Мифы и легенды Средневековья - Бэринг-Гулд Сабин (Сэбайн) "Баринг-Гулд"

Сами слова, которыми называли душу, – animus, ἄνεμος или spiritus, и athem, обозначали также ветер и дыхание, что указывает на связь, предположительно существовавшую между ними. Английское слово Ghost («дух, душа») и немецкое Geist происходят от единого корня gîsan («порыв ветра»).

В пении античных сирен мы не можем не узнать свист ветра в снастях в преддверии шторма, что предвещает крушение корабля. Само слово «сирена» происходит от συρίζω («свистеть»). Так же и в ведической мифологии родственные им Рибху получают свое имя от rebh («звучать»), которому близко греческое ῥοιβδέω. Сами сирены являются крылатыми существами, несущимися над землей и ищущими пропавшую Персефону.

Но воющий ветер не просто несет с собою души мертвых и предупреждает мореплавателей о готовящемся кораблекрушении. Иногда он делает кое-что другое. Можно лечь на холме и наблюдать за тем, как начинается буря. Вокруг царит тишина, и ничто не движется. И вот мы начинаем слышать свист травы, а потом каждое растение приходит в движение. Деревья раскачиваются из стороны в сторону, цветы колышутся и качают своими головками. Все вокруг начинает танцевать и не останавливается, пока не прекращается свист. Здесь мы видим основу другого мифа – мифа о музыкальном инструменте, который заставляет всех танцевать, пока звучит музыка.

У Гримма есть история с таким сюжетом: юноша получает лук, который всегда выпускает стрелу точно в цель, и скрипку, которая заставляет всех, кто слышит ее мелодию, танцевать. Он подстреливает птицу, которая падает в терновник, и иудей пробирается туда, чтобы найти и забрать себе добычу охотника. Тогда юноша начинает играть на своем инструменте, и иудей пускается в пляс в кустах. Так продолжается до тех пор, пока он не соглашается заплатить юноше много денег, чтобы тот прекратил играть и дал ему отдохнуть.

В валашской сказке юноше дает волынку сам Господь. История развивается так. Мальчик убегает от своего брата, захватив ручную мельницу. С наступлением ночи он прячется на дереве. Под этим деревом собираются разбойники, чтобы разделить свою добычу. Парнишка бросает вниз мельницу, что заставляет грабителей в ужасе бежать, и таким образом добывает золото. Далее история развивается по сюжету, подобному сказке Гримма, только иудея заменяет священник.

Та же легенда бытует у современных греков: героя зовут Бакала, и у него есть дудочка.

В Англии есть похожая сказка, которую издал Винкин де Ворд. В ней юноша получает лук, чтобы стрелять в птиц, и дудочку, обладающую волшебной силой: каждый, кто ее слышал, начинал смеяться и прыгать.

В одной исландской саге, которая основана на мифах, появляется арфа, которая принадлежит некоему Сигурду. Боси убивает Сигурда, натягивает его кожу и одежду, берет арфу и идет в пиршественный зал короля Годмунда, где его возлюбленная должна выйти замуж за другого. Он начинает играть на арфе, и все ножи и тарелки, столы и стулья, а затем гости и, наконец, сам правитель пускаются в пляс. Боси не останавливается, пока они не падают от усталости, не в силах шевельнуться. Тогда он хватает невесту и уносит ее прочь на плече.

В средневековом романе «Гюон Бордосский» рог Оберона имеет те же свойства. В испанской сказке о фанданго при звуках музыки папа и кардиналы пускаются в пляс.

В очаровательнейшей коллекции сказок, собранной господином Крофтоном Крокером в Южной Ирландии, мы встречаем тот же прелестный мотив, но история много потеряла в изложении, поскольку ее части были переставлены местами. Морис Коннор, слепой музыкант, умел играть на дудочке так, что мог заставить все живое и неживое танцевать. Каким образом он этому научился, неизвестно. С самой первой ноты башмаки на ногах у всех людей, которые ее слышали, молодых и старых, начинали дрожать, затем в движение приходили ноги и пускались в пляс как безумные, мотаясь из стороны в сторону, как лист на ветру. Это не прекращалось, пока музыка не заканчивалась. Однажды Морис заиграл эту мелодию на морском берегу, и тут же появились всякие рыбы, завороженные прекрасным напевом и подпрыгивающие в такт музыке. С каждым мгновением все больше и больше их показывалось из воды. Солнечники начали это путешествие, рядом с ними появился хек, яркие макрели взлетали из моря, как маленькие радуги, мерланг и пикша танцевали в соленой воде, приплыли плоские скаты, осторожно приблизилась камбала, и неспешно появились палтусы. Гигантские крабы кружились на одной клешне с проворством заправских танцоров, вращая и размахивая в воздухе другой клешней, как если бы они им не принадлежали.

