Том 6. У нас это невозможно. Статьи - Синклер Льюис

— Вот все они, мужчины, упрямы, как бараны. Все до единого. Вечно что-то из себя строят. Как же, станет он думать о том, каково будет женщинам, если его заберут и расстреляют! Это все равно, что стать перед паровозом и заявить, что так как вы строили дорогу, вы имеете на нее больше прав, чем паровоз, а потом, когда машина вас переедет и уедет себе дальше, мы должны будем восхищаться, какой вы были герой! Что ж, может быть, кому-нибудь это и покажется геройством, а вот я…

— Какого черта вы все на меня нападаете и стараетесь сбить с толку, чтоб я не выполнил моего долга по отношению к государству так, как я его понимаю!..

— Вам за шестьдесят, Дормэс. Весьма вероятно, что многие из нас с большим успехом смогут выполнять свой долг, находясь в Канаде… как Уолт Троубридж, — тоном просьбы сказала Лоринда. Эмма посмотрела на свою подругу Лоринду без особой нежности.

— Значит, пусть корпо раскрадывают страну, а мы даже и рта не разинем! Нет!

— Руководствуясь такими аргументами, несколько миллионов человек пошли на смерть, чтобы спасти демократию и облегчить приход фашизма, — усмехнулся Бак.

— Отец! Поедем с нами. Мы ведь не можем уехать без тебя. А мне страшно здесь. — В голосе Сисси, неукротимой Сисси, действительно звучал страх. — Сегодня Шэд остановил меня на улице и предложил пойти прогуляться. Пощекотал мне подбородок, — такая душка! Но серьезно, он так ухмылялся, как будто был вполне уверен, что я не осмелюсь отказаться… Мне стало страшно!

— Я достану ружье и прихлопну…

— О, я из этого пакостника душу…

— Ну, дайте мне до него добраться… — закричали разом Дормэс, Джулиэн и Бак, сверкая глазами, а затем робко оглянулись, когда Фулиш залаял на шум, и миссис Кэнди, которая стояла, прислонившись, как мороженая треска, к косяку двери, фыркнула:

— Вот еще вояки!

Дормэс засмеялся. Единственный раз в жизни он проявил дальновидность — он согласился:

— Хорошо. Мы поедем. Просто вообразите себе, что я человек с большой силой воли и что вам понадобилась целая ночь, чтобы меня уговорить. Завтра ночью отправляемся. — Он только умолчал о том, что, как только его семья будет в безопасности, обеспеченная деньгами в банке, а для Сисси найдется работенка, он намерен бежать от них и вернуться сюда, на свое место в строю. По крайней мере прежде чем убьют его самого, он убьет Шэда.

Одна лишь неделя оставалась до рождества, которое в семье Джессэпа всегда праздновали с сердечным весельем, украшая дом цветными гирляндами; и в этом безумном дне приготовления к бегству было что-то от рождественского веселья. Чтобы избежать подозрений, Дормэс провел большую часть времени в редакции, и сотни раз ему казалось, что во взгляде Штаубмейера скрыта угроза хорошенько избить его линейкой, — так он смотрел когда-то в школе на учеников, которые болтали во время урока, или на других подобных преступников. Зато Дормэс растянул обеденный перерыв на два часа и вечером рано вернулся домой; при мысли о Канаде и свободе с его души спала тяжесть, лежавшая на ней столько месяцев, а просматривая свой гардероб, он оживился, точно собираясь на рыбную ловлю. Приготовления шли наверху, при спущенных шторах — ни дать, ни взять шпионы из книги Филиппса Оппенгейма, притаившиеся в темной спальне с каменным полом на старинном постоялом дворе. Внизу миссис Кэнди делала вид, что занята обычными делами; она вместе с канарейкой должна была остаться дома и очень удивляться, когда минитмены придут сообщить ей, что Джессэпы, по-видимому, бежали.

Дормзс взял по пятьсот долларов в каждом местном банке, сказав, что собирается купить фруктовый сад. Он был слишком хорошо выдрессированным домашним животным, чтобы позволить себе неуместные замечания, но он не мог не усмехнуться, обнаружив, что в то время как он брал с собой только все деньги, какие ему удалось достать, папиросы, полдюжины носовых платков, две пары носок, гребенку, зубную щетку и первый том шпенглеровского «Заката Европы» (это отнюдь не была его любимая книга, но он уже много лет пытался заставить себя прочитать ее во время железнодорожных поездок), то есть в то время как он не взял ничего такого, чего нельзя было бы засунуть в карман пальто, Сисси считала необходимым забрать все свое новое белье и большой портрет Джулиэна в раме, Эмма — альбом фотографий, изображавших ее детей в возрасте от одного до двадцати лет, Дэвид — свой новый игрушечный аэроплан, а Мэри — свою тихую, мрачную ненависть, которая была тяжелее любого сундука.

