Огненный поток - Амитав Гош

Захарий еле сдержался, чтобы не затопать ногами, словно капризное дитя.

– Не хочу жениться! Ни на ней, ни на ком другом!

Лицо миссис Бернэм выразило озабоченность.

– Нет-нет, мистер Рейд, тебе надо жениться, и как можно скорее, иначе вернется твой недуг. Наверное, наша связь оправдана тем, что та глава закрыта, верно? Теперь, когда ты излечился, ни в коем случае нельзя допустить рецидива. Все выдающиеся ученые согласны, что уж лучше бордель, нежели уступка эгоистическому наслаждению в одиночку.

– Вот как? Ты благословляешь меня на визиты в грязные бардаки?

– Да нет же! Я хочу одного: чтобы ты одолел дикаря в себе. Мы живем в век прогресса, и дабы идти с ним в ногу, ты должен избавиться от всего, что тянет тебя назад. Я уверена, что, сосредоточившись на этом, ты справишься легко. Усердный труд, молитва, физические упражнения, умеренность в еде и холодные ванны победят напасть. Тебе надо измениться, мистер Рейд, стать современным человеком. И если в том преуспеешь, весь мир будет у твоих ног! Вот чего я от тебя жду, вот чего ты заслуживаешь.

– Легко тебе говорить! Но уж исполнения обещания того, как мы расстанемся, я заслуживаю точно.

– Полно, мистер Рейд! – В тоне миссис Бернэм возникла давняя повелительная нотка. – Ты не ребенок, не устраивай спектакль. – Взмах платком в сторону двери: – Ступай, пока не пришли горничные.

Захарий заупрямился, не двигаясь с места, и тогда мадам, подавшись вперед, прошептала:

– Помни: если у мужа возникнет хоть малейшее подозрение, он нас уничтожит. Поэтому, умоляю, держи себя в руках.

Захарий побрел к выходу, но на пороге обернулся:

– Прощай, миссис Бернэм.

Она промокнула платком глаза.

– Прощай, мистер Рейд.

Захарий открыл дверь и вышел вон.

Только в конце января Кесри узнал, куда посылают корпус. Вестником стал капитан Ми:

– Хавильдар, у меня важная новость. Командующий лорд Окленд и его заместитель сэр Хью Гоф получили официальный приказ из Лондона. Мы отправляемся в Южный Китай.

Известие ошеломило. Китай казался совершенно невероятным пунктом назначения, и Кесри отметал все слухи о нем. Однако на вопрос капитана, не изменилось ли теперь его решение, ответил без промедления:

– Нет, Ми-саиб. Я дал слово и еду. Но вот насчет других не знаю.

– Думаешь, многие откажутся?

– Поглядим, сэр. Без кое-кого будет даже лучше.

На другой день Кесри построил роту, и капитан в своей обычной деловитой манере оповестил солдат. В заключение он сказал, что им даются три дня на раздумье. Потом к роте обратился Кесри и внес уточнение: отказавшиеся от участия в экспедиции должны в те же три дня вернуть подъемные и другие выплаты. После означенного срока отказы не примут, спохватившихся тугодумов сочтут уклонистами.

Кесри знал, что возврат выплат станет сдерживающим фактором, и не ждал большого числа отказов, однако ошибся: девять человек, почти десятая часть роты, заявили о желании вернуться в свои полки. Их немедленно отпустили и под конвоем вывезли из форта, дабы они не слонялись по территории, распространяя отказную заразу.

Через три дня Кесри напомнил личному составу роты, что время для отказов истекло. Отныне солдаты были под его удвоенным вниманием. Мятежа или беспорядков он не опасался – в замкнутом пространстве форта было легко выявить и пресечь всякое непокорство, его беспокоили возможные дезертиры. Теперь, после официального объявления о восточном походе, сипаи получили право на увольнения в город, и при нынешнем упадке их морального духа случаи дезертирства были неизбежны, с чем приходилось мириться.

