Вступление в должность - Лидия Вакуловская

— Да ну его, — отмахнулся Николай. — Выпили немножко, побузили, бузу заспали.

— Вы выпили, а Любушке досталось.

Любушка удивилась: Слава назвал ее так, как звали все ребята и преподаватели в техникуме — Любушкой, и как никто не звал ее здесь.

— Первый раз, что ли, у вас такая буза? Приеду — скажу Казаряну, чтобы больше вам ни вина, ни водки, раз пить не умеете.

— Правильно, Слава. Обязательно скажи, — поддержала его Любушка.

— Если вы будете со своим зоотехником так обращаться, кто к вам поедет? — наставительно говорил Николаю Слава. — Вот возьмет и уедет от вас. Год просили в бригаду специалиста — встретили называется!

— Почему ты мне говоришь? Скажи Данилову, — ответил Николай.

— Это само собой.

— Слава посидел еще минут пять и ушел, сказав, что им с Володькой надо заняться аккумуляторами. Любушка спросила его, когда они собираются уезжать.

— Чем скорей, тем лучше. Перевалы вот-вот занесет. Завтра надо ехать.

Его «завтра» для Любушки означало, что сегодня ей предстоит куча дел: собрать у всех заказы на продукты и промтовары (поручение Казаряна), провести подписку на будущий год (поручение завпочтой), переписать, указывая возраст, всех детей (поручение из роно), узнать у Данилова, сколько за последний месяц пало оленей (опять же поручение Казаряна), по какой причине (болезнь, нападение волка, росомахи), а также количество оленей, отставших от стада, то есть потерявшихся в тайге. И все сведения передать через Славу в поселок.

Любушка собралась сразу же заняться поручениями, но за нею пришел доктор. Она пошла вместе с ним к Даниловым.

Палатка Даниловых была точь-в-точь как у Оли. Печка, рядом — ящик для посуды, под ногами — ветки лиственниц.

Это передняя половина. Дальше — оленьи и бараньи шкуры, одеяла, подушки, на которых возятся дети. Посредине постели, как бы врезаясь в нее, чуть возвышается стол из двух ящиков.

Печка в палатке так раскалилась, что воздух даже в легкие входил горячим. Мария, одетая в цветастое платье без рукавов, в каком видела ее вчера Любушка, сидела на краю постели, держалась рукой за ухо, повязанное платком, и покачивалась из стороны в сторону, унимая боль этими однообразными движениями. Возле нее, на одеяльце с подостланной клеенкой, лежал на спине и дрыгал ножками смуглый голый малыш. Малыш сосал странную соску — резиновый мешочек, набитый чем-то мягким, с деревянным пятачком на конце, вместо пластмассового. Позже Любушка поняла, из чего сделана соска. Поняла, когда Юрий Петрович надел резиновые перчатки: на левой перчатке недоставало среднего пальца.

С Марией провозились долго. Любушка ужаснулась, увидев ее ухо. Опухоль неестественно увеличила его, ушная раковина, вместе с хрящиками и углублениями, выперла наружу, ухо напоминало бурый уродливый гриб, какие попадаются на старых пнях.

Юрий Петрович все делал очень медленно. Медленно протирал спиртом большой шприц с тонкой хромированной трубочкой на конце (Любушка вспомнила, что он называется шприцем Жанне), медленно набирал в него содовый раствор, медленно направлял на вздувшееся ухо струйку из хромированной трубочки.

Любушка держала под руками доктора таз. Потом подавала ему ампулы с новокаином. Потом просто стояла и смотрела, как он делает новокаиновую блокаду. При виде иглы Мария испуганно зажмурилась, но уколы перенесла спокойно — не дергалась, не вздрагивала. Дети притаились, замерли, не спускали глаз с рук доктора. А Любушке казалось, что доктор неумел и неловок. К тому же игла у него была тупа, он по нескольку раз тыкал в кожу, пока наконец не вводил иглу. Ссутулившийся, в очках, со шприцем, он походил на хищного старика, делавшего злое дело. Так же медленно и нерасторопно он накладывал повязку.

Покончив с перевязкой, Любушка с доктором вышли на улицу мыть руки. Черпая кружкой подогретую воду из ведра, стоявшего на нартах, Любушка спросила Юрия Петровича, отчего так долго не прорывает у Марии нарыв.

— Какой это нарыв? Это опухоль, — снисходительно ответил он. — Скорее всего — злокачественная.

— Она согласилась ехать в больницу?

— Согласилась, да я ее не повезу.

— Почему?

— А кто мне даст гарантию, что на том же Мертвом хребте не полетят обе гусеницы? Что тогда прикажешь мне делать с ней и с грудным ребенком? Ждать, пока ребенок замерзнет и меня посадят в тюрьму? Благодарю!

— Тогда, может, вызвать вертолет? — сказала Любушка. — Вы поедете и сразу присылайте вертолет.

