Навои - Айбек

Склонность султана к удовольствиям и наслаждениям достигла высшей точки. Подняли головы всевозможные смутьяны, притаившиеся» как змеи, в каждом углу, в каждой дыре и не знающие, на ком сорвать накопившуюся в сердце черную злобу. В диване, во всех управлениях усилилось взяточничество. Захватив бразды правления в свои руки, Маджд-ад-дин, словно дракон, изрыгает огонь и яд на все благие начинания. Он считает себя наместником султана. Не только друзья и близкие Навои, но даже и те, кто хвалит его стихи или проявляет к поэту доброжелательность, подвергаются беспощадному гонению и притеснениям. Прикрываясь необходимостью пополнить казну, «наместник государя» разоряет народ непомерными поборами. Беки и должностные лица одним росчерком пера наделяются большими имениями. Целыми неделями они пьют и играют на пирах и празднествах. В свои гнусные, поганые вертепы они приводят мальчиков и девочек и душат их зловонным чадом распутства. Родители предпочитают теперь не выпускать детей на улицу и держат их днем и ночью взаперти.

— Господин Алишер, — со вздохом сказал наконец Ходжа Афзаль, — уста боятся даже рассказывать о страшных делах, которые творятся в Герате. Тысячу и тысячу раз благодарю великого аллаха за то, что мне снова выпало на долю увидеть ваш светлый облик. Мои враги, прогнав меня со службы, решили извести меня. Они отравляли мои дни всевозможными кознями в происками. Однако господь, который даровал мне жизнь, сохранил мою душу.

Навои молчал, перебирая пальцами бахрому скатерти.

— Друг мой, — сказал поэт, поднимая голову, — по некоторым дошедшим до моих ушей известиям я представлял себе те печальные картины, которые вы нарисовали. Но мне не могло прийти в голову, что люди, стоящие власти, до такой степени погрязли во всяких мерзостях. Чтобы вспахать и засеять землю, надо быть крестьянином. Свиньи своим рылом только портят посевы. Мы не можем оставаться простыми зрителями таких дел. Во тьме ночи, окутавшей родину, мы снова высоко поднимем светильник разума.

— Будет ли от этого польза? — сказал Ходжа Афзаль, безнадежно пожимая плечами. _

— Некоторые твари предпочитают мрак свету, — продолжал Навои. — Например, для летучей мыши жизнь начинается с наступлением ночи. Жаль, что среди людей, служащих в наше время украшением мира, так много врагов света. Как могучий поток уносит с земли отбросы, так торжество разума увлечет этих людей с арены жизни в небытие. Поэтому, где бы мы ни находились, мы должны сохранить Для родины священный огонь разума. Мы подобны кузнецу. Расплавив цепи тьмы в горниле разума, мы создаем из них нужные для жизни орудия. Друг мой, нужна твердая вера.

Ходжа Афзаль не знал, что сказать. Мучения, которые он испытывал в Герате, внушили ему отвращение к жизни. К тому же он не мог себе представить, что его друзья когда-нибудь снова займут прежнее положение. Он думал, что поэтом в изгнании овладели такие же настроения. Проникнутые глубоким убеждением и верой, слова Алишера удивили Ходжу Афзаля. «Закованный лев еще сильнее духом, чем лев на свободе», — подумал он.

Ходжа Афзаль принялся расспрашивать об астрабадских делах. Навои кратко рассказал о царивших здесь до него порядках, о нуждах обитателей области и, улыбаясь, прибавил:

— Недаром говорится: «Если бубен цыгана сломается, он станет игрушкой для обезьяны». Здешние правители занимались глупыми, бессмысленными делами, точно действовали по этой пословице.

Ходжа Афзаль прищурив свои маленькие косые глаза, засмеялся:

— Скажите, больше напортили, чем поправили.

— Им как будто было приятно портить, — с гневом проговорил Навои. — И при таком положении дел они мечтали накопить горы золота для казны. Астрабад — большой торговый город, но он в запустении.

Приближалось время послеполуденной молитвы. Все поднялись, чтобы совершить омовение.

К ужину были приглашены некоторые ученые и должностные лица Астрабада. Вечер прошел в задушевной беседе.

На следующий день торжественно прибыли послы от Якуб-бека. Ржание коней, голоса слуг и нукеров наполнили двор.

Люди Якуб-бека очень сердечно приветствовали Навои и поднесли ему подарки. Пышно одетый туркмен почтительно вручил поэту письмо Якуб-бека. Навои выразил гостям благодарность и, расспросив каждого в отдельности о здоровье, пригласил садиться.

