Первородный грех. Книга первая - Мариус Габриэль

– Я должна возвращаться, – насупившись, проговорила она. Что, если кто-нибудь увидит ее и расскажет папе?

– Зачем? – улыбнулся он. Она так хорошо помнила эту улыбку! Сцепив руки на животе, Массагуэр в упор смотрел на нее. Автомобиль набирал скорость.

Чувствуя, как у нее похолодело в желудке, Мерседес откинулась на спинку сиденья.

– Меня ждет мама!

– Ну, час-другой у тебя же есть, – сказал он. – Прокатимся. – Он взял из ее рук книгу, взглянул на обложку и хмыкнул. – Я слышал, ты превратилась в настоящего «книжного червя». А? «Книжные черви» никогда ничего не достигают. Они растрачивают себя на глупые фантазии, а жизнь между тем проходит мимо.

Прежде Мерседес еще не видела такого шикарного салона автомобиля. Сиденья были обтянуты кремового цвета кожей и источали опьяняюще приятный запах. Все остальное было отделано полированным ореховым деревом, либо покрыто темно-красными шерстяными ковриками. В спинки передних сидений встроены маленькие деревянные откидные столики, на одном из которых лежала газета Массагуэра, и даже миниатюрный бар с хрустальными бокалами и графином. На длинном сияющем капоте сверкала серебряная фигурка аиста.

Джерард Массагуэр сидел в своем лимузине, как восточный принц. А похожа она на него? У него красивое, как у кинозвезды, лицо, но в красоте этой чувствовалось что-то мрачное. Все в нем было черным – черные волосы, черные глаза, черные густые ресницы и брови. Он смотрел на нее в упор, с нескрываемой нагловатой усмешкой.

Да, действительно, решила Мерседес, у них глаза одного цвета. И волосы тоже. Но, насколько они походили друг на друга, можно было сказать только со стороны. Или если бы они встали рядом перед зеркалом.

«Лас-Юкас» оказался маленьким ресторанчиком на берегу моря. Свое название он получил благодаря расположенным неподалеку зарослям юкки. Отсюда было прекрасно видно, как возвращаются в бухту рыбацкие суденышки.

Остановив лимузин у входа в ресторан, шофер принялся драить его сверкающие бока, в то время как Джерард повел Мерседес внутрь. В низкой комнате, вмещавшей около двух десятков столиков, было тихо и прохладно. Джерард Массагуэр кликнул хозяина и указал Мерседес на стол, стоявший возле окна.

Из кухни с чистой скатертью в руках примчался хозяин ресторанчика.

– Чего желают сеньоры?

– Французского шампанского! – приказал Джерард. – Самого лучшего. И чтобы было холодное! А еще принеси чего-нибудь поесть. У сеньориты день рождения.

– Слушаюсь, сеньор. – Он постелил на стол скатерть и побежал обратно.

Набравшись смелости, Мерседес сжала кулаки и решительно заявила:

– Я знаю, кто вы.

Джерард откинулся на спинку стула, оценивающе глядя на девочку из-под полуопущенных тяжелых век.

– Ну? – проговорил он. – Так кто же я?

Она вздохнула.

– Вы – мой отец.

– Какая наглость! – Он подался вперед. Черные глаза – будто дульные срезы двух винтовок. – За такую гнусную ложь можно и в тюрьму угодить. Твой отец – этот кузнец-анархист, по которому давно уже виселица плачет.

– Он не мой отец!

– Разве? – Лицо Джерарда сделалось злым и страшным. – Значит, твоя мать шлюха.

– Нет!

– Ты ублюдок, нагулянный от какого-то деревенского Ромео. Мразь под солнцем, ничего не стоящая и ничего из себя не представляющая мразь. И у тебя язык поворачивается говорить такое! Я твой отец? Да я прикажу тебя запороть, как собаку!

Мерседес побледнела и задрожала.

– Можете пороть меня сколько угодно.

