Старость - радость для убийц - Лилия Беляева

Мужик дернул меня сильнее. Видимо, мое тело ему совсем не нравилось - оно еле-еле передвигало ногами, оно не хотело идти туда, куда его тянули...

- Послушайте... послушайте... - сипело мое горло.

В ответ - ни звука. Резкий поворот. Мое плечо в очередной раз ударяется о твердый, возможно, каменный выступ, и мы попадаем в узкое помещеньице с одинокой голой лампешкой, свисшей со шнура почти на голову ещё одному здоровиле в камуфляже и "чулке". В его руках зловеще поблескивает черный пластиковый мешок... родной брат того, который стал последним домком той девушке, которую раскатали в лепешку...

Наверное, мне надо было сейчас же заголосить от ужаса, завопить благим матом? Броситься, наконец, в ноги этим своим безмолвным палачам-машинам? Надавить на их психику? Хоть так, хоть эдак? Или же упасть на дощатый грязный пол, визжа и стеная? Выкрикнуть слова лютой ненависти и угрозы в лицо этим беспредельщикам?

Куда там! Я ощутила такую слабость в коленях, как когда-то, отравившись ядовитыми консервами... И меня точно так же замутило и вытошнило.

Но это даже не притормозило деловитости двух молчаливых идолов, словно бы прибывших из какого-то потустороннего мира, где нет места ни звукам человеческого голоса, ни снисхождению, ни сомнению... Один из них легко поднял меня с пола, а другой накинул мне на голову черные мешок. Я решила, что сейчас же и задохнусь. Но края мешка доходили только до пояса и какой-то воздух пробивался... Мое тело взлетело в воздух... и закачалось, закачалось там, словно большой поплавок... мой разум окончательно потерялся во времени и пространстве и помутился.

Только потом я поняла, что меня везут, что я в машине и даже словно бы одобрила: "Все правильно. Зачем убивать в доме... или около... вокруг Москвы столько живописных мест, лесов, рек, озер... и пахнет травами, свежей осокой..."

Качка стихла, машина остановилась. Я стала слышать собственное дыхание с подвсхлипом. Мое лицо упиралось в повлажневший пластик...

Вот говорят и пишут, будто в последние минуты перед смертью перед человеком проходят... пролетают... высвечиваются самые яркие эпизоды его жизни, особенно те, что связаны с детством. Моя же память рушила все предкончинные каноны. Меня уже вели по каким-то буграм, осыпям, кочкам, пластиковый пакет гремел на мне погребально, а я все не видела и не видела ни картин, ни даже миниатюр из своего детства. Я только чувствовала тошнотворный запах, пробивавшийся мне под пакет, очень похожий на тот, которым славятся большие, неухоженные свинарники уже на подступах к ним. Господи! Что мне вспомнилось-то вдруг! Розовые ребятки-поросятки на зеленом лужку! Как они, радостно похрюкивая, побежали навстречу мне, я присела, и эти озорники полезли на руки, выбив из рук мой корреспондентский блокнот... А рядом стояла веснушчатая девчушка, помощница матери-свинарки, и лила горючие слезы вытирая их жгутом косы:

- Да-а... вы не знаете... вон они какие умненькие, ручные мои... а их все равно в столовку отдадут... зарежут...

Я продолжала стоять на том зеленом лужке, под ярким солнцем, когда услыхала негромкое слово:

- Забыла!

Оно было сказано таким жестким тоном, какой уместен, если надо приказать:

- Лицом к стене!

Или как в ужастиках:

- Получай, что заслужил!

Но это сейчас я пошучиваю... В тот же безумный миг у меня зуб на зуб не попадал... И мне, признаюсь, уже стало невтерпеж, уже хотелось, чтобы все поскорее определилось и закончилось, чтобы только не ждать, повиснув над бездной, словно бы на одном тонко звенящем звуке...

Забыла все, что связано с Домом ветеранов! Дошло? - мужской густой голос звучал пренебрежительно и грубо.

- Я... не совсем, - отозвалась из-под пакета. - Я не очень...

- Мать твою перемать! Забыла все свои наблюдения! Насмерть! Про Дом ветеранов. В газете - ни строчки. Ни с кем ни слова. Если дорожишь матерью и братом. Дошло?

- Да.

- Теперь считай до сотни. Без пропусков. Досчитаешь - снимай мешок.

- Просто... снять?

- Если хочешь - делай это по-сложному.

Я все равно ничего не поняла. Даже тогда не поняла до конца, что случилось, когда услыхала удаляющиеся шаги. Они давили что-то хрустящее, скрипящее... все тише, тише, все дальше, дальше... Механически, безо всяких живых чувств, считалось: "Один, два, три, четыре... десять... сорок два..." Пока в голову каким-то обходным путем не прокралась сказочная мысль: "Меня не будут убивать..." И тотчас мое тело обмякло и рухнуло, словно сраженное пулей.

