Замуж за первого встречного или невеста с сюрпризом (СИ) - Стасина Евгения

Ведь за чужое глотку рвать, только дурак станет. Видимо, рано еще для романтики. Целовать ее слишком рано начал, и привыкать к ней явно не стоило. И если что и печалит, так это то, что мне до жути обманываться понравилось…

– Гриша! – она, кажется, плакать собралась, и ногой топает, словно это хоть что-то исправит, а лишь головой качаю, и на пятках развернувшись, прочь ухожу. Быстро, словно без рюмки водки потерю эту не перенесу.

Ведь как смотрела она на него…

– Гриш, все не так, как кажется! Не целовались мы! Он меня просто врасплох застал! Ерунду какую-то нес! – Стеша меня нагоняет и, никого не стесняясь, на руке виснет. – Не уходи, ладно? Это ведь бред!

Бред? Даже с шага сбиваюсь… Он ей о любви говорил! Тут и подслушивать не надо, у лысого на лице все было написано!

– А если б поцеловал, ответила? – в сторону, где люди на наш скандал полюбоваться не смогут, ее утягиваю и в голубые глаза смотрю. До того испуганные, что еще немного, и она непременно в обморок упадет. – Если бы поцеловал, смогла бы его оттолкнуть?

И так хочется мне сейчас, чтоб она ответила верно. Чтоб рассмеялась, что ли, пальцем у виска покрутила, и сквозь смех бросила что-то вроде:

– Ну ты совсем дурак?

Да, видать, не судьба. Молчит, в губу нижнюю зубами впилась и, что самое страшное, глаза опустила.

– Видишь, – во второй раз за последние две минуты ладошки ее с себя сбрасываю и рукой по волосам мазнув, свой путь продолжаю. Под аккомпанемент ее каблуков, что за мной следом по полу отстукивают. В банкетный зал прохожу, и мимо гостей протискиваюсь, не обращая внимания даже на друга, что в эту минуту свою молодую жену в танце кружит. Дай бог, чтоб ему повезло. А то мне теперь кажется, что брак — это самое дурацкое изобретение человечества.

 Плескаю в рюмку водки, и даже закусывать не спешу, жестом от протянутого Мариной огурца отказываясь. Так сойдет, один черт тошно, чего мне эта горечь?

– Так где Стефания? А то я уже заскучала тут, все только и знают, что шампанским надираться!

Где-где. Стоит. В другом конце зала. Сначала на меня смотрит, потом на плитку, что аккурат от носков ее туфель трещинами расползается. Порывается шаг сделать, ведь обойти в этот раз, когда люди плотным кольцом танцпол облепили, не получится, да так и сдается. Видите, сама судьба против меня.

Глава сорок шестая

Стеша

– И что вы почувствовали, когда Борис вас обнял?

Серьезно? Я тут слезы платочком утираю, наш с Гришей разрыв оплакивая, а он о Зайцеве печется!

– Да ничего! – бросаю в запале, а слегка поостыв, призадумываюсь. – Удовлетворение.

– Удовлетворение? - Снегирев, явно ожидавший чего-то другого, во все глаза на меня таращится. Ручку шариковую вместо закладки в блокнот кладет и, взяв себя в руки, уточняет:

– Какое такое удовлетворение?

– Ну, явно не сексуальное, – от него же вином таращило! И духи эти в нос так и били, наверняка Катька их выбирала. – Обрадовалась, что плохо ему. Так что нет, Рудольф Геннадьевич, ни о каком прощении и речи не идет. Я, видимо, безнадежная пациентка.

Ликовала я, ведь меня вроде как растоптали, другую мне предпочли, а в итоге вон, мается Боря.

И даже если, протрезвев, он о каждом своем слове пожалел, один черт, мне приятно.

 – А, вообще, я в его чувства не верю. Не бывает так! Кто от любимого человека отказывается?

Наоборот, за него борются. Все преграды на своем пути сметают, лишь бы рядом быть, единым целым. И уж точно не идут забываться в чужие объятья.

– Я думаю, над ним чувство собственности верх взяло. Он ведь привык меня какой видеть? Сломленной, зависимой от него, забитой. А тут на тебе: мне бы в подушку реветь, а я счастлива! И муж красивый, и я сама расцвела. Не зря же сказал, что я на ту глупую первокурсницу похожа, которая когда-то его покорить сумела.

– Тогда что ж вы его не оттолкнули?

Честно? Собиралась я. Только еще чуть-чуть хотела свое уязвленное самолюбие потешить. Ведь заслужила, разве нет? За насмешки его, за то, что с невестой своей по мне катком проехался. А потом назад сдал и еще раз, для верности, чтоб не оправилась больше.