– А-а, понятно. – Он оскалил зубы в злобной усмешке. – Ты шантажируешь меня, надеясь, что я снова дам тебе пять песет. Как это отвратительно.

– Не нужны мне ваши деньги, – дрожащим голосом произнесла она.

– Кто научил тебя этой грязной игре? Мать? Отец?

– Никто меня не учил, – с трудом проговорила Мерседес. Она едва сдерживала слезы, в горле застрял комок. – Вы… мой… отец. – Ее пальцы вцепились в сиденье стула. – Да.

Прибежал хозяин ресторана с запотевшей бутылкой шампанского и бокалами. Мерседес отвернулась, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы. Через открытую дверь блестела ультрамариновая гладь моря. Ей было так тоскливо и одиноко! Внутри нее разлилась боль, словно огромный нарыв.

Хлопнула вылетевшая из бутылки пробка, и, глупо осклабившись, хозяин ресторана разлил шампанское по бокалам.

– Salud, – сказал он и, лукаво прищурившись, добавил: – Y viva la República![28]

– Великолепный тост, – с деланной вежливостью произнес Джерард. Мужчина ушел. Массагуэр протянул Мерседес бокал и приказал: – Пей!

Она затрясла головой, все еще пытаясь сдержать слезы.

– Я не хочу.

– У тебя же день рождения, – спокойно напомнил он.

– Ну и пусть. Я вас ненавижу. Вы лжец. Мне все известно о ваших преступлениях.

– Моих преступлениях? – удивился Массагуэр, все еще протягивая ей шампанское.

– Вы подослали pistoleros,[29] чтобы сорвать забастовку в Ла-Бисбале! Я сама видела, как они застрелили возле фабрики человека.

– Ты что, была там? – Он задумчиво уставился на девочку. – Да-а, видно, твой папаша заботится о том, чтобы дать тебе самое широкое образование.

– Вы враг народа! Вы владеете фабриками и землями, эксплуатируете рабочих, делаете их совершенно бесправными!

Джерард наконец поставил на стол бокал, который он протягивал Мерседес.

– Я плачу им черт знает какие деньги за то, что они почти ничего не делают.

Она пристально посмотрела на него покрасневшими, мокрыми от слез глазами.

– Все равно вам крышка. Теперь у нас Республика. Наверное, за ваши преступления вас казнят.

Уголки его рта опустились.

– Надо же, какая ты кровожадная маленькая революционерка!

– Ну, или, по крайней мере, на долгие годы упекут в тюрьму.

Он улыбнулся.

– А скажи-ка мне, Мерседес, если уж я такой ужасный преступник, почему ты так стремишься назвать меня своим отцом?

– Потому что это правда. – Мерседес проводила глазами маслину, которую он отправил себе в рот. – И мне наплевать на то, что вы тут говорите, я знаю, что это правда.

Массагуэр небрежно выплюнул косточку на пол. Его взгляд сделался холодным.

– А я слышал, ты умная девочка, – тихо произнес он. – Если бы ты была еще немножко поумнее, то поняла бы, что существуют определенные вещи, о которых нельзя говорить в общественных местах или в присутствии посторонних.

Его произнесенные ледяным тоном слова резанули ее сильнее, чем оскорбления, брошенные им несколько минут назад. Но в то же время, сжавшись на своем стуле, она где-то в глубине души почувствовала легкое удовлетворение. Он сознался-таки!

Мерседес посмотрела на стоящие на столе фаянсовые тарелки. Сколько яств! Здесь были и холодные жареные креветки, и блестящие от масла сардины, и маринованные моллюски, и нарезанная кружочками ароматная деревенская колбаса, а также маслины, миндаль, кусочки консервированной ветчины и множество прочих деликатесов. Она стала пробовать то одно, то другое. Все было изумительно вкусно. Массагуэр наблюдал, как она ела. Мерседес захотела пить и жирными от закусок пальцами взяла бокал с шампанским.