Харьков – проклятое место Красной Армии - Валерий Абатуров

Во-вторых, отсутствие устойчивой связи с дивизиями, начиная с 25 мая, вынуждало и командующего южной группой, и командармов самим выезжать в соединения, чтобы на месте организовать взаимодействие и бой. Это, конечно, отрицательно сказывалось на общем управлении всеми войсками, порождало несогласованность их действий.

27 мая после гибели генералов Костенко, Городнянского и Бобкина общее управление войсками в «котле» окончательно нарушилось. Многие командиры и политработники, взяв на себя инициативу, собирали разрозненные подразделения (части), выводя их в расположение советских войск.

Например, в ночь на 27 мая в районе Протопоповки вышли из окружения до 3000 человек, в течение 27 мая, на участке 9-й армии, – около 1000 человек с вооружением и 116 автомашинами. 29 мая также на участке 9-й армии вышли из окружения части 351-й стрелковой дивизии в составе 2500 человек и столько же – разрозненными группами.

О той обстановке, в которой решались задачи выхода из окружения, вспоминает исполнявший тогда обязанности командира роты противотанковых ружей 244-го стрелкового полка 41-й дивизии политрук Н.П. Моляров: «23 мая рота отражала атаки танков противника возле села Тороповка. Затем с тяжелыми боями отходили к селу Алексеевка. На следующий день напряженные бои развернулись южнее села Берека. К роте присоединялись небольшие группы бойцов из других частей 41-й дивизии, численность роты достигла 100 человек. Но боеприпасы кончились, подвоза не было. Поступил приказ отходить в сторону Гусаровки.

25 мая южнее Асеевки в небольшой балке рота встретилась с группой до 600 человек, состоявшей из разных частей 41-й дивизии. В ней было несколько автомашин, два трактора-тягача и другая боевая техника. Возглавлял группу начальник штаба 41-й стрелковой дивизии подполковник Самородский. Для удобства управления ее разделили на две группы. Одну возглавил старший техник-интендант штаба 41-й дивизии Шпагин, другую – я. Общее командование осуществлял Самородский. Группы заняли круговую оборону, одновременно ведя подготовку прорыва.

С наступлением темноты, по сигналу ракеты, обе группы решительно перешли в наступление. Противник отступил. С огромным трудом бойцы пробивались на восток. В селе Гусаровка противник оказал сильное сопротивление, бойцы с возгласами «ура!», с гранатами в руках кинулись на врага. Многие погибли, но заслон был прорван, и группа продвинулась вперед.

Днем 26 мая группы находились в лесу, а с наступлением темноты пошли на прорыв и в районе села Щуровка достигли Северского Донца. Моста не было, правый берег находился под прицельным пулеметным огнем противника. Бойцы гранатами подавили огневые точки. Автомашины и тракторы пришлось взрывать. Документы и оружие переправляли на лошадях, которые, брошенные кавалеристами, блуждали по полю. Бойцы переправлялись кто как мог, многие погибли и утонули…

Из 41-й стрелковой дивизии вышло из окружения и присоединилось к частям 9-й армии около 400 человек. Подполковник Самородский сдал в штаб 9-й армии все вынесенные документы, а я – список роты с отметкой всех погибших».

«Я помню, мы потом выехали ближе к Донцу и здесь встречали людей, которые прорывались из окружения, – вспоминает Н.С. Хрущев. – Плотного прикрытия у противника не было, и они прорывались одиночками и группами.

Вышел Гуров, который был при штабе 6-й армии на главном направлении наступления. Он прорвался на танке через кольцо, которое уже замкнул противник…

Гуров доложил, что он вынужден был сесть в танк и прорываться. Другого выхода у него не было. Если бы он этого не сделал, то тоже остался бы в тылу у немцев. Тогда были некоторые голоса, которые осуждали его. Смотрели на меня: может быть, судить Гурова Военным трибуналом за то, что он на танке вырвался из окружения.

Но я с уважением относился к Гурову. Высоко ценил честность и военную собранность. Я ответил этим людям: «Нет, хватит этого, сколько генералов там полегло. Хотите еще добавить того, кто вырвался оттуда? Это сумасшедший дом! Одних немец уничтожил, а тех, кто вырвался, мы будем уничтожать? Это плохой прецедент для наших войск: все равно гибнуть – или под пулями немцев, или тебя уничтожат свои».

Все было кончено. Городнянский, командующий армией, не вышел. Штаб весь погиб. Командующий 57-й армией Подлас не вышел, погиб. Штаб его тоже погиб. Командующий конной группой погиб, и сын-подросток его погиб (вместе с Л.В. Бобкиным погиб его двенадцатилетний сын. – Авт.). Погибло много генералов и полковников, офицеров и красноармейцев. Все они погибли.

Вышли очень немногие, потому что расстояние между краями в этой дуге было небольшим, и противник его плотно прикрыл. Окруженные войска были на большой глубине впереди. Технику они не могли использовать: не было горючего, не было припасов. А пешком выйти – велико расстояние. Они были частью уничтожены, а основная масса взята в плен»[162].

На долю плененных советских воинов выпали нечеловеческие испытания. «25 мая, во время отступления, мы узнали, – писала бывший врач 973-го стрелкового полка 270-й дивизии М.Л. Коган, – что погибли командир дивизии Кутлин и комиссар Рахманинов. Бомбы падали не переставая, невозможно было поднять голову. Вокруг – огромное количество тяжелораненых и убитых. Отовсюду слышались крики и стоны. От нашей санитарной роты осталось несколько человек. Мы бегали от одного раненого к другому, перевязывали, успокаивали, но большего сделать не могли – наш обоз разбомбили, из медицинского оборудования ничего не уцелело.

К сожалению, и меня ранило в стопу, и я не смогла уйти с группой солдат, которые собрались и самостоятельно двинулись на прорыв. А потом я получила еще два ранения – к счастью, сквозные. Меня с тысячами других раненых, которые могли двигаться, немцы погнали в Барвенково. Если бы не наши солдаты, которые буквально несли меня на руках, то конвоиры пристрелили бы – много таких, ослабевших от ран и добитых фашистами, осталось на обочинах дороги…

В Барвенково нас загнали в здание бывшей школы, именуемой «госпиталем», где помощь раненым как-то пытались оказать наши врачи, тоже попавшие в плен, но у них практически не было ни перевязочного материала, ни медикаментов. Потом, когда из школы раненых перегоняли для эвакуации на вокзал, мне с подругой посчастливилось бежать. И начался долгий и тяжелый путь к фронту… Только в конце января 1943 года удалось пробраться к своим…»

Среди пленных находились и двенадцать красноармейцев из взвода младшего лейтенанта Н. Львова из 134-го стрелкового полка 41-й стрелковой дивизии. Некоторое время их держали на поле во временном лагере, обнесенном колючей проволокой. Днем людей под усиленной охраной гоняли на изнурительные работы.