Будешь моей мамой - Ирина Волчок

— Спорим, не поборешь. — Анна хихикнула ей в ухо. — Лучше давай всех домой повезем.

— Да, — горячо согласилась Ольга. — Да, домой! Блестящая идея! Сейчас папе скажем, и он всех соберет. — Ольга выпрямилась, оглянулась и опять встретила напряженный, ожидающий взгляд Игоря Дмитриевича.

Он шагнул к ним.

— Чижик домой хочет. — Ольга почувствовала себя немножко виноватой — домой-то хотела она. — Правда, наверное, пора уже. Жарко очень, а Чижик почти полдня на ногах.

— Сейчас, — с готовностью кивнул Игорь Дмитриевич. — Пойдемте, я вас в машину посажу, а потом всех соберу.

— Не хочу в машину, — подала голос Анна. — Там жарко и бензином воняет. Лучше мы с Оленькой вон там на лавочке подождем. Там тень. Только ты быстрее, ладно?

— Я мигом. — Игорь Дмитриевич нырнул в толпу. Ольга с Анной устроились на лавочке. Сидели, болтали ногами и развлекались тем, что угадывали духи проходящих мимо женщин. У них это получалось не очень хорошо — запах-то они улавливали одновременно, но названий ни та ни другая почти не знала. Поэтому Анна предложила придумывать для незнакомых духов свои названия и тут же выдала первое: мыло с мандарином. Ольга согласилась: ярко выраженное мыло с мандарином. Причем мыло из простеньких, а мандарин вообще переспелый.

— Да, — согласилась Анна. — Переспелый и раздавленный. Интересно, такие духи скользкие или липкие?

И они смеялись, и совсем не над тетками, которые душатся мылом с мандарином, да еще в такую жару, а просто потому, что им весело жить на этом свете — вот так, все время вместе, одинаково слыша, одинаково чувствуя, одинаково думая, одинаково нуждаясь друг в друге… Им хорошо вместе — вот так сидеть, тесно прижавшись друг к другу, закрыв глаза, и не видеть праздную толпу — что там разглядывать? Совершенно нечего там разглядывать, — и придумывать свои названия каждому запаху, проплывающему мимо них.

— Елка в компоте. — Анна повела носом вслед очередному аромату.

— В сливовом, — уточнила Ольга, улыбаясь. — Ор-р-ригинальная композиция.

— Сумасшедший народ. — Анна явно копировала кого-то, тяжело вздыхая. — Это просто какое-то буквально безумие.

Ольга засмеялась, и Анна засмеялась, и прямо посреди этого смеха, прямо на гребне уже привычной и всегда такой удивительно новой радости, Ольга вдруг уловила что-то страшно знакомое — ужасающе, угнетающе знакомое, так старательно забываемое, но не забытое… Еще ничего не поняв, совершенно инстинктивно она вскочила, схватила Чижика в охапку и в панике оглянулась, выискивая путь к спасению.

— Как ты держишься? — Глубокий, мягкий баритон. Голос был бы очень красивым, если бы не злобное выражение, сочащееся из каждого слова, каждого звука, даже каждой паузы. — Что за походка? Ты уже не маленькая, чтобы так скакать… Никакого воспитания, смотреть противно.

— Отлезь от девки. — Женский голос был холодный, жесткий и тоже раздраженный. — Воспитатель нашелся… Курам на смех. На себя посмотри, придурок. И вообще заткнись. Надоел, зараза, как печеночная глиста.

Ольга стояла, окаменев, крепко прижимая к себе Анну, боясь оглянуться… Хотя оглянуться почему-то очень хотелось. Наверное, потому, что сама Ольга никогда не говорила таких слов… И даже не думала таких слов! Ну почему, почему, почему она никогда не говорила и даже не думала таких слов?!

— Какой дед противный, — шепнула Анна ей в ухо, и теплое шевеление ее клювика мгновенно вывело Ольгу из оцепенения.

«Я не боюсь. Мне давно уже нечего бояться. Я свободна, счастлива, и у меня есть Анна!» Ольга перевела дыхание и спросила совершенно спокойно, даже улыбаясь:

— А почему ты думаешь, что это дед, Чижик? Может, он молодой?

— Ну вот еще, — удивилась Анна. — Ничего не молодой. Злой-злой. Как Кощей Бессмертный. Ты меня на землю поставь, я уже большая. Папа боится, что тебе тяжело меня таскать.

— Ты уже большая, но мне ни капельки не тяжело, — возразила Ольга, но все-таки поставила Анну на ноги, а потом с любопытством оглянулась на голоса. Просто любопытство, ничего больше. Сейчас ей абсолютно нечего бояться.

Интересно, а чего она боялась раньше? Вот этих пустых, зеленых, как бутылочное стекло, глаз? Этого иссушенного злобой лица? Поганых слов, произносимых поганым бархатным голосом? Злой старый Кощей Бессмертный. Вообще-то он ничуть не изменился. Да и что это за возраст для мужика — ему ведь и пятидесяти еще нет. Но старый. Наверное, родился уже старым, просто она раньше не замечала.

Свободна. Совсем свободна, навсегда, от всего. Это чувство было таким неожиданным и таким восхитительным, что Ольга вдруг засмеялась от радости. Свободна! Наконец-то все изменилось. Наконец-то она сама изменилась.

Изменилась до такой степени, что он ее не узнал. Ну конечно, другая прическа, и очки черные, и бесстыжий сарафан, и небывалый загар… Да к тому же смеется.

— Оля!!! — Крик был до того пронзительным, что вся толпа в радиусе по крайней мере двухсот метров тревожно колыхнулась и завертела головами. — Оля! Это ты! Оля, подожди, я иду!

Ольга еще успела заметить проступающее тревожное недоумение на холодном лице Григория, и начинающийся поворот его головы в сторону источника крика, и поднимающиеся брови породистой, холеной, но сильно немолодой женщины, стоящей рядом с ним, но тут же забыла обо всем, потому что увидела долговязую тощую девчонку, которая продиралась сквозь толпу к ней, крича и размахивая руками. Шурка ее узнала.

— Шурка, — тихо произнесла Ольга, с трудом проглотив комок в горле. — Вот дурочка, зачем в рыжий цвет покрасилась?

Она чуть не бросилась Шурке навстречу, но Анна уцепилась за ее руку и ревниво спросила:

— А это еще кто?

— Очень хорошая девочка. — Ольга обессиленно шлепнулась на скамейку и посадила Анну рядом, прижав к себе. — Это просто замечательная девочка… Мы раньше жили вместе и очень дружили… Шурка мне так помогала, ты себе представить не можешь…

— А я? — тревожно начала Анна, прижимаясь к Ольгиному боку, обхватывая ее руками и заглядывая ей в лицо. — Я тоже тебе помогаю, правда?

— Чижик, я тебя люблю, — твердо сказала Ольга, обнимая Анну и глядя, как Шурка сломя голову несется к ней. — Я тебя больше всех люблю, ты это всегда помни. Пообещай, что не забудешь…

Анна не успела ничего ответить, потому что Шурка налетела как стихийное бедствие — крича, плача, смеясь, тряся безобразно рыжими волосами. Она с размаху плюхнулась на скамейку рядом с Ольгой, обхватила ее длинными тонкими руками, уткнулась мокрым лицом ей в плечо и забормотала, всхлипывая и задыхаясь:

— Ну почему ты не звонила?… И не писала… И пропала… Я жду-жду, а ты пропала… А я жду-жду…