Впереди разведка шла - Александр Каневский

Закусил полную розовую губу, погарцевал возле нас в сапогах-бутылках.

— Да вы что? В такой-то форме в Кремль? На церемонии вручения наград будут представители союзнических армий и... сам Верховный.

При этом слове полковник даже замер по стойке «смирно».

И снова нас обмеряли суетливые портные, подгоняли пошитое обмундирование.

И вот Георгиевский зал... Такую красоту не часто увидишь. Прекрасное кружево лепки почти сплошь покрывает огомный сводчатый плафон и колоннаду. На пилонах — мраморные доски с названиями полков, флотских экипажей, батарей — участников славных побед. На таких же досках вырезаны фамилии георгиевских кавалеров. Над головой — шесть бронзовых с золотом люстр, каждая пудов под сто весом. А на паркет, собранный из редчайших пород дерева, прямо страшно было ступать.

В зале собрались генералы и офицеры, несколько американцев и англичан при регалиях, фотографы. Верховный Главнокомандующий, которого все ждали, прибыть, как осторожно объяснили,— в силу важных обстоятельств — не смог.

В точно назначенное время появился Михаил Иванович Калинин — сухонький, подвижный, бородка клинышком, в круглых очках, напоминающий провинциального учителя. Нас сразу предупредили — не особенно сильно пожимать его руку.

Церемония деловая и строгая: зачитывается Указ Президиума Верховного Совета СССР, затем вручаются награды.

Подошла и моя очередь. Четко доложил, хотел произнести какие-то возвышенные слова, но язык словно прилип к небу.

Свет люстры играл в стеклах очков Калинина. Движением руки он поправил их, как бы сгоняя назойливые блики света.

— А вы, молодой человек, за какие подвиги получаете столь высокую награду?

Как тут ответишь? Только и сказал:

— Да я, товариц Калинин, разведчик.

Он широко улыбнулся, кивнул головой:

— Все понятно...

Получив орден Ленина и Золотую Звезду, я, несмотря н а предупреждение, вложил в рукопожатие не только чувство большой благодарности, но и, казалось, всю силу...

Чем ближе поезд подходил к станции Емиловка, тем учащенней билось в унисон этому стуку сердце.

О моем приезде дома уже знали.

Как только вышел на перрончик, сразу же попал в объятия. Все закружилось... Боже мой, Полина! Вытянулась, повзрослела. Она с разбегу повисает у меня на шее и плачет. Обнял ее. Куда же девалась моя выдержка? Уговариваю сестру не волноваться, а у самого дрожат руки. А вот и мама, брат Николай!.. У него уже повестка об отправке на фронт.

Назад едем в бричке. Что-то говорим друг другу, улыбаемся, а я все никак не могу понять — действительность это или сон...

Не успел, как говорится, отряхнуть дорожную пыль, а уже нужно спешить в кинотеатр. Предусмотрительные работники райкома комсомола отпечатали даже пригласительные билеты...

Посадили в президиум меня, маму. В одно мгновение окинул взглядом зал. Сколько знакомых лиц! Сияют неподдельной радостью и гордостью, будто награждены все они, а не я один...

Вышел на трибуну. Как много хотелось рассказать землякам о боях, о своих товарищах-разведчиках! Но на это и трех дней не хватит... Закончил свое короткое выступление так:

— Хотя война и близится к концу, но понадобится много усилий для достижения победы. Каждый выпущенный по врагу снаряд, каждый сноп, обмолоченный колхозниками, приближают полный разгром врага...

Дома собрались родственники, знакомые. На столе мои любимые вареники, о которых так мечталось после заплесневелого сухаря или углистой картофелины там, на фронте...

Засиделись допоздна. О ком только ни вспомнили, о чем ни переговорили!

Как хорошо проснуться на домашней постели и вдохнуть знакомый с детства свежий запах простыни, настой сухих трав. Лежал, и казалось: никогда не уходил из этого дома, никакого фронта не было — все это только приснилось...

Моя Матрена Павловна уже на ногах. Приблизится на цыпочках, постоит, вздохнет, поправит одеяло и так же бесшумно уходит.

А сквозь щели оконных ставен сочится утренний свет, слышатся голоса — женские, изредка мужские,— люди собираются в поле. И мне хочется туда, руки давно соскучились по мирной работе.

Вскакиваю, одеваюсь. На пороге — мать.

— Куда это ты в такую рань?

— Пойду подышу свежим воздухом...

Выхожу за околицу. Как все вокруг знакомо! Вот овраг, в котором прятался как-то от напугавшего козла, вот копанка, в которой едва не утонул. А дальше — лес... Там происходили баталии между «красными» и «белыми». Эка важность, что ружья и пулеметы деревянные! С ними ходили в разведку, обманывали и завлекали «неприятеля» в засады. Игра!..

