Линии разлома - Нэнси Хьюстон

Женщина просит ее успокоиться.

— Я знаю, как все это тяжело для вас, — говорит она и просит Хельгу принести стакан воды, но та не реагирует. Тогда гостья снова протягивает ко мне руку, и мама заходится в рыданиях, уронив голову на стол.

Я медленно прохожу через кухню, беру мисс Мулик за руку и торжественно заявляю по-польски:

— Я тоже полька.

Женщина поднимает брови.

— Нет, моя дорогая, не думаю, — говорит она, отпускает мою правую руку, берет левую и осторожно поворачивает ладонью вверх. Я застигнута врасплох и очень удивлена ее поведением — женщина рассматривает внутреннюю сторону моей левой руки. Из-за жары я одета в кофточку без рукавов, так что она сразу замечает родинку и говорит:

— Я абсолютно уверена, что ты украинка и что твое настоящее имя — Клара.

Земля уходит у меня из-под ног, я потрясенно смотрю на Иоганна. Он встречается со мной взглядом, я вижу в его глазах смятение и вопрос: «Кто ты?» — и не знаю ответа. Я много месяцев готовилась к воссоединению с мамой и отцом в Польше, но если они меня не ждут, то кто тогда ждет? Украина — это где, это что? Я боюсь, что меня сейчас вырвет, как случилось в тот день, когда я впервые поняла, что меня удочерили. Но тогда я была одна, ведь это произошло до появления в моей жизни Янека, и теперь я отчаянно цепляюсь за его взгляд, а его глаза говорят: «Что бы ни случилось, мы всегда будем вместе, ты и я».

Когда мисс Мулик уходит, я иду в ванную — единственное место в доме, где можно остаться одной, и пускаю воду, чтобы никто не слышал, как я пою. Если я правда украинка, а вовсе не полька, не начать ли мне снова петь по-немецки? Поглаживая большим пальцем родинку, я пою песню об эдельвейсе, чтобы отблагодарить дедушку за все, чему он научил меня, пока я жила в этом доме.

Ночью, в темноте, Грета подходит к моей кровати. В руках у нее Анабелла, она спрашивает:

— Кристина, американская дама увезет тебя далеко отсюда, так ведь?

— Думаю, да.

— И она отправит тебя на Украину, к твоим настоящим родителям?

— Наверно.

— Тогда слушай. Мы не очень ладили в последнее время, но мне будет тебя недоставать, дом без тебя опустеет, а у меня не будет младшей сестры, которую можно донимать. — Помолчав, она добавляет: — Сегодня кукла будет спать со мной, а потом… когда ты уедешь… можешь взять ее с собой. Это будет… подарок на память от семьи.

Я кидаюсь ей на шею, и мы долго обнимаем друг друга — в первый… и последний раз в жизни.

— Большое спасибо, огромное, огромное, огромное спасибо, Грета, я этого никогда не забуду.

Хельга все утро собирает наши вещи. К полудню на кровати стоит открытый чемодан со всем моим имуществом: начиная с зубной щетки и кончая медведем с тарелками, а поверх всего — Анабелла Великолепная в аккуратно расправленном красном бархатном платье. Сразу после обеда мы с Янеком подходим к окну и видим, как у дома останавливается машина мисс Мулик. На этот раз с ней приехали двое мужчин, один из них чернокожий, из чего Янек делает вывод, что они американцы. Мама с утра не выходила из своей комнаты, не обедала с нами, но как только раздается звонок в дверь, она появляется — причесанная, с накрашенными губами. Я знаю, что она из последних сил пытается сохранять самообладание, но, увидев, как Хельга и Иоганн спускаются по лестнице с нашими чемоданами, не выдерживает: из ее горла снова вырывается тот страшный глухой звук, который так потряс меня накануне. Мама бросается ко мне, изо всех сил прижимает к груди и повторяет стонущим голосом: «Кристина, Кристина…» Мужчины относят наши чемоданы в машину, Иоганн следует за ними, не поблагодарив и не попрощавшись ни с мамой, ни с Гретой, ни с Хельгой, ни с бабушкой. Потом мисс Мулик подходит к нам и пытается убедить маму отпустить меня. Ее голос звучит твердо, но не грубо, и я чувствую облегчение, потому что уже начала задыхаться.

Когда за нами закрывается дверь, мама издает долгий пронзительный крик, эхом отражающийся от стен коридора. Любопытные соседи приоткрывают двери, чтобы посмотреть, а госпожа Веберн даже выходит на крыльцо. Она стоит, сложив руки на груди, и как будто пытается испепелить мисс Мулик взглядом, но та, глядя прямо перед собой, как балерина, шепчет мне: «Держись, Клара».

