Не любовью единой (Новеллы о женских судьбах) - Ольга Воронцова

Будит ее, заходя при первом ударе колокола дворцовой часовни в небольшую спальню Екатерины в Зимнем дворце, камер-юнгфера Марья Саввишна. О Марье Перекусихиной ходят анекдоты при всех европейских дворах, дескать, это она отбирает на свой вкус красавцев поручиков и майоров для своей госпожи и, лично удостоверившись в их мужских достоинствах, отводит в спальню Екатерины. Сама Марья Саввишна сердилась до слез, слушая эти байки, ибо была женщиной строгой, воспитанной по домостроевским правилам. И все остальные слуги у Екатерины, кстати, тоже были исконными русаками, французы и немцы допускались в дворцовый штат только в качестве врачей и учителей.

Утренний моцион Екатерины начинался с умывания лица теплой водой и полоскания рта из золотой чашки, а затем она протирала лицо и шею льдом. Лед - единственная косметическая хитрость Екатерины в отличие от ее стареющих фрейлин, которые тратили немало белил, пудры и румян, чтобы нарисовать свое лицо и выглядеть свежо. Умывшись, Екатерина наряжалась в шелковое платье нейтральных серых тонов свободного покроя. В торжественных случаях и для приемов иностранных гостей самодержица всея Руси надевала стилизованное под сарафан красное или малиновое бархатное платье и в прическу ей старый лейб-куафер Козлов вплетал маленькую корону а-ля кокошник.

Волосы у Екатерины, по признанию всех современников, были прекрасные. Когда она сидела у туалетного столика, они падали до пола. Повседневная прическа оставляла открытым широкий белый лоб императрицы и поднималась двумя буклями над ушами.

Завтракала Екатерина в рабочем кабинете, уже начав просматривать бумаги. Весь завтрак состоял обычно из большой чашки очень крепкого кофе и это было, пожалуй, единственное, что осталось у Екатерины от ее немецких привычек.

До обеда она принимала с докладами министров и занималась прочими государственными делами, а примерно в час дня обедала в узком кругу самых приближенных людей. После обеда - опять работа с документами, переговоры с послами, доклады министров, и только часам к шести рабочий день императрицы заканчивался. Вечерами, если не было бала или маскарада, Екатерина предпочитала поиграть со своими домашними животными. У нее был целый выводок английских левреток, которые страшно расплодились, и их потомки жили в дворцах всех уважающих себя вельмож Екатерины. Считалось дурным тоном не выпросить у императрицы щеночка. Наполовину в шутку, наполовину всерьез Екатерина писала, что животные гораздо лучше людей, умнее и благороднее. Она с любопытством наблюдала за иерархическими взаимоотношениями в собачьей семье, где главенствовали патриарх сэр Том Андерсон и его супруга герцогиня Андерсон, а их помет состоял из молодой герцогини Андерсон, господина Андерсона, Тома Томсона и юной прекрасной Земиры.

Особняком и с неподражаемым чувством собственного достоинства держался в покоях императрицы кот, подаренный ей еще котенком князем Потемкиным. "Это из всех котов кот, - писала Екатерина светлейшему. - Веселый, забавный, совсем не упрямый".

Вечерами в личных покоях императрицы почти каждый день слышался детский смех, топот и крики. Екатерина играла с детьми. Довольно поздно в Зимнем дворце появились ее родные внуки Александр и Константин, а до этого в салочки и прятки с самодержицей всея Руси играли маленькие Голицыны, четверо внучатых племянников Потемкина, сын французского адмирала Рибопьера, один из отпрысков многочисленных австрийских Эстергази - одним словом, дети из неполных или неблагополучных семей, как выразились бы сейчас. Все они были в восторге от своей взрослой подруги по играм и потом сохранили к ней теплое чувство на всю свою жизнь, наверное, потому, что они чувствовали искренность Екатерины - ребенка ведь не обманешь, дети чувствуют любую фальшь.

* * *

Отношения с собственным сыном Павлом у Екатерины, увы, не сложились. Потом историки сочли причиной этого несколько придворных заговоров с целью свержения Екатерины и возведения на престол ее сына. Первый из них был раскрыт на втором году ее царствования, когда Павлу было всего-то десять лет. Затем первая жена великого князя Наталья Алексеевна, урожденная принцесса Дармштадская, якобы рассорила молодого мужа с матерью, возмечтав повторить судьбу Екатерины и решив, что она сама с таким же успехом может стать императрицей, свергнув свекровь и отрешив потом от престола мужа. Действительно, в архивах остались протоколы допросов каких-то унтер-офицеров гвардии с приговорами о резаных носах, битье кнутом и ссылке в Сибирь. Но это в лучшем случае было пародией на переворот 1762 года, если вообще было.