Пункт назначения корпуса перестал быть тайной, и Кесри мог наконец-то исполнить заждавшееся его дело: наведаться на базар и укомплектовать обозный отряд, который после зачисления в него всех необходимых прачек мужского пола, портных, сапожников, водоносов, каптерщиков, носильщиков и прочих своей численностью превзойдет боевой состав роты. А еще предстояло отобрать немалый вспомогательный персонал: санитаров, писарей, толмачей, счетоводов, а также пушкарей, бомбардиров, флейтистов, барабанщиков и других.

Формирование обозного отряда было делом утомительным, но кое-чем вознаграждалось. Как правило, рабочую силу поставляли сирдары, портовые серанги и прочие вербовщики, которые получали хороший навар с заключенных контрактов и потому были готовы на существенную “благодарность”. Унтер-офицеры и штабисты, ведавшие комплектованием обоза, порой изрядно пополняли свои карманы. Этот приработок был сложившейся традицией, и Кесри знал, что слегка упрочит свое финансовое положение.

Наем вспомогательного персонала, проходившего по военному ведомству, не имел таких плюсов, но и тут Кесри, заручившись поддержкой капитана Ми, отбирал людей по своему усмотрению. Особое внимание он уделял флейтистам и барабанщикам, присланным армейским Юношеским отделом. Почти все эти музыканты, зачастую мальчишки десяти-одиннадцати лет, были евразийского происхождения: незаконные дети английских военных, оказавшиеся в сиротских приютах, либо отпрыски легендарных “топазовых капралов” – гоанских и португальских артиллеристов, служивших британцам во времена их первых вторжений в Индию.

Этих, как их называли, “шпанят” было относительно немного, однако несоразмерно своему числу они играли большую роль в поддержании боевого духа солдат. Мальчишки становились талисманами подразделений, и зачастую сипаи к ним так прикипали, что обращались с ними, как с родными детьми.

Кесри решил сам прослушать кандидатов, по очереди вызывая музыкантов из строя. Один паренек, кареглазый курносый шатен лет одиннадцати-двенадцати, очень рослый для своего возраста, держался смело, но, высвистывая мелодию, уронил флейту, и подбородок его задрожал – мальчишка боялся, что теперь его не возьмут. Кесри подозвал к себе парня.

– Наам кья хай тера? Как тебя зовут?

– Дики Миллер, хавильдар-саиб.

– Ты знаешь, куда мы направляемся?

– Да, господин. В Китай.

– Не страшно?

Светло-карие глаза блеснули.

– Никак нет! – Мальчишка выкатил грудь. – Майн то кой бхи чиз се нахин дарта! Я вообще ничего не боюсь!

Такая горячность позабавила, и Кесри проследил, чтобы парня зачислили в состав барабанщиков и флейтистов. Уже при первом выходе музыкантов на плац он понял, что сделал правильный выбор: этот яркоглазый попрыгунчик наверняка поднимет боевой дух солдат.

Получив от ворот поворот, Захарий поплелся на баджру; в голове царил сумбур, соображалось плохо. Конечно, он знал, что рано или поздно свиданьям в будуаре придет конец, но очень рассчитывал на обещанную прощальную ночь.

Вопреки всем предупреждениям миссис Бернэм, он верил в продолжение их тайной связи и не допускал мысли, что в один прекрасный день его выбросят за борт, точно изношенный блок для подъема мачты. Однако сейчас душа его полнилась не только злостью, горечью, печалью и ревностью, но и безмерной благодарностью за все, что он получил (речь, конечно, не о деньгах), и внезапный разрыв отношений ничуть не уменьшил его восторг перед этой женщиной.

Последнее только усиливало смятение, заставляя ломать голову: так что же это было между ними? Уж точно не любовь, поскольку они никогда не произносили это слово, но и не просто вожделение, ибо один ее голос и то, о чем она говорила, завораживали не меньше ее тела. Она открыла ему окно в мир богатства и роскоши, в котором самые сильные чувственные наслаждения были украдены, и сам момент их воровства в ее постели наполнял добычу невероятным, пьянящим очарованием. Она как будто подвела его к порогу сего мира, ему только оставалось войти в него, и он был полон решимости сделать этот шаг хотя бы для