Многие поля уже убраны, на тонких травинках дрожат капельки росы. Вдалеке урчит трактор, лущит стерню. Вот он остановился. Из кабины вылез мой друг детства Иван Ксенжик. Жмем друг другу руки, обнимаемся. Оба втискиваемся в узкую кабину КДП-35. Кладу руки на штурвал, плавно трогаю...

Ивана не остановишь, весь в плену воспоминаний.

— А помнишь, Сашко, как пацанами в лесу в войну играли? А как скирду подожгли?..

— Та было всякое...

Так и гонял трактор, пока не подъехал учетчик бригады Иван Круценко.

Присели на обочине, потянулись к куреву. После спрашиваю Круценко:

— Работу принимать будешь?

— А как же! Обработал 19,5 гектара, записываю на твой счет 3,60 трудодня.

— Запиши в фонд обороны.

Вот и пролетели незаметно три моих дня.

...Возвратившись в бригаду, принял новое поздравление — присвоили звание лейтенанта.

Как-то меня вызвал начальник политотдела бригады подполковник Герасименко. Достал из планшетки письмо, разгладил на столе. Загадочно улыбнувшись, спросил:

— Волноваху еще не забыл?

— Да как же ее забудешь! Ведь мы там такого шума наделали. А станцию как брали...

— Вот и хорошо, что помнишь. Тут волновахские товарищи приглашают нас на праздник первой годовщины освобождения города. С комбригом мы уже переговорили — решили послать тебя с Шуваевым, а также замполита артдивизиона Моисеева и командира минометной роты Фарахутдинова. Оформляйте документы — и в путь-дорогу. Не возражаешь?

— О чем речь?..

После недолгих сборов нас собрал подполковник Герасименко. Вместе с пропагандистом майором Чубичем дали короткое напутствие: мол, марку гвардейцев-волноваховцев держите на уровне.

До Сталино ехали железной дорогой, а на вокзале пересели на машину. Не обошлось и без приключений. Дорога — одно название! Занесло нас в болото, да так, что пришлось машину вытаскивать трактором. Помятых, грязных доставили прямо в парк перед райкомом партии на многолюдный митинг...

Мы рассказали о том, как гвардейцы-волновахцы громили гитлеровцев на Молочной, Днепре и Южном Буге; жители района в свою очередь говорили о той помощи, которую они оказывают фронту. Только на строительство колонны для 65-й Волновахской танковой бригады было собрано почти полтора миллиона рублей.

А на следующий день комсомольцы пригласили в клуб при паровозном депо. На торжественном ужине преподнесли нам огромные букеты цветов. Начались танцы.

Вот тут-то все и началось. С гопаком или чем-то в этом роде я бы еще справился, а вот с танго, фокстротом... Секретарь райкома комсомола Вера Киселева, заметив, что я стараюсь держаться в сторонке, разгоряченная весельем, хотела было затянуть меня в круг, но я уперся бычком.

— Почему не танцуешь, Саша? Может, наши девчата не нравятся?

— Да нравятся, но танцор из меня никудышный...

— А кто же нравится?

Я показал на девчушку в красном платье с необыкновенно большими голубыми глазами и толстыми косичками.

— У тебя глаз настоящего разведчика,— засмеялась Вера.— Это Люба Макарычева. Работает бухгалтером в депо, секретарь комсомольской организации. Пойдем, познакомлю...

И я на ватных ногах пошел знакомиться...

После танцев провожал Любу домой на улицу Деповскую. Люба рассказывала о себе, о работе, об отце, который воевал и был сильно контужен... А у меня путались все мысли и слова. Хотелось взять ее под руку, но не решался. Просто чертовщина какая-то! С «языками» управлялся, а тут оробел, как пацан...

Перед нашим отъездом в Котовск Люба пригласила всю делегацию домой. Познакомила с сестрами, подругами. Продуктов в то время было не густо, но стол девчата соорудили на славу. Слушали музыку, танцевали... Договорились вот так же встретиться после Победы. Только Миша Моисеев не разделял общего веселья — то и дело уходил на кухню, курил. Когда Лиля Дегтярева спросила, почему он такой грустный, ответил:

— Хорошо бы собраться так после войны, но чувствую — споткнусь где-то об пулю или осколок...

Лиля заплакала. К старшему лейтенанту, как я понял, она была неравнодушна...

Наступило время расставания. В Сталино приехало из Волновахи много провожающих. Среди них и Люба. Людно на перроне, шум, гам, пожелания доброго пути, победы, объятия, поцелуи... В честь нашего отъезда местный радиоузел врубил на полную громкость репродуктор, полилась знакомая мелодия: