Мой любимый враг (СИ) - Шолохова Елена

Но телефон Дима так и не включил. А ночью, когда уже легла спать, меня вдруг оглушило мыслью: а вдруг он теперь уедет? У него же отец живет в Питере. Вдруг отец заберет его с собой? Вдруг мы с ним больше никогда не увидимся?

И это меня окончательно раздавило. Всю ночь почти я ревела в подушку, захлебывалась слезами и, как будто он мог слышать, отчаянно шептала: «Дима, не уезжай, я не смогу без тебя…».

На другой день сразу после уроков я снова поехала в Молодежный, а оттуда пешком до коттеджного поселка. Днем это было уже совсем не страшно, да и дорогу я уже помнила. И дом Рощиных нашла почти сразу. Только вот пришла я зря. Несколько раз позвонила – но никто не открыл, не ответил на звонок.

Ещё около получаса, может, дольше я бродила вокруг, надеясь, что Дима появится. И с каждой минутой во мне всё сильнее зрел страх, что он уже уехал, что я опоздала. Этот страх как змея, скользкая, холодная, полз вверх вдоль позвоночника и от него стыли внутренности.

Я бормотала про себя: «Пожалуйста, пусть он придет! Господи, дай мне хотя бы сказать ему прости…».

Домой я вернулась затемно, еле живая и полностью опустошенная. Даже на слезы сил не было, хоть в груди жгло нестерпимо. А ночью, уже в полудреме, я неожиданно сказала вслух: «Я тебя ещё найду, обязательно найду!».

Эта мысль, возникшая так внезапно, теперь крепла во мне, превращаясь в непоколебимую уверенность. Доучусь – всего каких-то полгода – и уеду в Питер. Поступить я могу и там. Но, главное, я найду Диму. И это были не просто слова. В тот момент они стали для меня и клятвой самой себе, и целью, и опорой, помогающей держаться. Хотя я, конечно, тосковала невыносимо и до сих пор ждала, когда его телефон включится. И даже сообщение ему написала везде, где можно, но они так и висели непрочитанными…

Училась я всегда без особых проблем, но тут просто из учебников не вылезала. Все новогодние каникулы занималась как одержимая, зубрила даты и термины, разбиралась в экономических процессах и связях – потому что надо будет сдавать историю и обществознание. К тому же нагружать мозг оказалось очень полезным – меньше думала про Диму, меньше изнывала от тоски и меньше себя кляла.

Отец всё это время и правда не пил. Исправно ходил на работу и даже сам что-то покупал из продуктов. Как-то раз, застав меня за книгой, он поинтересовался, куда я хочу поступать.

– На юридический, – буркнула я.

Это отцу не понравилось. По его мысли, все юристы – продажные твари и сволочи. Он полдня бухтел: зачем я выбрала такую подлую профессию, почему нельзя найти что-то нормальное, человеческое и, конечно, его фирменное: «Моя дочь не должна быть одной из этих тварей. Это всё тот пацан, Рощин, виноват. Его дурное влияние… Сволочье… и они, и те, кто их вечно отмазывает…».

Я даже возразить ему не смогла – сразу заплакала, потому что так сильно скучала по Диме. Отец сразу же отвязался.

А на следующий день, словно по заказу, к нам наведалась тетя Валя. Они с отцом переругались, он её выгнал, а она пригрозила, что будет судиться за квартиру. Уходя, крикнула: «Ищите адвокатов!».

Отец потом вечером спросил меня на полном серьезе:

– А через сколько ты уже станешь адвокатом?

После новогодних каникул все наши стонали, что и отдохнуть не успели, как снова они закончились. Для меня же эти две недели тянулись бесконечно долго. А ещё надо было ждать почти полгода…

Перед первым уроком мы стояли возле кабинета химии и обсуждали, кто какие предметы будет сдавать на ЕГЭ. Ольга Юрьевна задерживалась и появилась перед самым звонком. И не одна… Рядом с ней шёл Дима.

51

С появлением Ольги Юрьевны наши отлепились от стены, вдоль которой мы стояли в ожидании, и лениво потянулись в кабинет химии. И только я стояла как столб, не двигаясь с места и глядя во все глаза на Диму. Он поймал мой взгляд, поздоровался кивком и всё. Будто мы едва знакомы!

А потом и вовсе отвернулся.

Да, я сама виновата, что он так отстранён. Сама его прогнала. Но все равно как же больно!

