Кот-Скиталец - Татьяна Мудрая

– Молодцы. Значит, Лесу дарован мир.

– Во имя обеспечения лояльности андрских граждан, по преимуществу двуногих, своему правительству и государству. Остальных граждан не так просто обеспечить чем-либо подобным – строптивы и мало склонны к дрессуре.

– Учту последнее. Я так думаю, из-за того фриссы, кауранги и манкатты и не обладают всей совокупностью гражданских прав.

– Но вы учтите еще, что от вас тоже потребуют гарантий.

– Сами на себя удавку надели своими действиями, а туда же – гарантии вам подай, – проворчала я.

Оборот событий, однако, был тот, что нам нужен.

– Инсаны называют сие «аманат». Почетный залог доверия и мира. Мы хотим получить вашу дочь, вернее, того ребенка, которого она родит от владетельного аристо. Четко это нигде не прописано, но во время моего инструктажа витало в воздухе. И андры, и нэсин не видят иного – и более достойного – средства погасить конфликт. Выбор ее, как мне гарантировали, будет свободен, тело – тоже: брак после рождения дитяти любого пола может быть расторгнут по ее желанию. Вот судьбу ребенка должны будут обговорить особо.

– Ну вот, не успели познакомиться, как ставите перед фактом. Я бы предпочла не разводить эти матримонии так рано. Лесу безразлична любая политика, он просто нуждается в покое от вас, и, кроме того, сначала нужно состряпать мирный договор, а уж потом назначать за него цену. А то выходит по пословице: сегодня деньги, завтра стулья.

Мое недовольство проистекало не из того, что наши соседи увидели в Серене меч и могущество Леса, а потому и жаждут извлечь ее оттуда и присвоить: дело житейское. (Что вместе с ней и Лес перекочует в Андрию, о том из не-лесных разве один БД, изрядно лесной по своим привычкам, догадывался, а он не выдаст.) Но не хотелось затевать очень политический и не весьма политесный разговор с дочерью.

– Уважаемый Шушанк! Серена моя упряма и строптива, как необъезженный фрисс, и браться напрокат ей, я думаю, будет противно.

– Это же пока зондаж мнений, – успокоил он. – И притом – почему бы ей не устроить свою судьбу с полной приятностью? Вы мать и в кое-чем не должны отличаться от всех вообще матерей.

Я поняла, в чем; хотя, по правде говоря, рутенские матери с одинаковой силой одержимы желаниями выдать детище за хорошего человека и держать у подола, заиметь внучат и спихнуть их всех скопом с плеч долой.

– Вы правы. Мною движет обыкновенное бабское желание найти Серене пару. (Вранье на три четверти: такое желание наступает при виде конкретного объекта, а эти ожившие негативы меня не прельщали, даже лучший из них, Даниэль.) – Не выдавать же ее за собаку или полумифического лесного коника?

Да. Я хочу, чтобы и в этом была ее воля надо всем, что происходит. Но не только воля – и нечто большее. Ибо Серена ищет, ищет вслепую, как все обычные девушки. Подкладка исконного тяготения женщины к мужчине неясна ей самой, но это – такое же стремление пройти круг и замкнуть цепь, каким одержима я. Инстинкт зовет ее не к подобному, а к дополняющему ее совершенство своим, но у врат интуиции у нас, людей, стоит на страже разум, поэтому и она двинется путем разума, а не любви.

Ныне Серена – выпущенная мною стрела судьбы, птица, что сядет на плечо моему собственному Страннику.

А пока я говорю, наконец-то, почти откровенно:

– Может быть, это хорошо – то, что моя дочь выдала себя вам, андрам, и то, что кое-кто соблазнился призом в виде ее трансцендентной силы, не ведая толком, с чем ее едят: озаряет ли она землю его обетования, сообщает ли спутнику жизни удачу и мудрость, передается ли по наследству. Взломана скорлупа, и под андрским небом появится неизвестное.

– Прекрасно. Его андрское величество обожает эксперименты круцис, – ухмыляется Шушанк.

– Значит, будем заранее готовиться к жертвоприношению, – итожу я. – Впрочем, я лично ничего не гарантирую, возьмите себе на заметку, даже моей принципиальной готовности подписаться под самым симпатичным договором из тех, что вы сочините.

Истинных ручательств бы нам побольше! Андрское честное слово я на зуб еще не пробовала и вообще в гробу его видела. Шушанк наверное, а Даниэль наверняка бы не соврал, только неудобно так сразу выступить: «А как там у вас в стране насчет того, чтобы вешать лапшу на уши, пускать пыль в глаза и втирать очки?» Неясно и то, что для нас – и вообще – родится от этого брака, буде его заключат. Не мышонок, не лягушка, а призрак гражданского согласия…

– Шушанк, почему это так: что ни андр на моем пути, то по всему хорош, а все вы вместе вызываете у меня стойкую подозрительную реакцию?

