Замок Броуди - Арчибальд Кронин

— Ну как бы там ни было, а я сочла нужным вам сказать то, что знаю, мама. И во всяком случае вы за нее больше не ответственны. Конечно, я ей зла не желаю, хотя она и замарала имя моего жениха. Будем надеяться, что она когда-нибудь раскается. Но сейчас вам есть о ком подумать, кроме нее.

— Ох, правда, Агнес! Суждено мне проглотить и эту горькую пилюлю. Должна вам сказать, никогда я не была высокого мнения о Мэри и оценила ее только тогда, когда ее лишилась. Но я постараюсь забыть ее, если смогу, и думать о тех, кто у меня остался. — Она тяжко вздохнула. — Что такое с нашим бедным Мэтом, ума не приложу! Меня просто убивает эта неизвестность. Может быть, он болен, как вы думаете?

Обе женщины перешли теперь к этой столь живо интересующей их теме, и после минутного раздумья мисс Мойр с сомнением покачала головой.

— Он ничего не писал о своем здоровье, — сказала она. — Я знаю, что он раз или два не был на службе, но вряд ли это из-за болезни.

— Может быть, он не хотел нас тревожить, — неуверенно предположила миссис Броуди. — Там и лихорадка свирепствует, и желтуха, и всякие-всякие ужасы в этих жарких странах. Он мог, наконец, получить даже солнечный удар, хотя нам-то здесь, когда кругом такая масса снега, трудно это себе представить. Мэт никогда не отличался крепким здоровьем. — И она непоследовательно прибавила: — У него слабая грудь и зимою он всегда болел бронхитом, его приходилось очень тепло одевать…

— Ах, мама, — нетерпеливо перебила Агнес, — не будет же он болеть бронхитом в жарком климате! В Калькутте никогда не бывает снега.

— Знаю, Агнес, — твердо возразила миссис Броуди, — но такая болезнь могла затаиться у него внутри еще раньше, а в жаркой стране, когда все поры открыты, простудиться так же легко, как плюнуть.

Агнес, видимо, не склонная согласиться с таким ходом мыслей, сразу пресекла его, промолчав в ответ на реплику мамы. Потом сказала с расстановкой:

— А я боюсь, не оказывают ли на Мэта дурное влияние какие-нибудь чернокожие. Там есть какие-то раджи, богатые языческие князья, про которых я читала ужасные вещи, и они могли совратить Мэта. А Мэта легко соблазнить, очень легко, — добавила она серьезно, вспоминая, вероятно, действие ее собственных чар на впечатлительного юношу.

Миссис Броуди немедленно представила себе, как все владыки Индии, прельстив ее сына драгоценностями, совращают его с пути истинного, но с негодованием отвергла неожиданное и устрашающее предположение Агнес.

— Как вы можете говорить подобные вещи, Агнес! — воскликнула она. — Он в Ливенфорде вращался только в самом лучшем обществе. Вам ли не знать этого? Никогда он не водился с беспутными людьми и не любил дурной компании.

Но Агнес, которая для благочестивой христианки слишком много понимала в этих вопросах (такой прозорливостью она, конечно, была обязана чудесной интуиции любви), неумолимо продолжала:

— Ну, уж если на то пошло, так я вам скажу, мама, хотя мне и выговорить такие слова стыдно: там есть порочные, страшно порочные соблазны… например, танцовщицы, которые умеют чаровать змей и танцуют без… без… — Мисс Мойр опустила глаза и многозначительно умолкла, краснея, а пушок на ее верхней губе стыдливо трепетал.

Миссис Броуди смотрела на нее такими испуганными глазами, как будто увидела целое гнездо тех змей, о которых говорила Агнес; потрясенная ужасающей неожиданностью мысли, которая никогда раньше ей не приходила в голову, она уже видела в своем воображении одну из этих бесстыдных гурий, бросившую чаровать пресмыкающихся только для того, чтобы, очаровав ее сына, лишить его нравственности.

— Мэт не такой! — сказала она, задыхаясь.

Мисс Мойр деликатно подобрала губы и подняла густые брови с миной женщины, которая могла бы открыть миссис Броуди такие тайны относительно страстной натуры Мэта, которые ей и во сне не снились. Цедя из чашки какао, она всем своим видом как бы говорила: «Вам пора бы лучше знать своих детей. Только благодаря моей стойкой добродетели и девичьей непорочности ваш сын сохранил чистоту».

— Но ведь у нас нет никаких доказательств, не так ли, Агнес? — причитала миссис Броуди, окончательно устрашенная непонятной миной Агнес.

— Разумеется, доказательств у меня нет, но ведь это ясно, как дважды два четыре, — сухо ответила мисс Мойр. — Если уметь читать между строк его последних писем, так видно, что он вечно торчит в каком-то клубе, играет в бильярд, а по ночам ходит куда-то с другими мужчинами и курит напропалую, дымит, как паровоз. — Помолчав, она прибавила недовольным тоном: — Не следовало совсем позволять ему курить. Это был уже первый шаг по дурной дороге. Мне никогда не нравилось его пристрастие к сигарам. Это было чистейшее мотовство.

Миссис Броуди так и поникла под тяжестью этого прямого обвинения в том, что она поощряла первые шаги сына по гибельному пути.

