Лицо врага: Окно первое (СИ) - Ингверь Елена "Пыльц"

— Он любит брата!

— Одно дело — любовь, а другое — политические соображения. И соображения потенциального противника очень сложно понять, необходимо знать весь контекст. А ещё очень важно понимать, что любовью никто никогда не руководствуется!

— Чего?

— Ну, то есть, такие люди, то есть, альвы, ну и люди, понятно, тоже, не руководствуются. Вот, например, царь Волот, хотя родственников у него никаких нет, если внезапно влюбится… хотя я не знаю, способен ли он вообще на такое, но всё же, что он в этом случае будет ставить выше? Свою любовь к кому-то или свою любовь к власти?

Яня тяжело вздохнула и уже протянула Юлию блокнот, как вдруг Вера строго сказала:

— Так, нет. Сначала вы доплетаете всё, что должны были на стенки наплести. А то мало ли что случится за время нашего трёпа. Да и потом, может, ещё забудем. Потом мы проверяем, всё ли вы сделали. Потом, — она взялась за блокнот и настойчиво отвела в сторону руку Яни подальше от Юлия, — Яня своими словами объясняет, какие чувства в её видении испытывает верховный князь, что он думает о младшем брате и почему она считает, что Ассиохари-аль сделает всё так, как она сказала. И уже только потом мы, услышав её аргументы, решаем, читать нам это видение, или же сжечь, не заглядывая. И совсем не потому, что нам интересно, хотя ежу понятно, что нам ужасно интересно. Личное — значит, личное, каким бы оно там ни было. И чьим бы оно там ни было.

Закончил Юлий подозрительно быстро. Но даже если он хотел небольшой халтурой ускорить переход к разговору о семье тен Ивитируан (что вряд ли), то его ожидал крупный облом: я достала свои тетради.

— Да ладно, — протянул он, поняв, что это на самом деле особенные пыточные приспособления для его мучений. — Ну не всё же на свете ты конспектировала!

— Ничего, сюда хватит, — строго ответила я.

— Ну, ты банальные всякие штуки не озвучивай, их мы и так увидим, — сказала Вера.

— Буду я ещё ему что-то там озвучивать. Держите, наслаждайтесь, — я протянула ему тетрадь, — там даже содержание есть, так что разберётесь.

Он тяжело вздохнул — листать и читать мой почерк, продираясь через все завитушки, перескоки и подписи на полях, было куда сложнее, чем просто слушать и ругаться. Однако он просмотрел всё очень внимательно, и пару раз действительно нашёл что-то, не учтённое в защите. Вернул мне. К нему тут же, не давая времени на отдых, обратилась Вера, выдав сразу десяток каких-то очень сложных названий, из которых я раньше хотя бы слышала от силы пару-тройку. Юлий, видимо, был близок ко мне по уровню знаний, потому что тут же попросил Веру быть помедленнее и полез копаться в своих наворотах. По ходу разговора с ней он постоянно что-нибудь подправлял и добавлял — не целитель всё же, в ядовитых веществах, особенно редких, разбирался он явно так себе. Но старался. Вот хорошо же быть сильным магом, да ещё и воздушником — я такое количество магии в жизни не смогла бы из себя выдавить, а он сколько времени уже колдует, какой слой плетений уже по счёту наворачивает, а ведь их там уже точно больше сотни, и ничего ему.

А я вот безумно хотела спать. День выдался длинный и напряжённый, и от усталости было почти физически плохо. Уже стемнело, и за окнами лишь тускло светились нити службистов, и за ними и за их светом почти не было видно звёзд. Никто уже не думал ни от кого скрываться, но в темноте нельзя было понять, сколько их там вокруг летает. То есть, можно было, но разве что нечеловеческим взглядом Веры, а она ни в окна особо не смотрела, ни делиться наблюдениями не собиралась, даже если они были. В любом случае, они ещё ничего более умного не придумали и страдальчески переругивались где-то в темноте, не имея сил даже сплести Доверие. Тоже устали, сволочи, но их-то хотя бы было кому сменить. А я теперь, что бы там Юлий ни говорил, вряд ли смогу заснуть в такой обстановке, как бы мне плохо ни было.

Юлий закончил. По крайней мере, Вера так решила.

Да уж… я совсем забыла про семью тен Ивитируан, их проблемы и наши терзания.