Сколько пролежала я в обмороке? Десять минут? час? Два? Но и очнувшись, на всякий случай, продолжала счет: "Пятьдесят три... шестьдесят... семьдесят восемь..." ну и так далее... А ещё думала, о чем, может, вовсе и не стоило: "Мужики... здоровые мужики... Интеллектуал-криминал... ради денег, ради денег готовы на всё... А в жизни, может, никто и не догадывается, чем они занимаются... Они могут нежно целовать своим девушкам-женам губки-ручки, снимать языком слезинки с ресниц собственного любимого-разлюбимого малыша..." Такие вот бестолковые соображения ползли в мою голову.

"Надо вставать, можно..." - думала я, но выполнять это предписание не торопилась. Боялась, что как-то все-таки не так истолковывала последние слова камуфляжника. Боялась, что только выпрямлюсь - убьют?

Сначала села. На какие-то бугры. Пальцы уперлись во что-то ребристое, но вполне сминаемое. Ох, как, оказывается, не просто возвращаться из предсмертного ужаса в жизнь! Как не просто поверить в счастье! Я все ещё вела счет: "Сто десять... сто сорок... сто пятьдесят..." Я все ещё не свыклась с возможностью принадлежать самой себе. Я почему-то как бы подмигивала вслед исчезнувшим несостоявшимся своим палачам, как бы высоко оценивая их проницательность: "Правильно поступили! Очень правильно! Против лома нет приема! Мать и брата я под бульдозер не кину! Куда мне!"

Досчитала до ста семидесяти. На всякий случай. Мокрый от моего дыхания черный пластиковый мешок словно бы прижился на мне. Я его стаскивала с себя, а он ломко шуршал, трещал, сопротивлялся...

Где же? Что же вокруг? Ночь. Пространство. Пустота. Ощущение необитаемости на многие-многие километры вокруг. Ни звезд, ни луны. По небу летят темные, низкие облака. Нет, я положительно рехнулась. В голову лезет несусветное, из когда-то прочитанного наспех: "Жизнь знаменитой Элизабет Тейлор, словно сценарий классической мелодрамы. Там и трагедия и комедия, страдания и радости, любовь и смерть, отчаяние и новая попытка выжить, найти свое счастье..." И туда же: "Если вы решили разойтись со своим мужем - непременно разменяйте квартиру. Иначе вас замучают проблемы. Рвать надо сразу и резко..." А еще: "В нынешнем сезоне весьма актуальны абсолютно прозрачные платья. Не надо робеть, проявите смелость - наденьте на себя прелестное длинное шифоновое платье, соблазн для мужчин..."

Звезды, все-таки, есть... впромельк, среди туч. А внизу, под моими ногами - свалка. Слабая, туманная подсветка вдали, на горизонте... Тишина. Зловещая тишина мертвой, загадочной, смердящей зоны, где могут обитать в этот час только призраки и тени. В том числе убиенных... О, я, конечно, знала, что на свалках обитают бомжи, читала о том... Знала и то, что там дурно пахнет. Но я и вообразить себе не могла, насколько это отхожее место большого города способно потрясти. Даже после всего того, что пришлось пережить... Подлецы, значит, хорошо, отчетливо представляли, как отбить у живого человека последнюю тягу к борьбе за правду-истину и жажду сопротивления мрази... Эти необозримые горы и предгорья мусора воняли столь нестерпимо, словно смрад завис надо всей этой территорией густым, желеобразным слоем и попробуй, проплыви сквозь него к чистому воздуху - он забьет гортань, от него слипнутся легкие...

А если учесть то, что я находилась как бы в эпицентре гигантской помойки, которая тянулась и дыбилась вправо, влево, на север, на юг, не выдавая тайны, куда тебе двигаться лучше, где не переломаешь ног и не утонешь в жиже-слизи, то станет понятным до конца, сколь изобретательны хитроумцы, которые решили меня доконать.

Но недаром, недаром говорится, что Скорпионы жутко живучи, почти до омерзения безудержны в своем стремлении собственной энергетикой подавить другую, вставшую поперек... Скорпионам свойственно - как о том уже широко известно, благодаря толкованиям толкователей, - выискивать услады в сущих мелочах, цепляться за пустячки, чтобы, все-таки, держаться на плаву вопреки и несмотря на...

Так ведь точно-то как! Я вдруг разглядела поблизости чудесную вещь обломок унитаза, и ещё стул с двумя ножками, торчащими вверх, а ещё три бетонные ступени лестницы, возможно, ведущей в небо. Это и заставило меня поверить в присутствие цивилизации где-то поблизости. А светлая кастрюля, оказавшаяся детским пластмассовым горшком, и вовсе вызвала умиление и как бы сдула с меня слой первобытного ужаса. Боже мой! Чего я тут испугалась-то! Здесь просто навал отслуживших свое, выброшенных за ненадобностью и, возможно, тоскующих по былому вещей! И ничего кроме! По большому счету - это жалкое, безотрадное зрелище...