В лапах страха - Александр Юрин

А вот Сергей, в отличие от брата, был на «тачках» просто помешан. Да и финансы позволяли. Правда, лишь до поры до времени. После убитой «девятки», больше походившей на стратегический бомбардировщик, Сергей пересел в респектабельный «Мерседес» SL класса, отчего сделался полностью удовлетворённым и, самую малость, надменным, словно данная цель занимала его не один год, а отмеченная победной галочкой, тут же превратилась в достижение под номером один. Да и женщины, какими бы они ни были правильными, реагировали на мужиков за рулём подобных «купе», в большинстве случаев, одинаково. Будь жив академик Павлов, и по сей день, можно было бы развить его общепризнанную теорию рефлексов. Только использовать в качестве объекта наблюдения не собак, а самое красивое и желанное, что ступает в элегантной туфельке по поверхности планеты Земля. Хотя, как казалось Глебу, женщины не особо интересовали брата, когда тот находился за рулём дорого авто. Сергей то ли пересытился ими в бытность пилотирования «девятки», когда поклонниц стало много и сразу, то ли просто настолько упивался красотой и величием новой машины, так что на что-то другое его эмоций просто не хватало.

Что и говорить, уже тогда, у станции метро «Воробьёвы горы», между строк возвышенных изречений брата, относительно своей новой жизни и не своей новой машины, Глеб отчётливо читал совершенно иное. И это ему совсем не нравилось! Сергей мог сплавлять на волю небес, что угодно, вплоть до межгалактических войн каких-нибудь зиготообразных спор с ожившими отрыжками из древних римских плевательниц, — но не было никаких сомнений в том, что на счёт машины и работы, якобы, связанной с той, он заливает без тени смущения.

Глеб прекрасно знал брата, и понимал, что после всего перенесённого в детстве — вернее упорно вытренированного, — Сергей вряд ли откажется и дальше испытывать судьбу в роли профессионального игрока. Тем более что это сулило огромные «лёгкие деньги»! Хотя Сергей данную фразу просто терпеть не мог. Да Глеб и сам не мог её выговорить с уверенной интонацией: язык так и лип к нёбу, а комок в горле превращал речь в жалкое бормотание. В глубине души, каждый из братьев прекрасно понимал, как именно всё обстоит в действительности. А царившее между ними напряжение только лишний раз подтверждало неприятную данность.

«Кто попробовал однажды и выиграл — тот не остановится и дальше», — сказал кто-то из сокурсников Глеба во время возникшего на лекции спора…

Сам спор начался с совершенно посторонней темы.

Глеб отчётливо помнил, произошедшую в тот день дискуссию, которая для него самого открыла нечто иное, нежели задумывал вбить в неподатливые умы абитуриентов затеявший её профессор.

Разговор начался с того, что тучный лектор, по привычке восседая за огромной кафедрой и потягивая утренний кофе, — то ли специально расставляя сети, то ли просто о чём-то задумавшись, — сказал, будто тот же Александр Македонский не мог, в свою бытность полководцем, проиграть отдельную взятую битву кому бы то ни было. Хотя бы тому же Дарию — трусливому царю поверженных персов, который во времена грандиозной битвы при Гавгамелах мчался впереди своих солдат, силясь сохранить хотя бы жизнь, так как было уже не до чести. И дело тут даже не в характере самого Дария — будь на его месте кто угодно, думается, финал битвы оказался бы неизменным, потому что личность Македонского изначально задумывалась, как основополагающая, занимающая особое место в человеческой истории. А все остальные должны были с этим просто смириться.

На этом месте произошла первая склока. Естественно, активировался кто-то из «ботаников», учащихся на бюджетной основе, — остальным на нудную тарабарщину было просто плевать.

Глеб не был силён в истории, потому уверенно причислял себя ко второй группе нерадивых циклофем, которым единственное, что нужно, прежде всего, — это оставаться незамеченными. Да и история была ему совсем не нужна: на журфаке — это так, рутинная канитель, которую всё же лучше не запускать, иначе можно потом «закопаться», вычищая хвосты. К тому же не стоило забывать, что это была уже не средняя школа, а сам великий МГУ, со своей сотней человеко-абитуриентов на место из года в год, где одной какой-нибудь случайно угаданной и вовремя озвученной датой спастись вряд ли удастся.

Глеб уже на первом семестре понял, что ценится тут, в первую очередь, философствующая мораль, идущая параллельно с исторически выверенным процессом. И если ты, собрав в кучу ту же битву при Гавгамелах с личностной характеристикой Македонского и Дария, не пойдёшь топором в топь, а побарахтаешься с полчасика на поверхности, и сделаешь это более-менее достойно, так что суть твоих рассуждений уловит хотя бы лектор — про сокурсников нечего и говорить, — тогда следующая пытка последует минимум через полгода.

Ну, так вот… Кому-то из бюджетников не понравилась речь лектора, смысл которой сводился к тому, что Александру отводилась некая определяющая роль в судьбе человечества. По мнению абитуриента, у Македонского элементарно не было соперников, которые бы соответствовали высочайшему уровню интеллекта великого полководца, — и незачем вплетать в историю происки небесных сил и какой-то там потусторонний смысл! Одним словом, неудавшийся зубрила, собственноручно влезший в угодливо растянутую перед его носом петлю, пытался втолковать похожему на удав профессору, что выступи против Македонского не какой-нибудь там трусливый перс, а взять хотя бы другого Александра — Невского или кого-нибудь из кровожадных монгольских ханов, — ещё не известно, чья бы смекалка оказалась изворотливее, и кто бы горделиво восседал на щите, созерцая, как его поверженный противник мчится прочь, подобно Дарию.

Такая точка зрения развеселила профессора не на шутку, отчего он, в чувствах, пролил на дорогущий галстук остатки кофе и даже не обратил на неприятную случайность внимания. Тут даже сам Глеб понял, насколько всё выглядит абсурдным; он попытался разглядеть говорившего, но ничего не вышло, — из-за начавшегося переполоха аудитория превратилась в вольер беснующихся шимпанзе, которым показали зеркало.

Профессор, усмехаясь, совершил контр-выпад: во что бы превратилась история, да и жизнь вообще, наплюй мы на пространственно-временной континуум и перемести всех великих воителей в одну временную эпоху ради такого вот эксперимента — понаблюдать кто, так сказать, кого?

Глеб сразу отчётливо представил, к чему бы привёл подобный парадокс. Тем более и за примером далеко ходить не нужно — взять хотя бы Советский Союз и фашистскую Германию. Всего двое помешанных на господстве, и почти разрушенный до основания мир. А представьте, если бы в каждой стране у руля, одновременно, сидели такие вот могущественные фанатики и вершили свои дикие планы по истреблению всего живого… Это ведь, не что иное, как начало конца! И, думается, вторая половина аудитории, к которой Глеб себя по-прежнему причислял, прекрасно осознала данность. Однако бюджетники не спешили сдаваться, и Глеб слышал, как умолкшего профессора прессует уже кто-то другой.