Кот-Скиталец - Татьяна Мудрая

– Да ведь то же произошло со мной. Никто другой не соглашался, а приказывать смысла не имело. Такую нестандартную работу надо выполнять от души. Вот и говорит мне начальство: «Коренной андрский патриот не сумеет, а ты даже на фоне прочих моих сотрудников такая манна небесная, то есть такое перекати-поле, что и позабыл, наверное, где тебя мать родила». И в самом деле: сам этот момент или вовсе не улавливаешь, или светит в общем тумане что-то смутное. Белые стены… Холод… Твой негодующий вопль…

– Держу пари, стены были зарубежные.

– А вот и проиграли. Самые что ни на есть андрские и столичные. Однако внутри них было инсанское посольство, а значит, я все-таки родился на территории другого государства. Мамочка была по традиции звана на дипломатический прием вместе с папочкой. Вид у нее был неуставной, зато величественный, ибо на сносях. Мы, аристо, при любом удобном случае кутаемся в нечто бесформенное и прячущее естественный рельеф, вот никто из инсанов не заподозрил диверсии. Ну, инсаны и ради чужеземцев вина на стол не подают, а вот кормят непревзойденно. Мама, понятное дело, перестаралась, так что к концу церемонии едва не взорвалась мною прямо за банкетным столом. Еле успели перетащить в жилые комнаты одного из посольских врачей. Так что и здесь нам повезло: у инсанов такие акушеры, что смертей от родильной горячки или от того, что женщина не умеет разродиться, почти что и нет.

– Может быть, диверсия была продумана заранее? – улыбнулась я.

– А что, я не исключаю такой возможности. Во всяком случае, на мою судьбу это повлияло не меньше клановых пристрастий. Как родился, так и живу.

– Страну нэсин вы знаете хорошо? Можете рассказать мне о ней?

Двигало мною не одно любопытство, а желание посмотреть, как он сумеет вывернуться: не выдать секретов и не потерять нить беседы.

– Ручаюсь, что до вас дошли одни сказки. Ландшафт там не андрский, плоский как тарелка, не изомерный, так сказать, а многомерный, многоступенчатый. Только я не видел ни одного места, куда не мог бы зайти и откуда не мог выйти без особых умственных трудностей. Физических – да: не всюду пускают, закон не велит. Инсаны куда более закрыты для чужака, чем андры. В стране Владетеля Эрбиса все расписано по рубрикам, разложено по полочкам: куда можно и куда нельзя ступать, что есть и что пить, как здороваться и как в дверь стучать, как пройти мимо собеседников, чтобы их не побеспокоить, с какой руки кусок брать и с какой ноги вставать с постели. Аж до занудства дело доходит! Но вашему коллеге дипломату это знакомо по протоколам и не так уже тягостно. Тем более что поначалу все не так и строго, для невежды делают послабления. А когда этим ритуализмом пропитываешься до костей, оказывается, что та лишь первая ступенька лестницы; с ней видно вторую. Хочешь подняться на нее – сам себя держи в еще большей строгости. На третьей ступени гайки закручены так, что и дохнуть, кажется, нельзя. На одном дипломатическом кураже держишься и лезешь. Но как только добрался до верха и схватишь суть дела – оказывается, все можно, чего только ни захочешь, вот только самому не нужно ничего ни подлого, ни грязного, ни просто сомнительного.

Я молчала и впитывала в себя.

– И сами занудства их многогранные какие-то, будто над ними, как над камешком, хороший ювелир поработал. Сначала все нельзя, да и не можешь этого, а как подрастешь – напротив: все можешь, да не позволишь себе. Женщин – заводи, пожалуйста! Иногда это честней, чем изнутри разжигаться. Вдову пригреть или сироту призреть… Только пускай ни одна из них не сможет обвинить тебя в несправедливости: что ты к ней менее заботлив и щедр, менее почитаешь, нежели остальных. Как это вообще можно, если поразмыслить? Вот и остается обычай по большей части номинальным.

– Вы хвалите инсанов, будто вы один из них.

– А, наверное, рождение в ихних стенах сказывается. Внутри них, даже воображаемых, кажется уютнее.

