Роза и ее братья - Луиза Мэй Олкотт

Дядя Алек, преисполненный нежности и угрызений совести, трудился над своей новой пациенткой, пока она не объявила, что все с ней хорошо. Он не позволил ей встать к ужину, покормил ее сам, не проглотив при этом ни кусочка: сидел и смотрел, как она погружается в дрему – подействовало успокоительное бабушки Биби.

Роза несколько часов то дремала, то проваливалась в сон, а дядя Алек, не покидавший своего поста, с тревогой подмечал, что на щеках ее вспыхнул лихорадочный румянец, дыхание сделалось быстрым и неровным, и время от времени она стонала, будто от боли. Потом она, вздрогнув, проснулась, увидела, что над ней склонилась бабушка Биби, вытянула руки, как вытягивает больной ребенок, и усталым голосом прошептала:

– Можно мне, пожалуйста, лечь в кровать?

– Там тебе самое место, душенька. Отнеси ее наверх, Алек, я налью горячую ванну, приготовлю ей чашечку чая с шалфеем, а потом завернем ее в одеяло – она поспит и проснется здоровенькой, – бодро откликнулась пожилая дама и отправилась отдавать приказания.

– У тебя что-нибудь болит, дружок? – спросил дядя Алек, пока нес ее наверх.

– В боку больно, когда я дышу, и вообще все тело какое-то странно-деревянное; но ничего страшного, не переживай, дядя, – прошептала Роза, положив ему на щеку горячую ладошку.

Судя по виду, бедный доктор переживал, и сильно, и у него были все к тому основания, потому что, когда в комнату влетела Дебби с грелкой, Роза попробовала рассмеяться, но не смогла – от резкой боли у нее перехватило дыхание, она вскрикнула.

– Плеврит, – вздохнула бабушка Биби из глубин ванной.

– Пнюмония! – простонала Дебби, засовывая поглубже в постель грелку на длинной ручке, как будто пыталась заодно выудить оттуда эту противную болячку.

– Что, плохо дело? – поинтересовалась Фиби и от расстройства едва не выронила ведро с горячей водой: про болезни она не знала ровным счетом ничего, но произнесенное Дебби слово нагнало на нее страха.

– Цыц! – прикрикнул доктор, оборвав этот поток мрачных предсказаний и заставив всех делать свое дело.

– Устройте ее как можно удобнее; как уложите, я приду пожелать ей спокойной ночи, – добавил он, когда ванну наполнили, а одеяла уже прожаривались у огня.

Потом он отправился к тетушке Мире, объявил ей, чтобы не пугать, что речь идет «лишь о простуде», после чего принялся мерить шагами большой зал, потягивая себя за бороду и плотно сдвинув брови, – а это верные знаки глубокого смятения.

«Я так и думал: слишком уж гладко проходит у нас этот год. И виновато во всем мое стремление делать по-своему! Ну что мне стоило послушаться Сару и оставить Розу дома? А теперь бедный ребенок страдает из-за моей неумеренной самонадеянности. Нет, не будет она страдать! Пневмония, видишь ли! Это мы еще поглядим!» – И он потряс кулаком в лицо уродливому индийскому идолу, как раз оказавшемуся у него на пути, как будто этот страхолюдный бог имел что-то личное против его маленькой богини.

Но как бы доктор ни бодрился, сердце у него упало, когда он снова увидел Розу: боль усилилась, не помогли ни ванна, ни одеяла, ни грелка, ни очень горячий чай. Несколько часов бедняжка беспокойно металась, а тех, кто стоял у ее постели с тревогой и нежностью на лице, одолевали мрачные предчувствия.

В середине самого тяжелого приступа боли явился Чарли – он принес сообщение от мамы – и увидел Фиби, которая понуро спускалась с лестницы с горчичным пластырем в руке: пластырь не принес облегчения.

– Что тут у вас такое приключилось? Почему ты мрачная, как покойник? – поинтересовался он и хотел было жизнерадостно присвистнуть, но она остановила его движением руки:

– Мисс Роза у нас расхворалась.

– Ах ты черт!

– Не богохульствуйте, мистер Чарли, она правда очень больна, а виноват во всем мистер Мак. – И Фиби в нескольких словах поведала грустную историю, не скрывая своего возмущения, ибо сейчас вся мальчишеская раса казалась ей врагами.

– Ну, об этом не переживай, он у меня схлопочет, – посулил Чарли, недвусмысленно сжимая кулак. – А что, Роза опасно больна? – спросил он взволнованно, так как заметил, что сверху через зал просеменила бабушка Биби, энергично встряхивая какую-то бутылку.

– Да уж еще как. Доктор особо не распространяется, но уже не говорит, что это простуда. Говорит, плеврит нынче, а завтра, боюсь, будет пнюмония! – поведала Фиби, бросив удрученный взгляд на пластырь.

Чарли невольно хихикнул над тем, как она произнесла слово «пневмония», чем страшно возмутил Фиби.

– Да как вам не стыдно, она у нас так мучается! Вон, послушайте, а там глянем, будет ли охота смеяться! – объявила Фиби, трагически поведя рукой; ее черные глаза так и горели.

Чарли вслушался, до него долетели негромкие стоны – и лицо его стало столь же угрюмым, как и у Фиби.

– Ах, дядя, пожалуйста, уймите эту боль, дайте мне отдохнуть немного! Не говорите мальчикам, что я такая слабовольная. Я стараюсь терпеть, но мне так больно, вот я и плачу.

Заплакал и Чарли, едва услышав надломленный голосок кузины; но, будучи мальчиком, он в этом не признался, лишь досадливо произнес, проводя рукавом по глазам:

– Да не держи ты эту гадость у меня под носом – у меня от горчицы глаза слезятся.

– Ну уж не знаю, как оно так, в этой штуке крепости не больше, чем в столовой горчице. Доктор так сказал, я иду купить чего посильнее… – начала было Фиби, совершенно не стесняясь собственных слез, которые так и капали на негодный пластырь.

– Я сам куплю! – И Чарли умчался прочь, радуясь предлогу скрыться на несколько минут с чужих глаз.

К возвращению он сумел побороть все неподобающие чувства и, отдав доктору пачку самого едкого горчичного пластыря, какой удалось отыскать, отправился «отволтузить» Мака, считая, что в этом и состоит следующая его прямая обязанность. За дело он принялся с такой энергией и дотошностью, что бедный Червь погрузился в пучину отчаяния и угрызений совести – и лег в тот день спать с чувством, что он отвержен всем человечеством и на челе у него печать Каина.

Благодаря умелым действиям доктора и старательности его помощников к полуночи Розе стало легче – появилась надежда, что худшее позади. Фиби готовила ужин в камине в кабинете – с тех пор как Роза заболела, доктор ничего не ел и не пил, и тетя Биби настаивала на том, чтобы он «основательно закусил» после такого душевного напряжения. Услышав стук в окно, Фиби вздрогнула и, подняв глаза, увидела