Поэт прочитал письмо про себя. Лицо его просияло. В письме правитель выражал ему свою любовь и уважение. Навои свернул бумагу, положил на колени и попросил посланных передать Якуб-беку его благодарность. Оживленная беседа продолжалась до поздней ночи.

Через несколько дней гости уехали, увозя с собой приветы и подарки. Ходжа Афзаль двинулся в путь, направляясь в Мекку.

Он не верил, что Дела в Герате наладятся, а враги потерпят поражение, и был грустен. Ему оставалось только покинуть родину — другого выхода он не видел. Поэтому, несмотря на просьбу Навои отложить отъезд, Ходжа Афзаль не согласился это сделать.

Навои снова остался один. Каждый день он лично разрешал всевозможные большие и малые вопросы, принимал горожан и окрестных жителей, приносивших жалобы и прошения. Все остальное время, чае всего по ночам, он занимался «Чар-диваном».

Хотя все его время было заполнено работой, он все же иногда задумывался о своем положении; грудь его наполнялась гневом при мысли о причиненной ему несправедливости. Письма, приходившие от друзей, сообщали, что положение в столице день ото дня ухудшается.

Каждый день приносил поэту все новые иодтвер-I I доказательства тому, что в государстве начинается пора развала. Что делать? Отряхнуть прах суетной, жизни иг вступить на путь аскетизма и отшельничества? Поэту были ненавистны «люди в рубищах», которые свили себе теплые гнезда в ханаках и чайханах для наркоманов и грабили народ, но он с глубоким уважением относился к настоящий дервишам, какие рисовались ему в воображении и изредка встречались в жизни. Навои понимал дервишество как любовь к истине, как источник мудрости. Но в тот час, когда судьба народа и родины подвергалась тяжким испытаниям, он не считал возможным удалиться от мира.

Часами поэт сидел один в своем доме, ища способе рассеять тучи беспорядка, затянувшие небо его родины. Но что он мог сделать вдали от сердца страны — Герата? Он считал, что голос истины не должен умолкать: если тот, кто восседает на троне, не может или не хочет внять этому голосу, то нет недостатка в сердцах, жаждущих услышать его звуки. Навои размышлял о том, каким способом укрепить власть, благоустроить государство, дать счастье народу. Не сомневаясь в своей правоте, не взирая на тысячи затруднений и препятствии, он еще глубже убеждался в правильности своих мыслей. Он до тонкостей продумал, каковы должны быть задачи, обязанности, достоинства каждого государственного служащего — от султана до квартального сторожа. Эти мысли, необходимые для создания единства между истиной «справедливостью, Навои тщательно записывал, эти мысли он выражал ив отдельных письмах, посылаемых в Герат.

Все чаще во время — этих размышлений поэта охватывала усталость. Тогда он слушал музыку и играл, сам. А иногда, взяв перо, возносился к облакам вдохновения и чувствовал себя освеженным, как человек, пробужденный утренним ветерком от живительного сна»

Глава двадцать третья

Во дворе, засучив рукава до локтей и отогнув во рот, Дильдор мыла голову. Вошел Арсланкул и, наклонившись над ней, воскликнул:

— А ну, поторапливайся! Куда положить проем вию?

Он показал на два узла, ворчавшие у него под мышками.

Дильдор, отжимая сверкавшие на солнце гладкие, иссиня-черные волосы, удивленно посмотрела на мужа.

— Что вы? Ведь еще рано.

— Я пригласил гостей зайти с утра. После пятничного намаза они прямо придут к нам.

— Положите на кухне. Мяса купили? Ваши гости изысканные люди, угостить их надо как следует, — сказала Дильдор, сверкая жемчужными зубами.

Арсланкул, направляясь на кухню, обернулся.

— Сколько я тебе ни рассказываю; а ты все их не знаешь. Для них, что похлебка, что костный жир, — все равно. Вот какие это люди! — сказал он.

Одетая в клетчатую бязевую рубашку, Ойниса — четырехлетняя дочка Арсланкула, — переваливаясь спустилась с айвана и побежала за отцом.

— Ата,[99] дай сладкого!

Арсланкул развязал на кухне один из узлов и подал девочке кусок халвы. Потом, сев на пень для колки дров, принялся чистить лук. Сегодня ему особенно радостно, он даже напевает про себя.

После того как они с Дильдор нашли Друг Друга, Арсланкул уже не возвращался в свой кишлак. Прожив, несколько лет в Герате, он вкусил прелесть городской жизни, обзавелся приятелями, и ему было тяжело покинуть столицу. Дильдор, узнав, что ее отец я бабка умерли, поддержала решение мужа. К тому же тетке Арсланкула Зубейде тоже не хотелось расставаться с ними.