Нити Жизни - Эль Море

Я ошарашена. И скептически оглядев её, говорю:

— Ты полагаешь, что поступать правильно для тебя — то же самое, что поступать правильно для меня?

Моя мать глянула на свои руки, понимая, что должна тщательно подобрать слова. У нее перехватило дыхание:

— Что ты имеешь в виду? Я подняла голову, только что опустившую. Наши взгляды на мгновение встретились, потом я мотнула головой, буркнув:

— Ничего.

Мы молчали. Я могла бы объясниться, но как бы тщательно я ни продумывала аргументы — меня никто не будет слушать.

Образовалась неприятная пауза. Мне показалось, что даже, как-то потемнело. Может, солнечное затмение? Я бы хотела. В России, когда приходило время луне перекрыть солнце, у нас была всегда ночь или раннее утро, когда солнца и в помине не видать. Обидно. И только утром я могла смотреть репортажи, как люди в мире, вооружившись темными очками, наблюдают эту причуду вселенной. Но не я. Потому что в этом мире почти никто не получает того, чего он желает и заслуживает.

— Полин, — вздыхает мама, — если ты будешь продолжать в том же духе, то попадешь в беду. Ты этого добиваешься? Я не могу держать тебя под замком. Но я не хочу, чтоб ты делала глупости и вредила себе, даже пусть это и не осознанно.

Я смотрю в сторону.

— Думаешь, о такой участи для тебя мечтают твои родители? — не сдавалась она.

— Держать под замком и контролировать каждый мой шаг — вот вся ваша мечта, не выпускать меня из своих клешней.

Она сцепила пальцы, снова их разняла и, подавив выступающие слезы, заставила себя заговорить:

— Мы тебе безразличны. И это еще хуже. Биение сердца болью отозвалось в моей груди.

— Мам, что ты хочешь, — устало спрашиваю я. — Что бы я покаялась?

— Я хочу, чтобы ты верила, что бы в тебе прибывали силы и надежда. Да, ты не совсем здорова, но не настолько, чтобы потерять тягу к жизни. Так, зачем же программировать себя на плохое? У меня желание надкусить отравленное яблоко и уснуть на сто лет. Пока мой принц не придет и не пробудет меня поцелуем. И когда я открою глаза, вокруг будет совсем другой мир, люди, время и мне непременно помогут. Облучат каким-нибудь лучом или дадут таблеточку, порошок и я стану здорова. Я посмотрела на отца, который за это время не проронил ни слова. Он сидел на краю моей постели и попросту молчал, соблюдая нейтралитет. Сестра притихла в углу около стола, своё обеспокоенное состояние она скрывала за маской невозмутимости. Я еще раз обвела всех присутствующих взглядом и в мой мозг закралась мысль, что все здесь играют свои роли, как на постановке в театре. Закончится это или нет? Постоянное чувство ничтожности когда-нибудь доведет меня до ручки.

Это созерцательное существование медленно убивает. Наблюдать со стороны и ни в чем не участвовать — это так унизительно несправедливо. И мне еще говорят, что надо бороться, но как? Раньше во мне еще теплился оптимизм, но потом исчез. Не знаю, куда он делся, просто покинул и всё. Наверно, ушел вслед за надеждой и верой — они сделали это первыми. Поэтому, что бы мне ни говорили, интереса к собственному будущему у меня нет. Неожиданный голос матери обескуражил меня.

— Если б я только могла, я отдала бы все, чтоб поменяться с тобой местами, — сказала она, и слезы заблестели на её скулах.

Я почувствовала себя последней сволочью. Все-таки довела мать.

— Ты обманываешь себя, мам, — произнесла я, как можно мягче. — Ты не в силах ничего изменить. И это никому не дано.

Я посмотрела в её глаза, в них было столько сожаления, что камень в моей душе вырос до размера скалы.

Это очень ценно — понимать, что счастье не нужно искать. Его нужно осознавать и ценить. Но, почему я лишена этого умения. Наверно, я просто не умею любить, в моем банке чувств отсутствует эта разновидность вложения.

Мать первая поднимает на меня взгляд. Её глаза опухли и слёзы стекают по щекам.

Я закрываю рот рукой, но я не могу подавить всхлип. Думаю, почему мы боимся, что люди не примут нас такими, какие мы есть, почему мы притворяемся одними, а в душе совсем другие? Не в силах сдерживаться, слёзы наворачиваются на глаза, и через их завесу, я вижу, как мама открывает мне свои объятия.

Я тянусь к ней, и она сжимает меня в объятиях. Она всегда обнимает так нежно и в тоже время крепко, будто, не хочет от себя отпускать.

В этот эпический момент вошел Итан Миллер, притворив за собой дверь. — Рад видеть, мистер и миссис Мельниковы. — Он произносит это со всей официальностью, но русская фамилия из его уст звучит нелепо. Я вытираю слезы, мама кивает, отец пожимает руку. Наша перепалка окончена.

Я смотрю на него, но он не замечает — обменивается любезностями с родителями. Мне хочется знать, кто он — союзник или враг?

— До меня дошел слух, что ты опять буянишь? — говорит он, демонстрируя губной смайлик.

— А вы верите всему, что вам говорят? — отвечаю я вопросом на вопрос.

— Туше.

Я мысленно злорадствую, глядя на его смущенный вид.

— Во всяком случае, насколько я могу судить, всё уже в порядке?!

— Конечно, доктор.

После он начинает рассказывать моим родным о последствиях операции, и то, что в целом ожидает меня впереди. Это было совсем не весело, и я не желала слушать очередные прогнозы касаемо моего будущего. Потому, что в этом нет смысла. Это, как проверять прогноз погоды с вечера на утро — радоваться обещанному солнечному деньку, а в итоге встать и узреть плотную завесу туч.

Ночь стала для меня настоящей пыткой. Комнату оккупировала абсолютная тишина. Мне показалось, я уже умерла, но в тишине слышались всхлипы — это опять я ревела ни с того ни с сего. Было такое чувство, что темная и безлунная ночь назло спрятала весь дневной свет, надежды и мечты. А ведь кто-то только ночью и может жить. Катается по городу, слушает тишину или прогуливается по пляжу, наслаждаясь морским прибоем, любуется огнями, пустынными улицами и черной, всепоглощающей атмосферой в стороне от фонарей.

С того дня все дни тянулись томительно долго, уходя все дальше в прошлое. У меня начались проблемы со сном, я всё время просыпалась посреди ночи, потому, что мой мозг никак не мог перестать анализировать и отделаться от воспоминаний, постоянно преследовавших меня. Всё это вертелось в моей голове, не давая мне покоя. Я могла не спать по пять ночей подряд. Просто лежала и смотрела на ползущие блики, отражающиеся на потолке от фар машин за окном, считала выдуманных овечек, разглядывала ноги, руки, бинтовой корсет и заходилась рёвом от одной мысли, что же ждет меня под ним. Могла просидеть всю ночь, пытаясь понять, как же мне быть? Я постоянно прибывала в какой-то настроенческой прозе. Зависела от малейших колебаний в свой адрес — то, не сдержавшись, говорила о чувствах чересчур прямым текстом, то снова уходила в детали и намеки, то врала и закатывала истерики. По киношным меркам за все свои разносторонние дебюты я уже должна, как минимум, быть номинирована на «Оскар».