Джулиэн и Лоринда пришли им помочь. Джулиэн шептался с Сисси по углам. Лоринда и Дормэс остались наедине всего на одну минуту — в старомодной ванной комнате для гостей.

— Линда! Боже мой!

— Ничего, наша возьмет! В Канаде у тебя будет время перевести дух. Иди к Троубриджу!

— Конечно, но покинуть тебя… Я все надеялся, что каким-нибудь чудом нам удастся провести вместе месяц…вдвоем… В Монтре, Венеции или Йеллоустоне. Это ужасно, когда жизнь вот так разбивается, теряет цель и смысл.

— У нее есть смысл! Никакому диктатору уже не задушить нас! Пойдем отсюда.

— Прощай, моя Линда!

Даже прощаясь, он не захотел пугать ее признанием, что собирается вернуться, снова подвергнуть себя опасности.

Они обнялись около старой жестяной ванны с деревянной отделкой, в комнате, слегка пахнущей газом от старой колонки, обнялись в окрашенной закатным багрянцем дымке на вершине горы.

Тьма, резкий ветер, издевательски-неторопливый снежок и при этом бурно веселый Бак Титус, сделавший все возможное, чтобы походить на фермера, — в меховой шапке, вытертой во многих местах, и в ужасающем кожаном пальто.

Дормэс снова подумал, что он ни дать ни взять всадник из отряда капитана Чарльза Кинга, преследующего индейцев сквозь снежную бурю.

Они едва поместились в автомобиле; Мэри рядом с Баком; сзади Дормэс между Эммой и Сисси; у них в ногах Дэвид, Фулиш и игрушечный аэроплан, свернувшиеся все в один клубок и укрытые полостью. Багажник и решетка перед радиатором были загромождены накрытыми брезентом чемоданами.

— Господи, как мне хочется тоже уехать! — простонал Джулиэн. — Послушай, Сисси! Замечательная идея для детектива! Но я серьезно: посылай открытки дедушке — с видами церквей и тому подобное, подписывайся «Джен», и то, что ты напишешь о церкви, я буду знать, что ты это говоришь о себе и обо… А, к черту все уловки! Как я буду без тебя, Сисси?

Миссис Кэнди сунула в груду вещей, и без того грозившую обрушиться на колени Дормэса и на голову Дэвида, узелок, сердито буркнув:

— Если уж вам приходится бежать, как угорелым, через всю страну… тут слоеный кокосовый торт. — И, фыркнув, прибавила: — Как повернете за угол, можете выбросить его в канаву, воля ваша! — И, разрыдавшись, побежала в кухню, в дверях которой стояла Лоринда, молча протягивая к ним дрожащие руки.

Уже в темных переулках, которыми они пробирались через Форт Бьюла, автомобиль стал нырять в снежных заносах. Затем они выбрались на шоссе и понеслись к северу.

Сисси весело воскликнула:

— Ах, как хорошо! Рождество в Канаде! Вот повеселимся!

— А в Канаде есть Сайта Клаус? — раздался вопрошающий голос Дэвида, заглушенный теплой полостью и пушистыми ушами Фулиша.

— Конечно, есть, голубчик! — уверила его Эмма и затем, обращаясь к взрослым: — Ну, не умница ли?

— Еще бы не умница! — прошептала Сисси Дормэсу. — Я сегодня минут десять билась, пока научила его это сказать. Возьми меня за руку. Надеюсь, Бак знает дорогу.

Бак Титус отлично знал все проселочные дороги, ведущие от Форта Бьюла к границе, а скверную погоду предпочитал хорошей. То одолевая подъем, на котором автомобиль дрожал и натужно гудел, то петляя между холмов, они пробирались к Канаде. Мокрый снег налип на ветровое стекло и потом смерзся, и Баку пришлось вести машину, высунув голову в окно, через которое внутрь врывался леденящий ветер.

Дормэсу почти ничего не было видно, кроме напрягшейся шеи Бака да обледенелого стекла. Случалось, что из темноты где-нибудь ниже уровня дороги выплывал огонек, и он тогда знал, что они мчатся вдоль горного уступа и что если машину занесет, она будет лететь вниз сто, а то и двести футов и при этом неоднократно перевернется. Один раз машину действительно стало заносить — эти четыре секунды показались им вечностью. Бак рванул машину направо, потом опять налево и наконец выровнял — и все это не замедляя хода, как будто ничего не случилось, меж тем как у Дормэса обмякли колени.

Страх еще долго не отпускал его, а потом ему стало все равно: он так замерз и изнемог, что не ощущал ничего, кроме тупого позыва к рвоте каждый раз, когда автомобиль сильно встряхивало. Возможно, что он заснул, во всяком случае, он проснулся, и проснулся с ощущением, что автомобиль из последних сил карабкается кверху, что он надрывно хрипит, стараясь одолеть скользкий подъем. А что если мотор остановится, если тормоза откажут и они скатятся вниз? Такие предположения без конца приходили ему в голову и непрерывно его мучили.