Мужчины сидят впереди, а мы втроем — на заднем сиденье. Я зажата между Янеком и мисс Мулик, и мне кажется, что мы никогда не приедем. Погода в этот августовский день стоит очень жаркая и влажная, и я ужасно потею. Дедушка говорил, что потение — это система охлаждения человеческого тела, пот вырабатывается железами, расположенными ниже лба, под мышками и где-то еще — не помню где; пот испаряется, тебе становится прохладней, но сегодня мой пот не испаряется, а просто стекает по телу — и все тут. Никто не произносит ни слова, но я вижу, что Янек снова сжал зубы. Я закрываю глаза и притворяюсь спящей, а сама подглядываю через ресницы за мисс Мулик. К моему удивлению, она плачет, и я не понимаю: ей-то из-за чего расстраиваться? Наверное, в этот момент повод для слез есть у каждого, даже у американцев. Наконец я и правда засыпаю, положив голову на плечо Иоганна.

Меня высаживают перед домом, я поднимаюсь по ступенькам крыльца и звоню в звонок, но дверь не заперта, и я вхожу, дрожа от нетерпения, пересекаю коридор и попадаю в большую ярко освещенную комнату. На другом ее конце, спиной ко мне, стоит женщина. Наконец-то! Наконец-то! — говорю я себе. Наконец-то я нашла мою настоящую мать! «Мама… — зову я, но она не отвечает, даже не оборачивается, и тогда я подхожу ближе, трогаю ее за руку и повторяю: — Мама…» — а она оказывается каменной.

Проснувшись, я понимаю, что наступила ночь и мы приехали. Голова у меня тяжелая, хочется писать.

Пока мы вылезаем из машины, Янек шепчет мне на ухо:

— Я видел монахинь, хорошего от них не жди, так что я тут надолго не задержусь.

— Они были темные? В коричневых платьях?

— Нет, в черно-белых. Но точно немки.

Негр и второй американец куда-то уносят наши чемоданы.

— Какое-то время вы побудете в этом центре, — объясняет мисс Мулик, ведя нас в дом. — Понадобится время, чтобы привести в порядок все документы. Спальня девочек слева, мальчиков — справа, но вы будете встречаться каждый день за едой, во всяком случае, до тех пор, пока мы не найдем для вас семьи.

— Семьи? — восклицает Иоганн. — Вы хотели сказать — нашу семью!

— Да, да, конечно… — Она кивает с рассеянным видом. — Увы, дела не всегда идут так быстро, как нам бы того хотелось. Отнесите вещи и приходите ужинать с остальными. Столовая там.

И она уходит… так поспешно, что мне кажется, будто она снова вот-вот расплачется.

Я не понимаю, что происходит.

В спальне для девочек я вижу на одной из кроватей свой чемодан.

Я пробегаю через дортуар, хватаюсь за чемодан, лихорадочно пытаюсь открыть защелки, пальцы у меня дрожат, и получается не сразу, но крышка наконец откидывается.

Никаких следов Анабеллы. Я переворачиваю вещи вверх дном — все тщетно. Я сворачиваюсь тугим клубком на кровати, прижимаю кулаки к глазам и шепчу сквозь стиснутые зубы: что со мной будет? Во всем мире у меня остался только Янек, но и его скоро отнимут.

Янек говорит, что мы в монастыре, потому-то все здания похожи на церкви: добрые сестры помогают американцам. Меня представляют остальным обитателям центра: здесь живут сорок шесть несчастных, замкнувшихся в себе детей — семнадцать девочек и двадцать девять мальчиков в возрасте от четырех до четырнадцати лет, но они мне неинтересны. Никто не хочет тут оставаться, это ненастоящее место, пересадочная станция между прошлым и будущим. Все мы только и делаем, что думаем о прошлом — я мечтаю, чтобы вернулась прежняя жизнь с часами на колокольне, маленькими ветряными мельницами, церковью, каруселью, шкатулкой для драгоценностей, пианино, дрезденскими почтовыми открытками, ведь будущее — это один огромный знак вопроса.

— Как мисс Мулик узнала про мою родинку?

— Наверное, где-нибудь есть твое досье. Она взяла и заглянула.

— Но что это значит?

— Я не знаю.

Начинается новая скучная жизнь, один бесконечный день тянется за другим.

По утрам, убрав постели и сделав зарядку, мы отправляемся на пешую прогулку по окрестностям. После обеда нас делят на маленькие группы, и мы идем на урок. Я ужасно скучаю, потому что другие девочки даже не умеют читать и мне приходится все начинать с нуля. Я хотела бы помечтать, чтобы отвлечься, но не знаю о чем. Любое направление мыслей заводит в тупик, ведь я не та, кем себя считала, и не знаю, кто я. После урока чтения я вместе с двумя девочками иду заниматься английским. Учителя зовут мистер Уайт[5], и это смешно, потому что он чернокожий. Мистер Уайт — американский негр, кожа у него шоколадного цвета — повсюду, кроме ладоней и губ, они коричневато-розовые или розовато-бежевые. Он учит нас произносить «mummy» и «daddy», «please» и «thank you», «what a nice day» и «I am your daughter» и говорит, что у меня отличный слух и замечательное произношение.