Коронованный рыцарь - Николай Гейнце

— Слышу…

— Что же вы ничего не говорите… Берегитесь, мое терпение может лопнуть.

— Что же мне говорить… Я пока еще ничего не понимаю, — ленивым взглядом окинул Виктор Павлович Ирену.

— Не понимаете… Он не понимает! — взвизгнула она. — Вы должны понимать… Я вам приказываю понимать…

— Что? Что понимать-то? — раздраженно спросил он.

— А то, что если муж от жены хочет жениться на другой, то за это не хвалят…

— Какой муж, от какой жены?..

— Вы, мой муж, вот какой…

— Я, кажется, ни на ком не собираюсь жениться…

— В таком случае не следует подавать повода. Извольте завтра же сказать государыне прямо, что вы никогда не намерены жениться.

— Государыне?.. Завтра… Да вы в своем уме? Здоровы?

— Здорова… и в полном уме, не беспокойтесь… Я вам уже раз навсегда сказала, что от меня ничего не укроется, что я буду знать каждый ваш шаг…

— Послушайте, говорите толком, причем тут государыня, — отодвинулся даже от спинки дивана и сел на край Виктор Павлович.

— А при том, что мне нынче сообщили приятную новость, что государыня намерена сватать свою фрейлину Похвисневу, эту потаскушку…

Ирена остановилась, окинув злобным взглядом Оленина. Тот только весь вспыхнул и до боли закусил нижнюю губу, но молчал.

— Вам неизвестно за кого?

Виктор Павлович молчал.

— Отвечайте, если вас спрашивают… Иначе я не ручаюсь за себя, я начну кричать и позову людей.

— Боже мой, — вздохнул Оленин. — Но что же мне отвечать вам?

— Известно ли вам, кого избрала государыня в мужья для этой потаскушки…

— Вы перестанете…

— Не перестану… Отвечайте?..

— Не знаю.

— А я вам скажу… Вас… Извольте же, повторяю, завтра сказать императрице, что вы не намерены жениться ни на ком…

— Кто вам сочинил такую басню?

— Это не басня, а правда… Слышите, правда…

— Хорошо… Но ведь вы знаете, что я не могу жениться. Чего же так волноваться…

— А если бы могли, так неужели бы женились на этой мерзкой твари?..

Оленин сделал сильную затяжку и скрылся в облаках табачного дыма. Его лицо сделалось совершенно пунцовым.

— Только не доставало того, чтобы дворянин, гвардейский офицер женился бы на чужих любовницах, — продолжала Ирена Станиславовна, не обращая внимания на молчание Виктора Павловича.

Она сделала паузу и вскинула на него глаза. Он, видимо, пересилив себя, сидел в крайне спокойной позе и молчал.

— Весь Петербург знает, что эта ваша хваленая Похвиснева любовница Кутайсова, который пристроил ее ко двору… Подлая потаскушка сумела, кажется, влезть в доверие к ангелу-императрице и та ищет ей мужа, не зная, конечно, что играет в руку Кутайсова.

Виктор Павлович несколько раз тяжело вздохнул.

— Да и Кутайсов ли один может похвастаться этой лестной победой… Говорят, она не прочь дарить свою благосклонность всякому желающему… Хорошую, нечего сказать, невесту прочат за вас, Виктор Павлович.

Ирена злобно захохотала. Виктор Павлович вдруг поднялся с дивана. Глаза его были налиты кровью. Он поднял чубук…

— Уйдите… — прохрипел он. — Уйдите… Или я за себя не ручаюсь…

Ирена Станиславовна, поняв, что дело принимает серьезный оборот и чубук может на самом деле опуститься на ее плечи, быстро выскользнула из комнаты в дверь, ведущую в кабинет.

— Я еще покажу тебе и этой потаскушке! — крикнула она и исчезла в потайной двери.

Виктор Павлович выронил чубук, упал ничком в подушки дивана и зарыдал.

XVI

МЕРЫ ПРИНЯТЫ

Ирена продолжала лежать недвижимо в своем роскошном будуаре. Мысли ее, несмотря на тяжесть головной боли, были всецело поглощены описанной нами последней сценой с Олениным.

Она уже тогда поняла, что переполнила чашу терпения своего пленника и что он на самом деле мог ее ударить, если бы она не поспешила выскользнуть из комнаты. Она даже вздрогнула, точно почувствовав на своей спине удар чубука.

«Ударить! — думала она далее. — Что же, если бы он и ударил… Я бы ведь тоже не осталась в долгу и изуродовала бы его, не долго думая, я бы в кровь исцарапала ему лицо…»

Ирена машинально перевела свой усталый взгляд на свои выхоленные руки, с длинными, розовыми, острыми ногтями.

