Ада, или Эротиада - Владимир Набоков

— Твой новый автомобиль на слух — прямо-таки чудо! — заметил Ван.

— Ты так считаешь? Пожалуй. — (Не забыть спросить у Вана про ту горнишон — французско-русское жаргонное словцо для обозначения смазливой камеристочки самого низкого пошиба.) — Ну а вообще как дела, славный мой мальчик? В последний раз мы виделись, когда ты приезжал из Чуза. Вся наша жизнь проходит в разлуках! Как играет нами судьба! Знаешь, давай до осеннего триместра месяцок поживем вместе в Париже или Лондоне?

Роняя монокль, Демон утер глаза модным, кружевным платочком, торчавшим из нагрудного кармана его смокинга. Слезные железы у него срабатывали мгновенно, если только истинное горе не заставляло сдерживать слезы.

— Выглядишь ты, папа, дьявольски здорово! Особенно с этой свежей гвоздикой в петличном глазке. Ты ведь, кажется, не долго был за Гарцем, откуда обзавелся таким загарцем?

Страсть к доморощенным каламбурам была для Винов не в новинку.

— En effet[233] я сам себе позволил поездку в Акапульково, — отвечал Демон, непроизвольно и без особой нужды вызывая в памяти (с тем же назойливым пристрастием к сиюминутной детали, которое докучало и его детям) лилово-черную, полосатую рыбку в аквариуме, в таких же полосках кушетку, ониксовые прожилки, высвеченные субтропическим солнцем на блуднице-пепельнице посреди каменного пола, кипу потрепанных, закапанных апельсиновым соком журналов «Повеса» (playboy), привезенные им ювелирные украшения, фонограф, выпевающий вкрадчивым женским голоском «Petite nègre, аи champ qui fleuronne»[234], и восхитительный животик ужасно дорогой и ужасно вероломной и вместе с тем прелестной юной креолки.

— Скажи, а та, как ее, тоже была с тобой?

— Знаешь, мой мальчик, с каждым годом становится все сложней и сложней определяться терминологически. Давай поговорим о вещах более очевидных. Но где ж напитки? Мимолетный ангел обещал мне их доставить.

(Мимолетный ангел?)

Ван потянул зеленый шнур звонка, посылая мелодичное напоминание в буфетную, чем вызвал ответное вспенивание в углу музыкальной залы допотопного, в бронзовом оплете, аквариума с единственной в нем узницей рыбкой-цихлидой (реакция, вводящая в прострацию своей самогазацией и понятная лишь посудомою Киму Богарнэ).

«Может, пусть вызовет ее после ужина?» — размышлял про себя Демон. Сколько тогда по-местному будет времени? Хотя стоит ли, надо поберечь сердце.

— Не знаю, известно ли тебе, — сказал Ван, вновь опускаясь на пухлый подлокотник отцова кресла. — Дядюшка Дэн с Люсетт и стряпчим прибудут только после ужина.

— Отлично! — отозвался Демон.

— Марина с Адой вот-вот спустятся — ce sera un dîner à quatre[235].

— Отлично! — повторил Демон. — А ты, любезный мой дружок, прекрасно выглядишь — и тут я нисколько не грешу перед истиной, как приходится делать в отношении стариков с сияющими, точно ботинки, прилизанными головами. И смокинг твой весьма мил — вернее, весьма мило узнать стиль своего старого портного в одежде собственного сына — словно поймать себя на воспроизведении фамильного жеста, — такого, скажем (трижды грозит указательным пальцем левой руки на уровне виска), таким вот небрежным жестом мать моя выражала добродушное несогласие; ты этот ген не унаследовал, я же обнаружил его у себя в зеркале своего парикмахера, когда не давал мазать «Кремлином» свою плешь; и, знаешь, у кого еще проявился этот жест — у моей тетки Китти, которая после развода с жутким распутником, писателем Левкой Толстым, вышла замуж за банкира Боленского.

Демон предпочитал Диккенсу Вальтера Скотта, а о русских писателях был мнения невысокого. Как всегда, Ван счел уместным внести свои коррективы.

— Толстой — фантастический мастер слова, папа!

— Ты фантастически славный мальчик, — сказал Демон, роняя очередную сладкую слезку.

Он прижал к щеке красивую, сильную ладонь сына. Ван приложился губами к волосистой кисти отца, уж настроившейся на пока предстоящий стакан с чем-то крепким. Несмотря на присутствие мужественной ирландской крови, все Вины отличались крайней нежностью при характерных приливах чувств, будучи весьма скупы на их выражение.

