не пытаюсь вызвать жалость. Вам просто следует это знать.
Брунетти снова кивнул.
– Мой сын Теодоро в частной лечебнице, и как врачу мне известно, в каких условиях некоторые мои пациенты, нынешние и бывшие, содержатся в государственных учреждениях такого типа. – Это было произнесено с явным раздражением. – Я семейный доктор, комиссарио. У меня больше пациентов, чем я могу принять при обычном расписании, поэтому я беру дополнительные часы – чтобы больше заработать. Но и этого зачастую не хватает, чтобы оплатить содержание Тео в лечебнице.
Увидев, что Брунетти что-то хочет сказать, она