Затем из моря появилась русалка и нашептала Морису о чудесах подводного мира. Слепой музыкант, танцуя, отправился вслед за ней в сопровождении рыб. Его никогда больше не видели.

В славянских сказках волшебный инструмент имеет совсем другое свойство – он погружает в сон. Это символ свистящего осеннего ветра, замораживающего землю и сдерживающего все признаки жизни и роста. Но другой чудесный инструмент – это уже весенний ветерок, который все восстанавливает. Когда кудесник извлекает звуки из гуслей, все стихает, – это значит, что бог зимы насылает на землю сон, убаюкивая ее свистом своих холодных ветров, но под напевы весеннего ветерка золотоволосый солнечный бог оживляет природу, преодолевая чары.

Такую же волшебную арфу похитил Джек, когда поднялся по бобовому стеблю в верхний мир. В этой истории великан-людоед (который некогда являлся отцом всего сущего, пока христианство не превратило его в чудовище), живя в своей стране, что находится над облаками, владеет тремя сокровищами: арфой, которая сама собой играет завораживающую музыку, мешками с золотом и самоцветами и курицей, каждый день несущей золотые яйца. Арфа – это ветер, мешки – это облака, проливающие сверкающий дождь, а золотое яйцо, которое каждое утро сносит красная курица, – это солнце на рассвете. У меня здесь недостаточно места, чтобы останавливаться подробно на двух последних сокровищах. Но они встречаются в многочисленных космогониях, поэтому едва ли могут быть сомнения в том, что мое истолкование является правильным.

Не вызывает удивления тот факт, что у народа киче в Гватемале есть легенда о волшебной флейте, которая заставляет плясать. В их священной книге «Пополь-Вух» близнецы Хун-Ахпу и Шбаланке превратили своих сводных братьев в обезьян. Затем они пришли к матери, которая спросила, где ее дети. Близнецы ответили, что она вновь обретет их, если сможет смотреть на них без смеха. Затем они начали играть на своих флейтах. Услышав музыку, превращенные в животных братья Хун-Бац и Хун-Чоуэн прибежали из леса в дом и начали танцевать. Их мать не смогла сдержать смех, видя их комичные ужимки, и они исчезли.[94]

Я очень боюсь, что, подобно одному из этих волшебных музыкантов, я уже заставил читателей оцепенеть, надеюсь лишь, что не погружу их в сон, как славянский чародей. Мы должны двигаться дальше.

Любопытно, что бога Аполлона, играющего на лире, называли Богом крыс, поскольку он избавил Фригию от нашествия этих грызунов. Как он этого добился, мы не знаем. Возможно, это было сделано тем же способом, что и у музыканта из Гамельна, – с помощью лиры, поскольку в греческих мифах этот инструмент обладает притягательной силой для животных. Крыс, животных, любящих темноту, можно рассматривать в качестве символов ночи, а Аполлон, изгоняющий их из страны, олицетворял солнце, рассеивающее мрак.

Орфей своими мелодиями собирал вокруг себя зверей и птиц и заставлял деревья и травы расти. Имя Орфей может быть родственным ведическим Рибху, которые изначально, несомненно, назывались Арбху. Однако это не единственная возможность. Преллер полагает, что имя Орфей происходит от того же корня, что и ὄρϕνη, ἔρεβος, и означает «мрак, темнота». Но это неправдоподобно. Он был сыном Аполлона, а значит, возможно, солнечным богом.

Едва ли можно было ожидать, что христиане позволят пропасть такому чарующему и невинному мифу, как легенда об Орфее. Сидя в своих катакомбах, они постарались найти ему другое, более допустимое в христианстве, применение, представив Орфея аллегорией Христа, который чудесными евангельскими напевами преодолел животную природу и заставил волка лечь рядом с ягненком. Но в меньшей степени заслуживает оправдания переделка этого образа средневековыми агиографами. Они забрали у Орфея его лиру, украли у него его песню и «разделили» его на Франциска Ассизского и святого Антония – первого с его проповедями птицам и второго, со знанием дела разъясняющего Священное Писание рыбам.