И тут песик, который за все время беседы не пошевелил и хвостом, тихо прошамкал:

– Есть такая инсанская поговорка: «Что за шайтан норовит вселиться в людей, когда они сбиваются в стадо?»

– Отлично сказано, – отвечаю я. – Почему нас с тобой не представили друг другу, приятель?

– К слову не пришлось. Дипломатический протокол не предусматривает, – ответил он, с укоризной глядя на хозяина.

– Бэс-Эмманюэль его прозвище, – ответил неохотно Шушанк.

Богатейшее это имечко теологически расшифровывалось ими почти так же точно, как и мною: Бэс – и «тот самый» созвучный персонаж, и древнеегипетский бог, которому служили пигмеи своими неистовыми плясками; Эммануэль – христианский Спаситель и знамя гностиков. Словом, в каждой из половин сидели бог и дьявол сразу.

– Кто ж это тебя так припечатал: ведь не хозяин, похоже?

– Родители хозяевы, – пояснил он тем же стариковски ворчливым тоном. – Я найденыш, малым щенком в его школьную сумку свалился прямо к завтраку. Ну и съел добрую половину, потому что голодный был.

Обговорив с ними обоими кое-какие детали и по-дружески уточнив, чего же, собственно, нам ждать, я отправила послов восвояси. На дары не то чтобы поскупилась – их регламент квалифицировал такое как взятку, а я желала и далее иметь дело с этим дипломатическим составом. Поэтому покормили их так, чтобы запомнилось надолго, – и всё. Также я взяла на заметку, что кауранг с седоватой мордой заглядывался на грациозных и властных кхондок, которым приходился едва по плечо, но все-таки откровенно пленял своими афоризмами. Андр же все время тактично высматривал Серену – не появится ли на окраине это чудо природы.

Серена, вернувшись от Короля-Бродяги ровно через день, выслушала меня, к некоторому моему удивлению, вполне спокойно. Я так думаю, Даниэль сумел предупредить этот разговор и, возможно, посвятил ее в ту часть плана, о которой я пока не знала. Сказала одно:

– Я бы Даниля выбрала, но он ни в какую на это не пойдет.

– Влюбилась в него?

– Да нет. Хотя, пожалуй, да, только не как положено. Мы слишком родственны, чтобы между нами возникла настоящая любовь. Понимаешь, мама, Даниль – это свой. Из моего круга, вылеплен по тому же образу и подобию, что я. А от своего надо все время отходить.

– Я тебя понимаю. Рада, что ты такая умница. Ведь мы обе пришли в Лес по сути ради того только, чтобы уйти; предлог не так важен.

– Ну и ведь он монах, – жалобно произнесла она, – если размонашится – корона снова будет его, а так нельзя.

Homo и верно произошел от одного корня с древесными приматами, откуда его тяга ко гнезду. Только стоит обезьяне в нем поуютнее усесться на какой-нибудь ветке, как Бог дает ей пинка под разъевшийся, красный гамадрилий зад.

В Лесу окончательно утвердилось «кхондское лето» – аналог земного индейского; самое любимое мною время года, уравновешенное и изобильное, сладостное преддверие дождей. Серене – она еще совсем дитя – по душе весна, которая, смеясь, рождается внутри бесконечности прохладных дождей такой нежной и пестроцветной; все живущее так и рвется из земли во все стороны. Позже зеленое как бы загустевает, пестрое выгорает, тускнеет: Лес становится подобием старинного гобелена. И вот, наконец, сквозь шитье ковра протянуты золотые нити…

– Даниль рассказывал, что Андрия не знает весны. Всю дикую зелень почти тут же сжигает неистовое солнце, – говорит Серена. – А Лес не ведает зимы. Из Андрии, как из печи, наносит горячий воздух, и это стоит колоколом, мешает Лесу уйти в себя. Он постоянно спит и не просыпается, но ни умереть, ни воскреснуть не в силах. Некому привести туда зиму. Вот еще одна причина, почему я от него отхожу.

Мысль была для меня не так нова, как неожиданна: прежняя моя дочь снега и холодов не любила. Но на дворе стояло время сладостной печали, преддверие небесных слез – именно такое время, когда хотелось ее побаюкать, эту мысль.

А может быть, то было всего лишь предчувствие разлуки. Шушанк, Бэсик и кое-кто еще второстепенный являлись еще не раз. В писаное вникали старшие кхонды, которые докладывали мне свои соображения, о подтексте осведомлял мало авторитетный у андров Бэс-Эмманюэль, который чуточку гордился своей прозорливостью, но решение оставалось за мной – и то было рискованное решение. Я поняла, что не миновать и мне выйти из моей прекрасной земли.