— Так вот, — отвратительно радостно начал он, — что там про Ассиохари-аля? Такого, чтобы можно было точно сказать, что он приложит все усилия к спасению Тиоссанири?

— Ну, — Яня отчего-то смутилась, — он… ему очень плохо от того, что Тиоссанириэль никак не может понять чего-то, что он сделал, и поэтому вообще не хочет с ним общаться. Он очень хочет контактировать с братом хоть как-нибудь, и поэтому старается разными способами через их сестру приблизить его к себе обратно. Ещё его очень беспокоило, что Тиоссанириэль терпеть не может никакую охрану, и тайную тоже, и раньше постоянно её отыскивал и напрямую телепортировал обратно к альвам.

— Это было такое, — подтвердил Юлий.

— Ну вот. Он размышлял, как ему сделать лучше, и в чём же он по-настоящему виноват, если он сделал всё единственным возможным образом, но Тиоссанириэль всё равно не может этого принять и с этим согласиться. Я, правда, так и не смогла понять, что же такое ужасное он натворил, но он не знает, в чём его вина, и при этом чувствует себя одновременно как бы и виноватым, и не совсем. Это не было видение про какой-то конкретный момент, это было… ну, как бы про Ассиохари-аля в целом, про его чувства и мысли на эту тему на протяжении какого-то долгого времени.

— Что ж, понятно, — ответил Юлий. — И где там доказательства, что он не просто это всё чувствует и думает, а ещё и сделает то, что нам нужно если я его оповещу?

— Их там нет, — смиренно признала Яня. — Это я вам и без всех этих прелюдий сказать могла. Но, как бы это сказать, когда я вижу… я проживаю это всё, я чувствую вместе с ним, и я могу понять…

— Но при этом ты чувствуешь вместе с ним только эти чувства и думаешь вместе с ним только эти мысли, я правильно понимаю? И ничего не можешь знать об остальных.

Она молча кивнула.

— И что с того? — недовольно спросила Вера. — А, поняла…

— Значит, тебе просто не стоит посылать верховному князю никаких сообщений, — спокойно согласилась Яня, явно ожидавшая возможности наконец это сказать.

— Но мы идём на огромный риск. А вдруг там было что-то, чего ты, не зная никакого контекста, не заметила, а я мог бы разглядеть, и всё могло бы быть по-другому? Что тогда?

— Одним словом, вы просто пытаетесь всеми доступными способами выдурить у Яни этот несчастный кусочек текста, — резюмировала я. — И не стыдно?

Стыдно мне и самой не было бы, на самом деле, но задать какой-нибудь подобный плохой вопрос очень хотелось.

— Да какое стыдно? Я личную переписку всяких там министров и кого ещё перехватим постоянно читаю, и нет, мне не стыдно. А там и с любовницами, и с самыми давними друзьями, и вообще один сплошной компромат, и даже приличные люди нередко попадаются, а мне их переписку всё равно читать не стыдно. К тому же, Яня нам и так уже всё пересказала. И там ведь никакого компромата, насколько я понял, никаких грязных историй. Ну что такого?

— Вот ведь… не отвяжешься, — устало сказала Яня и протянула ему всё-таки блокнот. Убедил, несмотря на почти что признание в праздном интересе.

Юлий прочитал, отдал Вере, а та мне. Да уж, если уже все ознакомились… всё равно ведь перескажут потом куда подробнее.

Это выглядит и чувствуется так, как будто ты лишаешься одной из несущих стен своего дома. Опорного столба. Ножки стола, если ты — стол, или подпорки, если ты — подвязанный куст. И вроде дом стоит, и стол стоит, и ты стоишь, и куст растёт… но чего-то нет. И ты иногда (часто?) хочешь опереться, повернуться в ту сторону, улыбнуться в ту сторону, задать вопрос, получить ответ, просто узнать, как дела, иметь возможность туда посмотреть, просто возможность. А нельзя.

И ты начинаешь медленно, почти незаметно со стороны туда валиться. Ты хватаешься за другие стены, остальные ножки, целые подвязки и ровные столбы, и стоишь спокойно, и радуешься жизни. Но иногда ветер снова сносит в ту, опавшую, отвернувшуюся сторону, снова хочется туда посмотреть, улыбнуться, что-то спросить, и так далее, и ты снова хватаешься за остальные стены, чтобы не падать туда, не думать о пустоте и не знать, как там дела.