На самом деле легче себе представить, какие чувства испытывала мать, видя с каждым годом, как ее сын все больше и больше напоминает ее покойного мужа, умершего такой страшной смертью. Материнский инстинкт - очень сильная штука, но в данном случае действовало не менее сильное чувство противоположной направленности. Павел становился живой копией Петра III, с такими же неприятными гримасами лица, с такими же ужимками и, словно в насмешку над материнским чувством, с таким же обожанием прусской воинской дисциплины. Наверное, Екатерина вздрагивала каждый раз, когда слышала лающие немецкие команды из окон гатчинского дворца, где жил наследник со своей второй женой Марией Федоровной. Екатерина не могла не вспомнить ту садистскую муштру, какую устраивал ей ее супруг, заперев двери их спальни, когда ему было столько же лет, сколько сейчас его сыну Павлу.

Павел тоже, вероятно, с самого раннего детства безошибочным чутьем нелюбимого ребенка чувствовал отношение к себе матери. Ведь ко всему прочему его унесли от нее, как только он появился на свет. Он не пережил так называемого импринтинга, который возникает в первые минуты жизни любого человека, когда его орущим младенцем подносят к груди матери. Первое, что видит новорожденный на этом свет, это лицо его матери, и это настолько глубоко запечатлевается в подкорке мозга, что вытравить это первое впечатление из человека невозможно никакими силами. В этом и состоит феномен сыновьего или дочернего чувства к матери, оно гораздо сильнее и гораздо более раннее, чем любые чувства к отцу.

Но Павел как раз был лишен этого. У него случился импринтинг кормилицы, и чувство, которое возникает к отцу уже не на инстинктивном уровне, а на рассудочном, у него доминировало всю его жизнь. Он мечтал отомстить нелюбимой матери за обожаемого заочно отца. Разумеется, всевозможные заговоры против Екатерины, если они были, не усилили их взаимной любви.

Второй сын Екатерины от Григория Орлова, как считается, тоже полностью подтверждал тогда еще не открытую теорию наследственности. Гены графа Бобринского были явно Гришкины, молодой человек был таким же повесой, развратником и без царя в голове. Проживая за границей, он напоминал матери о своем существовании только счетами, которые с негодованием представляли императрице к оплате русские посланники в странах, где куролесил граф Бобринский, да скандальными похождениями, которые сильно подрывали авторитет России и лично Екатерины II. Только в отличие от своего отца, граф Бобринский был мелок в своих буйствах. Он напоминал плохую карикатуру на молодого Григория Орлова. И у Екатерины, наверное, впервые открылись глаза на истинную суть ее ненаглядного Гришеньки. Она не могла не понять с большим запозданием, как он выглядел для всех остальных, кроме нее, со стороны. Лучше было умереть, чем вспоминать об этом и понимать, какой дурой она тогда была. Ведь над ней все смеялись!

Между тем у Павла появились дети. Мальчики. Александр, потом Константин. Крупные розовощекие малыши. Уж их-то Екатерина полюбила с самого рождения, а первое, что они в свою очередь увидели, было ласковое, умное и величавое лицо их бабушки. Мальчики росли, и их внешность, кстати, с каждым годом убеждала любого, кто упрямо считал Павла незаконнорожденным сыном императрицы, в обратном. В жилах мальчишек текла явно романовская кровь Петра Великого.

С внуками Екатерина связывала все свое будущее и будущее России. Во всех европейских дворах знали, что как только Александр достигнет совершеннолетия, он будет объявлен наследником Екатерины в обход своего родного отца.

Но это были планы на далекое будущее, а жизнь между тем продолжалась.

* * *

На какой-то момент Екатерине показалось, что возможно повернуть время вспять. Она снова полюбила.

Очередной ее фаворит Сашенька Ланской показался ей идеальным приложением ее теперь во многом материнской любви. Мальчик так старался! Екатерине его представил Потемкин. Вероятно, князь имел с Ланским предварительный разговор и, судя по всему, в заключение инструктажа светлейший показал ему свой кулачище размером с малороссийскую дыню-канталупу и, сверкнув единственным глазом, внушительно пообещал: "Смотри, если что не так будет!"