— Обязательно. Он у меня будет лежать в кармане, доберусь до поселка, немедленно выпущу и направлю сюда, — посмеиваясь, говорил доктор, тщательно — уже третий раз — намыливая руки, — А ты знаешь, сколько стоит заказ вертолета на один час? Двести двадцать рублей! В райздраве на этот транспорт строжайший лимит. И распоряжение: обращаться с подобной просьбой в самом крайнем случае, да еще в случае инфекционных заболеваний. Скажи я о Даниловой, меня затюкают. Учти это на будущее.

Учесть Любушка могла, но в ответах доктора она все-таки чего-то не улавливала.

— Но ведь вы ехали специально за Даниловой, — сказала она. — Как же вы собирались ее везти?

— Собирался везти на вездеходе, а увидел трактор.

— Разве вы не знали, что вездеход отменили?

— Если бы знал, то не поехал, — ответил он.

Теперь доктор поливал ей, и Любушка тоже тщательно намыливала руки. Она подумала, что доктор прав: везти Марию с грудным ребенком на тракторе опасно — уж очень ненадежен трактор. Но о чем же он раньше думал, почему не настоял, чтобы послали вездеход? Правда, в ту ночь, когда они выезжали из поселка, доктор был крепко выпивши, возможно, поэтому а не разобрал — трактор перед ним или вездеход. Или под хмелем ему было все равно, куда и зачем ехать?..

Доктор третий год заведовал поселковым медпунктом. Любушка не сомневалась, что он хорошо осведомлен о делах совхоза. Помня разговор с корреспондентом, она спросила его:

— Юрий Петрович, это правда, что Казаряна не любят в бригадах?

— А за что его любить? Он в оленеводстве ни черта не смыслит, народ здешний не знает. Работал где-то на Кавказе агрономом-виноделом, вот и сидел бы там.

— А в райсельхозотделе его хвалят.

— Сейчас хвалят, потом локти кусать будут.

— А правда, мне корреспондент говорил, что оленей сдают в торг со шкурой и камусом и в бригадах не остается камуса?

— Почему же не правда? Скоро Казарян приучит всех в трусиках бегать. Торбаса шить не из чего, зато в совхозе доход возрос. Торг за камус неплохо платит, и сам не в убытке: открыли в горняцких поселках мастерские, шьют торбаса на заказ, пятьдесят рублей за пару. Со стороны все прекрасно: у совхоза прибыль, у торга — тоже.

— Странно… — задумалась Любушка.

— Странно — не то слово. Паскудно. От такой коммерции воротит.

Доктор надел рукавицы, взял с нарт топор, выбрал из кучи пиленых дров толстенький кругляк, приставил его к другому кругляку. Он поправлял очки, долго примерялся к кругляку, наконец взмахнул топором и всадил его в мох. Любушке отчего-то вновь стало жалко доктора, как тогда в дороге, когда полетела гусеница и он никак не мог согреться у костра.

— Вам здесь трудно, Юрий Петрович? — спросила она его.

— Не трудно, а муторно на всяких Казарянов глядеть и от них зависеть, — ответил он, выдергивая из мха топор.

— Вы уедете отсюда?

— Конечно, уеду.

— А сколько вам еще отрабатывать после института?

— Четыре месяца… Всего четыре месяца, — ответил он, с каким-то особым удовольствием произнося эти слова — «четыре месяца».

Он снова высоко занес топор, взмахнул им и опять промахнулся.

— Дайте я попробую, — сказала ему Любушка.

— Пожалуйста, — доктор охотно уступил ей топор.

Любушка поправила кругляк, вскинула над головой топор, держа его чуть вправо от себя, как делал вчера, рубя дрова, Николай, и с силой послала топор на кругляк. Но он вошел в ту же щель, откуда минуту назад его выдернул доктор.

— Одинаковые мастера, — засмеялся доктор. — Дай-ка теперь я.

— Еще раз попробую, — не согласилась Любушка. — Я ведь никогда не рубила.

Передавая друг другу топор, они все же кое-как накололи дров, снесли их в палатку.

Теперь можно было взяться за поручения. Любушка сбегала в свою палатку, вернулась к Даниловым с тетрадью. Сперва записала детей: Иван Семенович Данилов — 7,5 лет, Семен Семенович — 6 лет и четыре месяца, Андрей Семенович — 4 года, Александр Семенович — 2 года, Николай Семенович — 6 месяцев. Мария заметно повеселела после уколов новокаина, быстро, как заученный стишок, перечисляла заказы на будущий месяц: тушенки — один ящик, сгущенного кофе и сгущенного молока — по одному ящику, сухарей — два ящика, соли — четыре пачки, заварки — двадцать пачек… Промтовары — кофту из гаруса, одно полотенце, одно ведро, две кружки, три миски…