Мы же не виделись с ним целых три недели. Я истосковалась вся. Думала, что ещё очень долго его не увижу – и тут такая встреча. Да у меня сердце зашлось в припадке радости и чуть из горла не выскочило. И голова закружилась. И до безумия захотелось подбежать к нему, обнять крепко… да хотя бы за руку взять, заглянуть в глаза, голос его услышать. А он лишь кивнул и отвернулся. Не хочет меня видеть…

Ольга Юрьевна, запустила всех наших, потом повернулась к нему.

– В общем, Дима, мы с тобой договорились, так? Задним числом ты досдашь алгебру и геометрию. А по остальным предметам тебе просто так выставили зачёты. За эту неделю уложишься?

Он равнодушно кивнул.

– Ну, хорошо. Иди на урок.

Дима повернулся и едва сделал шаг, как Ольга Юрьевна его остановила, придержав за локоть.

– Как ты вообще? – спросила она озабоченно. – Справляешься?

Он опять кивнул, не выказав ни малейшей эмоции. Это значит – ему плохо, очень плохо. И он закрылся в себе. Наглухо.

Хотя, конечно же, ему плохо, как может быть иначе?

– А ты, Татьяна, почему не заходишь? Звонок уже был, – заметила меня химичка.

– Я на минуту задержусь, можно? Пожалуйста! – попросила я Ольгу Юрьевну, глядя, как, удаляясь, идёт по коридору Дима.

Она тоже на него обернулась, но вредничать не стала.

– Быстрее, у нас сегодня новая сложная тема, – сказала она и зашла в кабинет.

Я припустила за Рощиным, благо шёл он не спеша.

– Дима! – окликнула его. Он оглянулся и остановился, поджидая, пока подойду, но с таким безразличным лицом, что я заробела. И, если честно, почти готова была услышать от него что-нибудь в духе: «Что тебе надо?», сказанное ледяным тоном. Но он молчал.

– Дима, давай поговорим?

Он пожал плечами, типа: хочешь – говори, а ему всё равно.

– Дим, я знаю о твоем горе… я… поздно узнала… но… мне так жаль! Я так тебе сочувствую! – я вдруг разволновалась.

– Спасибо, – сказал он всё с тем же непробиваемым равнодушием.

Ну как же так! Лучше бы он на меня злился, обвинял, да хоть ненавидел, чем вот такая вежливая и абсолютно спокойная отстраненность. Даже ледяной тон и шквал презрения лучше, потому что это были бы хоть какие-то эмоции.

– Дима, прости меня, пожалуйста.

Наконец он взглянул на меня. То есть он, конечно, и до этого не прятал глаза, но смотрел на меня ровно так же, как на стену, у которой мы остановились. А тут в его взгляде на долю секунды что-то промелькнуло. Легкое удивление? Замешательство?

– За что я должен тебя прощать? В том, что случилось, нет твоей вины.

– Но она есть! – горячась, воскликнула я. – Это я тебя подбила на побег. Я уговорила, а потом…

– Перестань, – мягко прервал меня он. – Ты ни в чем не виновата. Мало ли кто и что мне предлагал в жизни. У меня своя голова есть, и все решения я принимаю сам. И сбежать тогда – тоже решил я.

– Нет, нет, я тебя вынудила.

Он повторил тверже и как-то сухо:

– Никто меня не вынуждал. В тот момент я сам так захотел.

– Ну… тогда прости, что не выслушала тебя толком. Не поддержала, когда тебе было плохо. Даже на звонок не ответила…

Он пожал плечами.

– Ты и не обязана была.

– Ты злишься на меня?

– Вовсе нет.

– Ты имеешь полное право на меня злиться. Я некрасиво тогда поступила. Не захотела выслушать… обижалась… И ещё с подарком твоим… Но это всё было на эмоциях… я потом очень жалела. И столько всего тебе наговорила ужасного… прости меня.

– Мне не за что тебя прощать. Правда. И тебе не за что себя винить. Ничего ужасного ты не сказала. Ты сказала всё, как есть. И сейчас я понимаю, что ты была права.

Дима стоял передо мной, так близко, и в то же время он был бесконечно далек. Как будто мы с ним совсем чужие люди. И как бы мне ни хотелось податься к нему, тронуть за руку или вообще обнять, он не подпускал. Неведомым образом держал меня на расстоянии, не давая даже шанса…