– Оттолкнула бы. Три дня об этом думала и поняла – не быть нам с Борькой вместе. Остыла я.

– А с Григорием почему не объяснились? Ведь понимаете же, что не столько его ваш разговор с бывшем мужем задел, сколько ваше молчание на вполне себе закономерный вопрос.

– Понимаю, – склоняю низко голову и носом шмыгаю, совсем не стесняясь своего психотерапевта. Что я первая, что ли, кто в его кабине сопли на кулак мотает? Наверняка привык уже, даже салфетку новую мне в руку сует.

– Просто, не могла я так сразу… Рудольф Геннадьевич, я ведь с Борей с девятнадцати лет вместе. Он в каждом моем воспоминании: мой первый мужчина, мое первое в жизни свидание, первый поход в загс. Я с ним детей хотела! Планы совместные строила, и если б не выгнал, возможно, до глубокой старости с ним прожила. Вот с таким вот неправильным, в чем-то черствым…

– Боялись поторопиться и Гришу обмануть?

– Конечно. Он ведь что-то большее в виду имел, вовсе не о поцелуе речь шла. Он будто спрашивал, хотела бы я к Зайцеву вернуться? А я на тот момент ответа не знала. Такая каша была в голове.

И теперь не мешало бы высморкаться, ведь я еще чаще всхлипывать начинаю. Как вспомню какой обидой глаза супруга загорелись, на стенку лезть хочется. И желательно, на высокую, чтоб до самого верха добраться и руки отпустить, плашмя к ботинкам Полонского свалившись. А он пусть переступит и дальше идет, ведь он лучшего отношения заслуживает, как ни крути!

– В общем, я все испортила. Ни с Зайцевым вопрос так и не закрыла, ни с Гришей не сблизилась.

Неудачница. Причем еще и со сдвигом в крохотном мозгу.

– И теперь я места себе не нахожу.

– Новые ритуалы появились или старые одолевают?

– Уборка. Теперь еще больше микробов боюсь: вдруг подцеплю что-то страшное? Умру и не успею с мужем помириться?

Хотя, на смертном одре людям положено грехи отпускать. А Гриша все-таки человечный, недаром сотрудники хвалят, так что, дай бог, сжалится.

– Опять же мытье рук. Мне теперь кажется, что я о Борин пиджак их испачкала. Вывозилась в грязи по самые локти, – показываю врачу свою левую ладошку и тяжело вздыхаю. Ведь только вроде наладилось, а я за несколько дней их до того высушила, что даже в кулак пальцы сжимать больно. Кажется, еще чуть-чуть и кожа лопнет.

– А трещины… Я их еще пуще прежнего боюсь. Сегодня поэтому на сеанс и опоздала — крыльцо у больницы хорошенько почистили, а я как выбоину эту на проступи увидела, так и замерла. И, Рудольф Геннадьевич, я, кажется, еще один ритуал создала.

– Какой? – хмурится мой врач. И чем больше я душу ему изливаю, тем сильнее седые брови на переносице сводит.

– Я, – перехожу на шепот, будто нас кто-то подслушать может, – стала бояться, что Гриша уйдет. Ну, знаете, с утра на работу отправится и не вернется… И с чего-то решила, что если на полках в гостиной все правильно расставлю… Можно не сомневаться, что к ужину как штык будет. Вчера сорок минут рамки с фотографиями двигала, прежде чем успокоиться смогла. И еще…

– Что еще? – когда молчание мое уж слишком затягивается, доктор мою ладошку жмет. Мол, не волнуйся, я все пойму.

– Еще постоянно на него смотрю. Когда он ужинает, а я, например, посуду мою. Стала на том себя ловить, что мне до того страшно становится, что если не обернусь, не удостоверюсь, что он тут, дальше делами заниматься не смогу.

Ну все, я тряпка! Я готова уже ему в ноги упасть и без устали молить, чтоб Полонский оттаял. Перестал, как призрак, по квартире перемещаться. В полнейшем безмолвии… Ведь единственное, что я от него слышу, это сухое «привет» утром, и безжизненное «спокойной ночи, Стеша», когда за окном уже темнота непроглядная.

– Так что останавливает вас? Почему бы не поговорить?

– Как? – сажусь, ведь за сорок минут поясница моя уже затекла, и еще одну салфетку в мусорную корзину бросаю. – Я разочаровала его, Рудольф Геннадьевич. Все, что он для меня сделал, объятиями Борькиными обесценила.