Последний барьер - Андрей Дрипе

Учительница уходит и возвращается с Гунтисом.

- Видишь, твой отец приехал.

Она легонько подталкивает мальчика вперед, а сама отходит в сторону.

Озолниек безмолвно смотрит на сына. Гунтис смущен чувствуется, что на встречу с отцом здесь он никак не рассчитывал. И перед мысленным взором Озолниека вдруг возникают сотни воспитанников, прошедших через его кабинет. Они стояли, потупив головы, так же как сейчас стоит его сын. Правда, тут всегонавсего учительская, но, очевидно, все начинается именно так. И в то же время Озолниек сознает, что не знает сына, что он ему так же чужд, как вновь прибывший в колонию воспитанник. Правда, знакомые черты лица, знаком купленный весной темно-синий школьный костюм, но вот что таится в склоненной набок голове, в застывшем взгляде, Озолниеку неведомо.

Перед его глазами оказываются стопки тетрадей на столике сына и дочери, их кровати, которые он видит, проходя мимо спящих детей в свою комнату поздно вечером. Неужто он и в самом деле так занят?

А сколько раз он говорил другим отцам, что всегда нужно и можно находить время для детей, иначе нет смысла производить их на свет. Справедливые слова.

Как легко их произносить, если речь не о самом себе.

Он, конечно, старался быть строгим и требовательным, иногда заглядывал в дневники. Но только иногда - обычно это случалось, когда жены не было поблизости. Вне всякого сомнения, больше времени ушло на ссоры с ней, а ссоры как раз и происходили из-за того, что жена упрекала его за безразличие к ней и детям, за вечный недосуг. И тут Озолниек окончательно становится в тупик. Заколдованный круг! Он не хочет приходить домой из-за того, что там его ждут холод и попреки, а послушать жену - они следствие того, что он отбился от дома. И лишь он во всем виноват. Гунтис стоит и по-прежнему пялится на мусорную корзину. С одной стороны, сын вроде бы понимает больше, чем было бы желательно, а с другой - еще слишком мало.

- Почему ты не хочешь мыть пол? - спрашивает Озолниек.

- Неинтересно. Подумаешь какая работа!

- А другим интересно?

- Не знаю.

- И почему тебе взбрело в голову затеять драку?

- Потому что он по-хорошему не отпускал.

- Но ведь учительница распределила работу. Что кому досталось, тот и должен это делать.

Гунтис молчит. Раздается телефонный звонок, кто-то снимает трубку и обращается к Озолниеку:

- Просят вас.

Заместитель коротко докладывает начальнику о том, что Бамбана привезли, что прикатили Аугсткалн с Ветровым и хотят видеть Озолниека. Об остальных трех беглецах новых сведений еще не поступало.

- Хорошо, сейчас приеду, - говорит Озолниек и поворачивается к сыну. Нельзя себя так вести! Кулаками действуют лишь те, у кого не хватает ни ума, ни выдержки. Я полагал, что мой сын к дуракам не принадлежит, но вижу - ошибался. Ступай работай, а подробнее обо всем поговорим дома.

Гунтис уходит.

- Я с ним побеседую. Все будет в порядке, - обещает Озолниек учительнице и уходит.

На дворе машину облепили школьники, один уже забрался в кабину и крутит руль. При виде человека в военной форме ребята мгновенно разбегаются.

Мчится газик. Опять барабанит грязь по крыльям.

Мрачный и злой Озолниек гонит, не разбирая дороги, по рытвинам и лужам. "К черту все! Пора в отпуск. Как только этих шпанят беглых поймают, надо будет всерьез подумать о своих собственных детях", - размышляет он, позабыв, что такое решение принимает уже не первый раз.

* * *

Близ дороги в кустарнике расположились Крум и контролер, старик Омулис. Это их наблюдательный пост. Лес в этом месте обрывается, и шоссе дальше идет полем.

- Все из-за того, что жизнь очень легкая стала, - философствует Омулис. - Когда хлебушек достается играючи, тогда и безобразие - хочешь не хочешь - само лезет в голову. Нешто теперь из молодых умеет кто работать? Смех берет, как послушаешь, что нынче стали называть работой.

- Теперь, Омулис, работают все больше головой да машинами, - говорит Крум просто так, чтобы не молчать. Ему уже порядком надоело это сидение.

Слава богу, хоть дождь кончился. Даже закурить нельзя - дым может выдать их.

Отпуск пролетел незаметно, через несколько дней начинаются занятия в школе. Крум успел заглянуть в список новых учеников. Половины из тех, что были весной, уже нет, зато подоспели новые. Однако Омулис прав - без работы не жизнь. Два месяца не поработал, и то уже появилась какая-то бойкость.

Только трудно сказать, хватит ли ее до следующей весны.

Контролер принял его возражение со всей серьезностью, обстоятельно поразмыслил и реагирует с нескрываемым презрением:

- Так, так... А я тебе скажу: все это чепуха.

- Но если никто не делает ничего разумного, то отчего же жизнь становится лучше?