Этими ногтями действительно можно было нанести глубокие царапины.

«Зачем, зачем я не сделала этого… — мелькнула у нее мысль. — Он бы поневоле несколько недель высидел бы дома, а за это время я могла бы повлиять на Кутайсова и сама, и через Генриетту… Он сумел бы настроить государя против сватовства императрицы, а быть может и она сама, не видав выбранного ею жениха для Похвисневой несколько времени, забыла бы о нем и о своем плане».

«Если бы ударил… Это еще ничего… Теперь он может сделать хуже… Он может признаться во всем государыне, даже государю… Они к нему благоволят и, кто знает, как могут посмотреть на его поступок, быть может, только, как на шалость, а не как на преступление… Он может это сделать сегодня, завтра, а она не успеет через того же Кутайсова представить государю все в ином свете… Да и как говорить об этом с Шевалье, с Кутайсовым, ведь это значит идти на огласку… А если он не скажет, если он, послушный ее требованию, откажется от женитьбы на Похвисневой… Он может сделать это… Он все-таки, как бы то ни было, честный человек… Тогда он по-прежнему будет принадлежать ей, хотя и связанный преступлением, поневоле, но что же из этого…»

Жажда подчинения этого человека, готового выскользнуть из-под ее власти, сделалась уже вопросом ненасытного самолюбия и себялюбия Ирены. Почти бессилие чар ее красоты над ползавшим еще недавно у ее ног в припадках страсти Виктором Павловичем выводило ее из себя. В сущности она теперь даже не любила его, она его ненавидела, и знай она, что разлука с ней принесет ему хотя малейшую боль, она не задумалась бы прогнать его.

Теперь же она хотела опутать его как можно крепче, приковать совершенно к себе; так как знала, что именно это заставляет его переносить страшные страдания.

Она наслаждалась этими страданиями когда-то страстно любимого, но теперь еще страстнее ненавидимого ею человека.

Она понимала, что оба они стоят на вулкане, и последняя сцена с Олениным была уже предвестницей близкого взрыва.

Надо было подготовиться, принять меры, чтобы от него пострадал только он, этот ненавистный человек, смерть которого у ее ног, смерть мучительная, доставила бы ей высокое наслаждение.

На этой мысли Ирену Станиславовну застала вошедшая неслышною походкою Цецилия Сигизмундовна. Она мало изменилась. Та же худая, высокая фигура, тот же слой белил и румян на лице, делающий ее похожей на восковую куклу, и та же черная одежда мальтийки.

Тетка приблизилась к племяннице. Последняя, казалось, даже не заметила ее.

— Рена, Рена… — шепотом окликнула ее Цецилия Сигизмундовна.

Ирена молчала.

Это молчание, видимо, совершенно не удивило Цецилию Сигизмундовну и она продолжала:

— Там пришел Владислав и хочет тебя неприменно видеть…

Ирена Станиславовна повела глазами на говорившую, но не промолвила ни звука.

— Он говорит, — спокойно продолжала тетка, видимо привыкшая к такому способу беседы со своей племянницей, — что ему надо сообщить тебе нечто, касающееся твоего мужа.

— Мужа, — лениво повторила Ирена Станиславовна. — Кстати, соберите со всех управляемых вами его имений как можно более наличных денег… Слышите, как можно более…

— Как же, Рена, более… ведь оброки уже получены.

— Надо взять, что возможно, продать леса на сруб, отпускать на волю, делать все, чтобы было больше денег… Слышите, больше.

— Но можно продешевить… разорить, — заикнулась было Цецилия Сигизмундовна.

— Дешевите, разоряйте… так надо!.. Слышите, так надо…

— Слышу.

— И главное, не теряйте времени.

— Ты меня пугаешь, Ирена, разве он?.. — прошептала Цецилия Сигизмундовна.

— Разве он, разве он… — вдруг опустила ноги на пол Ирена Станиславовна и даже выпрямилась на канапе. — Это не ваше дело, что он… Я говорю, значит надо делать, вы знаете, что я даром не говорю.

— Хорошо, хорошо, сделаю, не волнуйся.

Она замолчала, опустившись на одно из кресел, стоявших около канапе.

Ирена тоже сидела молча, нахмурив брови.

— Что же сказать Владиславу? — после некоторой паузы, задала вопрос старуха.

— Пусть войдет, мне теперь лучше.

Цецилия Сигизмундовна встала и также бесшумно удалилась, как вошла.

Через несколько минут в ту же дверь вошел Владислав Станиславович Родзевич.

— А ты все больна? — подошел он к сестре и нежно поцеловал ее руку.

— У меня очень расстроены нервы… не говори так громко, — уронила Ирена.

Владислав Станиславович сел на кресло, за несколько минут перед тем покинутое его теткой.