— Ну и ну! — воскликнул Демон. — Что такое — ручища грубая, как у плотника. Покажи-ка другую! Боже правый! (себе под нос) — Венерин Бугор весь изрезан, Линия Жизни сплошь в рубцах, но чудовищно длинная… (теперь на цыганский манер, распевно) — Мечта твоя сбудется, на Терру попадешь, а вернешься — мудрей и радостней станешь (снова переходя на свой обычный тон) — Как хироманта меня озадачивает странное положение Сестры твоей жизни{78}. И еще — твои мозоли!

— Маскодагама! — выдохнул Ван, играя бровями.

— Ах ну да, какой же я тупица! А теперь скажи — как тебе Ардис-Холл?

— Я от него в восторге, — ответил Ван. — Для меня он — château que baignait la Dore[236]. С радостью всю свою жизнь, странную и в рубцах, провел бы здесь. Но все это бесплодные мечты.

— Бесплодные? Как знать. Мне известно, что Дэн собирается оставить Ардис Люсиль, только Дэн жадноват, а я ворочаю такими делами, что способен удовлетворить жадность, и немалую. В твои годы наисладчайшим из самых звучных в языке слов мне представлялось слово «бильярд», и теперь я вижу, что недаром. И если тебе, сын, действительно это имение приглянулось, могу попытаться его откупить. В моих силах оказать известное давление на мою Маринушку. Когда на нее наседаешь, она, я бы сказал, проседает с оханьем, как пуф. Черт побери, здешняя прислуга расторопностью Меркурия не отличается! Дерни-ка снова шнурок! Может, Дэн и согласится продать поместье.

— Черновато мыслишь, папа, — довольно заметил Ван, ввернув жаргонную фразочку, почерпнутую от Руби, своей кроткой юной няньки, родом откуда-то из Миссисипи, где судьи, благотворители, священнослужители и прочие почтенные щедрые граждане в основном сохранили темную и смуглую кожу своих западноафриканских предков, первых мореплавателей, достигших Мексиканского залива.

— Так-так, — прикидывал Демон, — покупка может обойтись в пару миллионов, больше едва ли; за вычетом того, что мне должен кузен Дэн, за вычетом к тому же и пастбищных земель Ладоры, которые испоганены до крайности и их постепенно надо сбывать с рук, если только местные сквайры не взорвут новый керосино-водочный завод, стыд и срам (shame) нашего графства. Я не слишком в восторге от Ардиса, но ничего против него не имею, хоть окрестности здесь и отвратительны. Городок Ладора превратился в грязную дыру, и игровой бизнес здесь уж не тот. Соседи, прямо скажем, сплошь престранные. Бедняга лорд Ласкин вообще свихнулся. Как-то на днях во время скачек разговорился я с одной дамой, за которой охотился много лет тому назад, о да, задолго до того, как Моисей де Вер наставил в мое отсутствие рога ее супругу, а после на моих глазах его застрелил, — каковую сентенцию ты, несомненно, слыхал уж и раньше из этих же уст…

(Сейчас скажет про «родительскую склонность к повторам».)

— …но любящий сын должен прощать легкую родительскую склонность к повторам — так вот, она утверждает, что сынок ее и Ада довольно часто встречаются и все такое прочее. Это верно?

— Не совсем, — сказал Ван. — Встречаются время от времени — на обычных сборищах. И он, и она любят лошадей, скачки, только и всего. Обо всем таком и речи быть не может.

— Прекрасно! Да, говорят, скоро грядет необыкновенный футбольный матч. Прасковья де Прэ страдает худшим из снобистских пороков: склонностью к преувеличению. Bonsoir[237], Бутейан! Ты стал багров, как вино, что пьют у тебя на родине, — впрочем, с годами, как говорят америкашки, все мы моложе не становимся, а та моя хорошенькая посланница, должно быть, была перехвачена более юным и более удачливым субъектом?

— Прошу, папочка (please, Dad)! — проговорил Ван, вечно опасавшийся, что иные отцовские невразумительные шутки способны слугу обидеть, да и себя коривший за то, что порой бывает излишне резок.

Между тем — употребим этот древний повествовательный оборот — старый француз слишком хорошо знал своего прежнего хозяина, чтоб принимать близко к сердцу свойственный джентльмену юмор. Его ладонь еще хранила приятное горение после наподдавания молодке Бланш по ладненькой заднице за то, что переврала простейшую просьбу мистера Вина да еще и цветочную вазу грохнула.

Поставив поднос на низкий столик, Бутейан отступил на пару шагов, как бы продолжая держать в изогнутых пальцах невидимый поднос, только тогда ответил на приветствие Демона полным почтения поклоном. В добром ли здравии месье? О да, можешь не сомневаться!