Венера в мехах (сборник) - Леопольд Захер-Мазох

Ромео. Со временем теперешние страдания будут служить нам предметом приятной беседы.

Джульетта. О боже! Сердце мое чует несчастье. Неужели глаза обманывают меня? Мне чудится, что я вижу тебя в глубокой могиле, бледного…

Невидимая стрела вонзилась в сердце Ольги. Она не может преодолеть непонятного ужаса и бросает испуганный взгляд на Владимира, который действительно очень бледен.

– Я не могу читать далее, сердце мое как будто разрывается…

– Это весенний воздух, – говорит ее муж, – запрем дверь на террасу.

Ольга на минуту выходит на террасу, потом возвращается и разливает чай. Она сидит напротив Владимира. Муж ее наблюдает за ней и замечает из-за своей газеты, как она обменивается со своим любовником взглядом, исполненным страсти. В то же время она дотрагивается ногой до его ноги.

– Это моя нога, – спокойно говорит ей Мишель.

Ольга вздрагивает и в волнении нагибается над столом. Она видит страшно изменившееся лицо своего мужа, когда он выходит из зала.

– Ты выдала нас, – тихо говорит ей Владимир.

– Боюсь, что так, – бормочет она. – Пусть же он все узнает, я решаюсь принадлежать тебе, тебе одному, я стану твоей женой, Владимир.

Он с благодарностью глядит на нее и целует ее руку.

– Как я люблю тебя – и с каждым часом все сильнее и сильнее!

– Ты должен остаться здесь на ночь: нам необходимо переговорить о многом.

– Только не нынче, – испуганно умоляет он ее, – у меня дурное предчувствие, ради бога, не нынче.

Мишель закашлял, прежде чем вернулся в зал; он взял свою чашку и пожаловался на головную боль; голос его звучал так глухо, когда он сказал, что пора идти на покой. Владимир пожал руку ему и Ольге и отправился в свою комнату, где, не раздеваясь, бросился на постель. После полуночи он услышал на террассе шорох женского платья. Он вскочил и подошел к окну. Все было тихо. Вдруг Ольга выпрыгнула из тени и обхватила его своими руками.

– Вот и твое дурное предчувствие, – засмеялась она.

Владимир не ответил, он помог ей спуститься в комнату, недоверчиво поглядел в сад и запер окно. Ольга между тем села.

– Итак, ты боишься меня? Ты вправе бояться, – продолжала она шутить и, обвив его шею своими белыми руками, привлекла его к себе… – Мне так жарко, – проговорила она спустя немного, – отвори окно.

Владимир отрицательно покачал головой.

– Что с тобой? – вскричала она с серебристым смехом. – Никак ты боишься моего мужа?

Она встала, открыла окно и опять прижалась к нему.

– Прошу тебя, уйди отсюда, – проговорил он дрожащим голосом.

Ольга не ответила ему и беспечно продолжала трепать его волосы. Вдруг он сделал сильное движение в направлении окна. Ольга в испуге быстро повернула голову. Но уже было поздно. Муж ее стоял перед ними. Молча, окоченев от ужаса, она отшатнулась назад, а Владимир бросился между нею и мужем.

– Не беспокойся защищать ее, – холодно сказал Мишель, – я не трону ее. Иди к себе, Ольга, нам необходимо сказать несколько слов друг другу.

Она медленно удалилась, бросив продолжительный взгляд, исполненный душевной муки, на Владимира, который смотрел на нее с неестественно сияющими глазами. Дойдя до своей комнаты, она заперлась на ключ и бросилась на постель с невыразимой, тупой болью в сердце.

Через некоторое время она услышала, что муж ее вернулся в свою комнату, потом кто-то уехал верхом со двора, и снова все замолкло. На рассвете послышались твердые шаги ее мужа, он шел по коридору. Прошло еще несколько мучительных минут, и она услышала знакомое ей ржание его жеребца и затем конский топот – муж ускакал. Серый свет печально врывался в комнаты. Ольга вышла из спальни.

– Кто тут? – закричала она.

Никто не отозвался на ее зов. Она вышла на террасу и увидела казачка, который, зевая и потирая сонные глаза, шел по двору.

– Где Владимир и барин? – спросила она его.

– Барин написал несколько писем, – равнодушно ответил он, раскусывая зубами соломинку, – и после того куда-то поехал верхом, а господин Подолев уехал гораздо раньше его.