- Оттого, что еще не перевелись старики, которые кое-чего смыслят.

- Стало быть, чем дальше, тем хуже. Чем лучше будем жить, тем глупее станем. Конец света, верно? - усмехается Крум.

- А так оно и будет. Радоваться нечему. - Омулис сердится. - Когда огольцы, из-за которых мы тут торчим, оперятся и заговорят всерьез, настанет конец. Перебьют друг дружку со скуки. Острастки маловато и труда тоже, а без них человека не вырастить, не воспитать. Не знают, куда свободное время девать!

Смехота, да и только!

Омулиса не переубедить, и Крум сидит и помалкивает. Старик кое в чем прав. Учитель опускает голову и разглядывает траву. Не пора ли перекусить?

Он ощупывает в кармане сверток с бутербродами. Но старик тычет в бок Крума и шепчет:

- Глянь-ка, вон где наши петухи разгуливают!

Чувство голода вмиг пропадает. Крум пригибается и смотрит сквозь ветви. И в самом деле - со стороны леса приближается Струга с Цукером. Но где же Зумент? Крум шарит взглядом по сосенкам на опушке и обнаруживает третьего беглеца. Стоит наблюдает.

- Подпустим совсем близко, пускай даже пройдут чуток дальше, а тогда налетим на них с тылу, - говорит Омулис. - Мне не впервой ловить таких пичуг.

Оба паренька пугливо озираются по сторонам, поглядывают на Зумента, а тот, пройдя шагов двадцать вперед, опять останавливается и выжидает.

- Ты хватай Мартышку, он поменьше, а я Стругу сграбастаю. Сноровка у меня еще есть. Гляди только, как бы он не вздумал ножичком побаловаться, поучает Омулис и, переложив пистолет "ТТ" из кобуры в карман - так сподручнее, - берет в левую руку конец веревки.

У Крума тревожно стучит сердце. Он впервые принимает участие в подобной операции и, надо признаться, чувствует себя неуютно. Ведь эти головорезы готовы на все, причем Струга парень здоровый. Хорошо еще, что рядом такой мужик, как Омулис. Вот они уже совсем рядом. Струга глядит прямо сюда, неужели не заметит? Да нет, голова поворачивается в другую сторону, и вдруг у Крума внутри все обрывается от неожиданно громкого окрика чуть не над ухом:

- Стой! Ни с места!

И они с Омулисом перемахивают через канаву. Цукер застывает как вкопанный, а Струга бросается наутек. Омулис в три прыжка нагоняет его, бросается рыбкой и хватает за ноги, беглец падает, и вот старик уже сидит на нем.

Крум стоит вплотную к Цукеру.

- Не шевелись! - кричит он, но Цукер и не думает шевелиться. Кинув взгляд через плечо, Крум успевает заметить, как в соснячке мелькают ноги удирающего Зумента.

Струга орет:

- Не ломай, собака, руку!

- Ничего, потерпи! Сейчас все будет хорошо, - ласково утешает его Омулис. - Чего тут у тебя в котомке? Ах, вот чего - ножик! Это придется забрать.

Тут и Крума осеняет догадка, что Цукер тоже может быть вооружен.

- Подними руки! - строго приказывает он и вынимает из кармана Цукеровых штанов нож.

- А теперь шагом марш помаленьку! Впереди нас, впереди ступайте, поясняет Омулис, подходя со своим пленником. - Скоро дома будете, а Зументу, бедолаге, еще придется побегать. Ну, ничего, глядишь, скоро встретитесь.

* * *

Останавливается Зумент лишь тогда, когда в боку начинает нестерпимо колоть от сумасшедшего бега.

"Идиоты, - бормочет он, - говорил, нельзя идти по шоссе. Во всем Струга виноват".

Неужели и впрямь не вырваться из окружения?

Можно же пройти боковыми проселками, по тропинкам. Только Зумент не имеет ни малейшего представления, куда ведут эти проселки и тропы. И он идет, как раньше, - все равно куда, лишь бы вперед. Стоять нельзя, когда стоишь - страшно.

Снова пошли поля, впереди какие-то люди. Зумент поворачивает назад и дальше идет лесом. Солнце клонится к закату, а он все идет и идет голодный, изму-"

ченный, пугающийся каждого шороха. Вот и снова прогал меж деревьев. Зумент прибавляет шагу и выходит на опушку. Что за черт!.. За полем виднеются здания колонии и серый забор. От бессильной злобы он всхлипывает и сжимает кулаки. Три дня спустя после побега он вновь стоит на том же месте, откуда они начали путь!

Прислонясь к сосне, беглец пялит пустые глаза на колонию. Его охватывает тупое безразличие. Он поворачивается и медленно идет вдоль опушки леса. Небольшой лужок с копенками сена. Глаза слипаются от усталости. Уже третья ночь почти без сна, и Зумент, еле волоча ноги, опасливо подходит к стожку сена, забирается в самую середину и засыпает как убитый.