Том 6. У нас это невозможно. Статьи - Синклер Льюис

Что касается жены и детей Лавлэнда, то Лоринда временно взяла их к себе, пока не удалось собрать для них денег и отправить их к родителям миссис Лавлэнд жившим на ферме в штате Миссури. Потом дела у них поправились. Миссис Лавлэнд сумела произвести впечатление на грека с напомаженными усами — владельца закусочной, и он дал ей работу. Ее обязанности заключались в том, чтобы мыть посуду и угождать хозяину иными способами.

Администрация округа объявила в воззвании, подписанном Эмилем Штаубмейером, что она решила упорядочить сельское хозяйство на высоких участках на горе Террор. Для начала полдюжину беднейших семейств переселили в большой, спокойный старый дом большого, спокойного старого фермера Генри Видера, двоюродного брата Дормэса Джессэпа. У этих бедняков было очень много детей, так что в каждой комнате, где Генри и его жена мирно жили вдвоем с тех пор, как выросли их собственные дети, четыре-пять человек спали на полу. Генри Видеру это не понравилось, и он не слишком деликатно сказал об этом ММ, вселившим постояльцев. Еще хуже было то, что переселенным беднякам эта затея тоже не нравилась.

— Как бы там ни было, а своя крыша над головой у нас есть. Не пойму, зачем надо было нас сунуть к Генри, — сказал один.

— Я не хочу, чтобы другие мне мешали, но и сам не хочу мешать другим. Мне вот совсем не нравится этот дурацкий желтый цвет, в который Генри выкрасил свой сарай, но, черт возьми, это — его дело.

За подобные разговоры Генри и двоих «упорядоченных» сельских хозяев отправили в трианонский концентрационный лагерь, а остальные так и остались в доме Генри, уничтожая запасы из кладовой Генри и ожидая дальнейших приказаний.

«До того, как я составлю компанию Генри, и Карлу, Лавлэнду, я обязан отряхнуть прах «Информера» со своих ног», — сказал себе Дормэс в конце января.

Он отправился к окружному уполномоченному Ледью.

— Я ухожу из «Информера». Штаубмейер усвоил все чему я мог его научить!

— Штаубмейер? Вы имеете в виду помощника уполномоченного Штаубмейера?

— Бросьте! Мы не на параде и не играем в солдатики. Не возражаете, если я присяду?

— Я смотрю, вам плевать, возражаю я или нет! Слушайте, Джессэп, и зарубите себе на носу, никуда вы не уйдете. Я давно бы мог упрятать вас в Трианон на миллион лет и всыпать вам в придачу девяносто плетей, но… вы всегда так хвастались, какой вы порядочный да честный, что у меня душа радуется, глядя, как вы лижете пятки Шефа… и мои!

— Больше я этого делать не буду! Довольно! И я понимаю, что заслужил ваше презрение тем, что пошел на это!

— Нет, вы поглядите на него! Вы будете делать все, что я прикажу, да еще спасибо говорить. А мне, думаете, нравилось у вас работать? Смотреть, как вы с супругой и дочками едете на пикник, а я должен оставаться дома и убирать подвал. Как же, ведь я был всего-навсего грязный работник, весь в вашей же грязи!

— А нам, может, вовсе не хотелось, чтоб вы нас сопровождали, Шэд! До свидания!

Шэд засмеялся. В этом смехе послышался скрип ворот концентрационного лагеря.

Сисси подсказала Дормэсу правильный образ действий.

Он поехал в Ганновер к начальнику Шэда, районному уполномоченному Джону Селливэну Рийку. Его заставили ждать не больше получаса. Дормэс был поражен, увидев, каким бледным, неуверенным и запуганным стал за это время некогда несокрушимо веселый и румяный Рийк, но уполномоченный изо всех сил старался говорить уверенно.

Чем могу быть вам полезен, Джессэп?

— Вы позволите мне быть откровенным?

— Что? Ну, конечно! Откровенность всегда была моим коньком!

— Рад это слышать. Дело в том, что я больше совершенно не нужен в «Информере». Как вы, вероятно знаете, я обучал своего преемника, Эмиля Штаубмейеа. Теперь он вполне может занять мое место, и я хотел бы уйти. Я ему только мешаю.

— А почему бы вам не остаться и не помогать ему? Ведь всегда может понадобиться то одно, то другое.

— Потому, что мне в тягость выполнять распоряжения там, где я столько лет сам распоряжался. Вам, наверное, это понятно?

— Ну еще бы! Даже очень! Хорошо, я подумаю. Вы не откажетесь писать статьи для моей газеты? Я являюсь совладельцем одной газеты.

— Отчего же? С удовольствием!

(Как это понять? Или Рийк предвидит близкий конец корповской деспотии и начинает маневрировать? Или он боится, как бы они его не вышвырнули?) — Я очень хорошо представляю, как вы себя чувствуете, дружище Джессэп.