Теперь она догадывается, что они отправились на дуэль, и, шатаясь, возвращается в свою комнату; на всяком шагу колени ее грозят надломиться; кровь стынет в жилах, а плакать она не может. Она бросается перед распятием, которое висит над ее кроватью, и ударяет себя кулаками в лоб; она надеется, что Владимир убьет ее мужа, отца ее детей, и молится на коленях… пока кто-то въезжает на двор и останавливается у крыльца. Шаги приближаются. Она боязливо прислушивается, наклоняет голову на сторону, пульс ее так и стучит, она боится пошевельнуться, она думает, что умирает… Входит муж.

– Он умер, – говорит он ей, голос его дрожит, – вот письмо к тебе, честь удовлетворена… Теперь ты вольна оставить дом, если желаешь…

Более она ничего не слышала; как будто вода хлынула в ее уши, и она упала на пол… Когда она пришла в себя, то первый взгляд ее упал на распятие. Она ничего не помнила из случившегося, только в голове все было смутно и пусто, а сердце болело от какой-то раны. Немного спустя ей бросилось в глаза письмо, и постепенно память ее прояснилась, но она не заплакала; она будто окаменела, почти равнодушно открыла письмо и прочла:

«Любезная жена!

Ты всем была для меня: жизнью, счастьем и честью. Для тебя я сделал ошибочный шаг, согрешил и отрекся от своих лучших убеждений. Такой образ действий требовал жертвы умилостивления. В то время, как ты будешь читать эти строки, судьба моя совершится. Не плачь обо мне. Ты так переполнила любовью и блаженством год моей жизни, что он дороже целого жалкого человеческого существования, и я могу только поблагодарить тебя за испытанное счастье. Будь счастлива, а если это невозможно, то будь честна и исполняй свой долг.

Позволь мне еще пожить в твоей памяти. Прощай навсегда.

Молча сложила она письмо, встала, оделась и начала укладываться. Она сейчас же хотела бросить своего мужа. Но вдруг она услышала детские голоса в коридоре; она быстро отворила дверь, и, когда ликуюшие дети повисли на ее шее, тогда она зарыдала и упала перед ними на колени… Кофры остались пустые.

Владимира нашли в березовой роще у Тулавы. Это самое уединенное место на десять миль в окружности. Тулавский общественный сторож Балабан – Леопольд знает его – нашел его, когда обходил лес. Он лежал на спине и держал пистолет в руке. Пуля засела в его груди. При нем нашли письмо, какое пишет каждый, кто дерется на жизнь и на смерть. Таким образом, порешили, что он самоубийца, и похоронили его за кладбищенской оградой…

То, что следует теперь, есть обыденная, обыкновенная сторона жизни, но оно стоит в связи с предыдущими событиями. Ольга страшно возненавидела мужа, но не бросила его. Она едва не сошла с ума от горя; часто дьявольская мысль охватывала ее душу, и однажды она уже зарядила пистолет, чтоб застрелить его, и все-таки осталась с ним, так как она не может жить, если она нелюбима; ей отрадно знать, что он любит ее и страшно страдает от сознания, что, хотя она принадлежит ему, он не может назвать ее своею. Муж часто тяготит ее. С некоторого времени страшная бледность покрыла ее лицо; сердце ее нездорово, и в лунные ночи она принуждена блуждать и не знать покоя.

Она замолкла.

– Теперь Леопольд все знает, – сказала она со спокойной, трогательною преданностью, – теперь он поймет Ольгу и будет молчать.

Я поднял руку как бы для клятвы.

– Я знаю, что он не изменит ей, – сказала она, – доброй ночи! Петух уже пропел во второй раз, на востоке виднеется светлая полоса на небе. Мне надо уйти.

Она медленно пошла, вытягивая свои прекрасные члены, и провела рукой по волосам, из которых посыпались искры. В окне она еще раз повернулась ко мне и приложила палец к устам.

После того она исчезла.

Я долго прислушивался, встал и подошел к окну. Ничего не было видно в глубокой ночной тишине, кроме щедро разливавшегося серебристого света полной луны.

Поутру я сошел в небольшую столовую, где хозяин предложил мне разделить завтрак.

– А после того я сам выведу вас на дорогу, – приветливо добавил он.

– Где же ваша супруга? – спросил я.

– Она нездорова, – как-то беспечно ответил он, – она сильно страдает мигренями, в особенности в полнолуние. Не знаете ли вы хорошего средства от этой болезни? Одна пожилая дама советовала соленые огурцы, что вы на это скажете?

Мы простились с ним по ту сторону леса.

Несмотря на его любезное приглашение, я не воспользовался им, и всякий раз, когда ночью мне случается проезжать мимо уединенной усадьбы, окруженной темными тополями, тихая грусть находит на меня.

С тех пор я не видал Ольги, но во сне мне часто грезится ее восхитительный стан с благородной головой, ее прекрасное бледное лицо с замкнутыми глазами и рассыпающимися, сладострастно-волнующими волосами.