– Воображаемых – это…

– Духовно-нравственных. Стенах или границах. Андрская мораль, видите ли, не то чтобы для меня неудобоварима, напротив: самая творческая, самая высокая. Однако положиться на нее возможно не более, чем на тарелку с манной кашею. Издали посмотришь – возвышенно, слов нет, а вблизи невнятица. Воспаряем духом выше облака и из этой перспективы исходя, оцениваем житейские мелочи. Да орлу, понятное дело, кажется, что грешную землю сплошные мухи обсели! И жизнь-то их – грязища беспросветная, и страстишки – сплошная суета и томление дьяволовы… То еще ладно: беда, что орлы мы лишь в идеале, а в жизни теми же помойными объедками кормимся. Тут два пути: либо, кряхтя, тужась и жилясь, подтащить реальную жизнь кверху и сделать вид, будто она может худо-бедно соответствовать. Отсюда идея, что браки заключаются на небесах, следовательно, навечно и навсегда, и люди не имеют права посягать на их целость и крепость. Кстати, другая наша аксиома гласит, что на небе браков совсем не будет. Спрашивается, по чему мы равняемся? Другой путь: если не удалось приложить мораль к нужному месту, мы сразу как с цепи срываемся. В войне – игра без правил, была бы цель возвышенная, дабы оправдаться. Жена и впрямь одна на всю жизнь, зато конкубинок десятками. Детей в войне сиротим, плодим в блуде и раскидываем по специальным детдомам. И все сие – с неизбывным чувством вины и греха, которым едва ли не кичимся, что обладаем…

– Первое упоминание о наших предках, кстати, инсанское: одного купца и одновременно миссионера, – продолжил он. – Говорил он, что нет племени на земле красивее андров, что подобны драгоценному гагату – сердцевине окаменелого дерева хаги. Рост их и осанка царственны, цвет кудрей – цвет белой бронзы наилучшего клинка. Только жаль – распутны они и нечистоплотны. Сморкаемся мы, как он не раз видел, всем скопом в одну лохань, именно ту, где умываемся, а владелец рабынь, посаженных на торговую лавку, частенько тут же и потребляет их на глазах потенциального покупателя. Ну, рабство у нас изжито, однако традиционные лохани, скамьи и полы остались.

– Вот снова, – вмешалась я в эти периоды. – Вы говорите «мы», а критикуете, как чужой. Будто не любите.

– Напротив. Только свою родину и можно критиковать, но не другие. Что же до любви… Ручаюсь, король-монах вам или вашей дочке – или обеим, что все равно – читал проповедь на свою излюбленную тему: «Как любить родину, чтобы она тебя не вые…ла».

Меня покоробило это андрское выраженьице, вполне, однако, цензурное, в отличие от своего рутенского аналога. Он заметил это:

– Я же аристо. Два слоя людей в Андрии: мы и простонародье. Они одеваются как хотят – нарядно и по фигуре, мы на все случаи жизни имеем как бы форму: наше внешнее непременно подбирается в соответствии с сутью. Ведут себя произвольно, а мы – ритуально. Говорят как только могут красиво, зато мы, аристо, – по сути дела. Простые люди думают, что приказано, чтобы сформировать единомыслие и сплоченность нации. Аристократы обладают роскошью собственного… кукиша в кармане. Но самая главная наша прерогатива – быть острием пирамиды и вершиной дерева. С вытекающими отсюда последствиями. Не любить позволительно только и единственно свой народ: это прерогатива верных сыновей. По отношению к другим ни человек-аниму, ни в особенности дипломат не имеет права питать такое чувство.

Тут Шушанк опомнился. (Хотя я до сей поры считаю, что он специально отводил душу в моем присутствии, чтобы сообщить мне нечто важное и основополагающее.) И снова стал выполнять неблагодарную функцию связи с Лесом.

– Из моих окольных намеков вам должно было стать ясно, – перешел он на куда более казенный тон, – что теперь я должен буду повести речь о матримонизме.

– Уж куда яснее.

И он, наконец, изложил то, что я предугадывала на десять шагов вперед. Его непосредственная цель, которая так мало, на рутенский погляд, отвечала его внешнему виду, была – обеспечить переговорный процесс на самом высоком уровне: не только с Андрией, но и с ее нынешним хозяином Инсанией. Положение было следующим. Мы таки основательно взяли их за… жабры: миляга Шушанк обозначил реальный предмет взятия более конкретно и без эвфемизмов, однако, как это принято среди тамошних аристократов, во вполне печатном стиле. Не видя никакой возможности выкурить наших явных и тайных, возможных и невозможных сторонников и своих диссидентов, которых автоматически полагали нашими агентами, Андрия вынуждена прекратить поползновения на Лес. Того же, кстати, давно требовал от нее сюзерен, который, возможно, относится к нам благожелательней, а возможно – натерпелся лиха от наплыва андрских иммигрантов: бывших узников совести, туристов-невозвращенцев и представителей нацменьшинств. Нынешний андрский страх сеял их особенно щедрой рукой.

– А Страна Нэсин не делала попыток возвратить андрам их лежалый товар?

– Во-первых, тамошний диван… Диваном называется, собственно, такое возвышение, крытое коврами и подушками, на котором восседает и заседает тамошняя палата представителей… Так, значит, этот диванный парламент заблокировал договор о выдаче преступивших граждан по той причине, что они все вместе и каждый сам по себе вассалы Владетеля Инсанского и по существу дела прибегают к его справедливости и правосудию, а не убегают от них. Во-вторых, инсаны народ хозяйственный, у них ни одна пара своих рабочих рук не заваляется, так отчего чужими не попользоваться?