— Благодарю вас! Вы не откажетесь дать мне записку к окружному уполномоченному Ледью с указанием, чтобы он отпустил меня — если можно, со строгим указанием?

— Пожалуйста. Подождите минуточку, сейчас напишу.

Дормзс постарался уйти из «Информера», в котором правил тридцать семь лет, как можно тише и незаметнее.

Штаубмейер держался снисходительно. Док Итчитт насмешливо поглядывал на Дормэса, но рабочие типографии во главе с Дэном Уилгэсом с чувством жали ему руку. И вот в шестьдесят два года, чувствуя себя более крепким и энергичным, чем когда-либо в жизни, Дормэс вдруг оказался не у дел. Все, что ему оставалось, — это принимать пищу и рассказывать внуку сказки о слоне.

Но такое положение продолжалось меньше недели. Стараясь не возбудить подозрений у Эммы и Сисси и даже у Бака Титуса и Лоринды, он улучил момент, когда они с Джулиэном остались наедине:

Послушайте, мой мальчик, я думаю, мне пора помногу заняться государственной изменой. (Ради всего святого, помалкивайте об этом, ни в коем случае не проболтайтесь даже Сисси.) Вам, наверно, давно известно, что коммунисты, на мой взгляд, слишком слепо преданы своей идее. Но мне сдается, что они самые мужественные, самоотверженные и толковые люди со времен ранних христианских мучеников, с которыми, кстати, роднит волосатость и любовь к катакомбам. Я хочу связаться с ними и узнать, нет ли у них для меня какой-нибудь черной работы. Считается, что все коммунисты уже в тюрьме. Не могли бы вы связаться с Карлом Паскалем в Трианоне и разузнать у него, к кому мне обратиться?

— Думаю, что смогу. Доктора Олмстэда иногда вызывают туда к больным, — хотя они ненавидят его, зная, что он их терпеть не может, но их лагерный врач — пьянчуга и бездельник, а им бывает нужен настоящий врач, когда кто-нибудь из тюремщиков повредит себе руку, избивая заключенного. Я постараюсь, сэр.

Спустя два дня Джулиэн вернулся.

— Боже мой, что за клоака этот Трианон! Мне приходилось ждать доктора Олмстэда в машине перед воротами, но я не решался туда сунуться. Раньше это были хорошие, даже красивые здания, когда в них помещалась школа для девочек, а теперь они все ободраны, перегорожены на камеры, повсюду воняет карболкой и испражнениями, а воздух — там вообще его нет, — чувство такое, будто ты заколочен в ящике; просто понять не могу, как кто-нибудь может прожить в такой камере хоть час, а ведь там набито по шесть человек! Размер камеры 12 футов на 10 футов, потолок на уровне семи футов, а свет — только от крошечной лампочки, наверно, не больше 25 свечей, — о том, чтобы читать, даже думать нечего. Правда, они выходят на прогулку на два часа в день, все время ходят и ходят по двору — все такие сгорбленные, такие подавленные, будто из них выколотили все мужество, даже Карл немного подался, а вы помните, какой он был гордый, насмешливый. Мне удалось с ним повидаться, он говорит, что надо связаться с этим человеком — я записал его имя, вот оно, — но ради бога сожгите записку, как только вы его запомните.

— А что, он — они его…

— О, да, его били, еще как! Он не говорит об этом но у него на лице большой шрам — от виска к подбородку. Я мельком видел Генри Видера. Вы помните, какой он был — крепкий, как дуб? Теперь он все время дергается при любом неожиданном звуке вздрагивает, ловит ртом воздух. Он не узнал меня; он, наверно, никого не узнает.

Дормэс заявил родным — и постарался, чтобы об этом знало как можно больше народа, — что все еще ищет подходящий фруктовый сад, куда бы можно было переехать с семьей; после этого он отправился в путешествие в южном направлении, взяв с собой в портфеле пижаму, зубную щетку и первый том «Заката Европы» Шпенглера.

Адрес, указанный Карлом Паскалем, оказался конторой очень почтенного торговца церковной утварью и одеждой, находившейся в Хартфорде в штате Коннектикут над помещением кафе. Хозяин — большой джентльмен — проговорил с Дормэсом не меньше часа о цимбалах, клавикордах, о музыке Палестрины и лишь после этого направил его к инженеру, занятому постройкой дамбы в Нью-Гемпшире, а тот, в свою очередь, послал его к портному, в маленький магазинчик в переулке в городе Линн; и только этот последний послал его, наконец в северную часть штата Коннектикут, в восточный штаб Коммунистической партии Америки — того, что от нее осталось. Не расставаясь со своим портфелем, Дормэс поднялся на холм по скользкой от грязи дороге, непроходимой для любого автомобиля, и постучал в облезлую зеленую дверь низкого домика, скрытого за кустами старой сирени и таволги. Худая женщина открыла дверь и окинула его неприветливым взглядом.