— Но, Агги, — пролепетала она, — ведь вы тоже ему позволяли курить, и я не видела в этом ничего дурного. Он уверял, что вы это одобряете и находите в этом мужественность.

— Но вы ему мать! Я говорила это только, чтобы доставить мальчику удовольствие. Вы знаете, что я для него готова была на все! — возразила Агнес, не то сморкаясь, не то всхлипнув.

— Да, и я тоже для него на все была готова, — сказала миссис Броуди беспомощно, — но теперь не знаю, чем все это кончится.

— Я серьезно думаю, что вам следовало бы заставить мистера Броуди написать Мэту строгое письмо, напомнить ему о долге, об его обязанностях по отношению к тем, кого он оставил на родине, и все такое. Я нахожу, что давно пора что-нибудь сделать.

— Нет, ничего не выйдет, — поспешно возразила миссис Броуди. — Отец ни за что не согласится. Я никогда не посмею с ним и заговорить об этом. Где уж мне! Да и, кроме того, никогда отец Мэта не сделает такой вещи. — Она даже вся задрожала при мысли о таком шаге, резко противоречившем ее неизменной линии поведения относительно мужа, стараниям скрыть от него все, что могло бы вызвать гнев владыки. И, печально покачав головой, она прибавила: — Мы с вами, Агнес, сделаем сами, что возможно, потому что отец его и пальцем не шевельнет, чтобы помочь ему. Это, быть может, неестественно, но что делать, такой уж человек. Он считает, что сделал для Мэта больше, чем обязан был сделать.

У Агнес был недовольный вид.

— Я знаю, Мэт всегда боялся… всегда так почитал отца, — настаивала она. — И уверена, что вы бы не хотели нового позора для семьи.

— Мне не хочется спорить с вами, Агнес, но, право же, вы ошибаетесь. Никогда я не поверю, чтоб мой мальчик был способен на что-нибудь дурное. Вы встревожены, как и я, и это натолкнуло вас на такие мысли. Потерпите немного — на будущей неделе мы непременно получим целый короб добрых вестей.

— Что же, давно пора, я нахожу, — отозвалась мисс Мойр ледяным тоном, который показывал ее досаду на миссис Броуди и все растущее возмущение против всей семьи Броуди в целом — возмущение, рожденное недавним скандалом с Мэри. Грудь ее бурно колыхалась, и с уст уже готов был сорваться горький и колкий упрек, но неожиданно у входной двери задребезжал звонок, и ей пришлось с пылающими щеками бежать в кондитерскую и отпустить пришедшему малышу незначительное количество конфет. Этот, крайне унизительный для ее достоинства промежуточный эпизод ничуть не восстановил душевного равновесия Агнес, наоборот, — вызвал вспышку раздражения, и когда звонкий голос покупателя, требовавшего на полпенни полосатых леденцов, отчетливо прорезал тишину, Агнес окончательно разозлилась.

Ничего не подозревая о строптивой злобе, бушевавшей в пышной груди мисс Мойр, миссис Броуди сидела, скорчившись, в кресле перед печкой, уткнув костлявый подбородок в мокрый и облезлый воротник котиковой жакетки. Вокруг нее клубился мокрый пар, а душу раздирали ужасные сомнения, не виновна ли она в каких-то неизвестных ей, неопределенных слабостях Мэта, так как неправильно его воспитывала. У нее мелькнули в памяти слова мужа, которые он часто повторял лет десять тому назад. С тоскливой тревогой вспомнила она презрительную мину, с какой Броуди, уличив ее в какой-нибудь очередной поблажке Мэту, ворчал на нее: «Ты только портишь своего слюнтяя! Хорошего же мужчину ты из него сделаешь!» Она, действительно, всегда старалась оправдывать Мэта перед отцом, оберегать его от суровости жизни, баловала его и предоставляла ему преимущества, которыми не пользовались остальные ее дети. У Мэта никогда не хватало смелости открыто пропустить занятия в школе, и, если ему, как это часто бывало, хотелось прогулять день, или он почему-либо боялся в этот день идти в школу, он приходил к ней, к матери, хромая и хныча: «Мама, меня тошнит. У меня живот болит». И всякий раз, когда он притворялся, что у него болит то или другое, он начинал прихрамывать, ковылять походкой хромой собаки, как будто боль из любой части тела тотчас же переходила в ногу, делая его неспособным к ходьбе. Мать, конечно, видела его насквозь, но, несмотря на то, что не верила ему, она, в приливе нерассуждающей материнской любви, всегда сдавалась и отвечала: «Тогда ступай к себе в комнату, сынок, я принесу тебе туда чего-нибудь вкусного. Твоя мать тебе всегда друг, Мэт, ты это знай». Ее чувства, осмеянные и подавленные, искали выхода, и она щедро изливала их на сына, а атмосфера черствости, царившая в их доме, вызывала в ней настоятельную потребность привязать Мэта к себе узами любви. Неужели же она испортила его своим потворством? Неужели ее снисходительная всепрощающая любовь превратила сына в слабовольное существо? Но как только мозг миссис Броуди сформулировал эту мысль, сердце с возмущением ее отвергло. Оно говорило ей, что Мэт встречал с ее стороны только ласку, кротость и терпение, что она желала ему только добра. Она служила ему, как рабыня, стирала, штопала вязала для него все, чистила ему обувь, стлала постель, стряпала для него самые вкусные блюда.