Опер против «святых отцов» - Владимир Черкасов

— Как нет?! — звонко воскликнула Маришка. — Ты с кем на дело пошел, Серега? Иль ты думаешь, что я, Феогенюшку, Сверчка пережившая, ненаглядного Вована урывшая, у параши улягусь? Ты, мент, еще крутых телок не видел!

От этого шквала лихости и бесшабашности повеселел Кострецов.

— Ну, Маришка, пробуй. Я все время буду на телефоне ждать.

— Шито-крыто, в землю врыто, — отозвалась агентка, от которой зависело оперское счастье.

Мариша положила трубку и посмотрела на себя в зеркало. Светились ее серые глазищи, белокуро томила волна волос. Она распахнула на себе халат и полюбовалась на веерные бедра, стройность ног, узость талии, красоту бюста. Вспомнила, как отдавалась Ловунову на столе после ужина. Он был в диком восторге от ее поз и выносливости. И в памяти Мариши выщелкнула фразочка Виктора Михайловича:

— А у меня на работе стол еще лучше.

Взглянула на часы Маришка: до конца рабочего дня оставалось часа два. Она быстро приняла душ, натянула на точеное тело по полной секс-программе одежду, надушилась пряными духами.

Вышла на улицу, села в свою иномарку памяти томящегося в районе параши Вована, порулила в центр Москвы на знаменитую Старую площадь. Там при коммунистах варилась каша ЦК КПСС, теперь — администрации президента.

Припарковала Мариша на площади около длинного ряда служебных машин свою. Вышла и скромно, не покачивая бедрами, направилась к подъезду, из которого можно было позвонить по телефону.

Она набрала номер Виктора Михайловича. Он, впервые услышав ее голос в трубке рабочего телефона, немного растерялся. Мариша сразу наехала интимной бесстыдностью:

— Ты говорил, что на работе у тебя стол еще лучше. Я уже стою внизу без трусиков.

Ловунов хихикнул.

— А пояс с резинками?

— Витенька, я свой лучший надела — самый тонкий, с гипюром.

Тот причмокнул.

— Немедленно пропуск тебе заказываю.

Охочий до сексуальных причуд Ловунов оценил у себя в кабинете длинный письменный стол, инкрустированный слоновой костью, потому что трахал на нем девиц из обслуги их высокоответственного здания, секретуток, уборщиц, официанток из столовой.

Удобство стола для него было в том, что его край приходился точно напротив лобка стоявшего на полу Ловунова, когда он располагал на нем девушку. Любителю комфорта Виктору Михайловичу было ладно входить между раздвинутых женских ног, уверенно стоя на ковре на своих двоих. Но все это были случайные, неожиданные «упражнения» с девицами, подворачивающимися под руку. Отметиться же на мемориальном своем столе с Маришей, о которой Ловунов беспрерывно думал после их развлечений у него дома, было поизысканнее.

Когда Мариша впорхнула к нему в кабинет, Ловунов сгребал со стола бумаги, освобождая секс-площадку. Он открыл свой сейф и сунул туда на свободные полки папки. Потом озорно улыбнулся, прошел к двери и закрыл ее изнутри.

Мариша, теперь уже покачивая бедрами, медленно подняла юбку. Ее голые ляжки, ягодицы, живот, заканчивающийся светлыми кольцами волос лобка, сметанно забелели под черным поясом с резинками.

Ловунов скинул пиджак, растегнул брюки, пододвинул к столу стул. Мариша встала коленями на него, опираясь на стол, выгибая попу. Ловунов со сладострастным подвыванием вошел в раздвинутую перед ним раковину. Мариша, прижимаясь к столу, невольно смотрела в раскрытое нутро недалеко стоящего сейфа.

Агентка Кострецова не могла подозревать, что «алмазный» документ, о котором час назад твердил опер, хранился именно в этом кабинете, в этом сейфе. Она сюда неосознанно пробивалась, чтобы поглотить секс-играми Ловунова, замкнуть на себе во имя суперзадачи — разведки по этому самому Соглашению.

Вдруг на одной из папок Маришка, вздрагивая задницей от самозабвенно трахающего ее Ловунова, ясно прочла то самое название: «Дополнительное соглашение…»

Она взвыла от восторга, еще пуще подхлестнув Виктора Михайловича. Он повернул ее и распластал спиной на столе. Так взвихрился, что закончил акт, пачкая приспущенные брюки. Аккуратист Ловунов стал тереть пятна на брюках носовым платком.

— Когда ешь мороженое, снимай брюки. Водой с мылом надо немедленно замыть, — подсказала Мариша, поддергивая чулки и спускаясь со стола.

— Я сейчас, — озабоченно сказал он, — в туалете замою.

Ловунов застегнул «молнию», надел пиджак и вышел из кабинета.

Маришка молниеносно бросилась к сейфу. Выхватила из запримеченной папки бумаги. Стала запихивать их под юбку, в чулки.

Когда Виктор Михайлович вернулся, Мариша скромной посетительницей сидела на стуле около секс-стола. Ловунов взял у нее пропуск и подписал его на выход.

— Спускайся вниз. Я следом за тобой.

Маришка, кинула взгляд на раскрытый сейф, переживая, а вдруг Витенька глянет в папку «Дополнительное соглашение», — и вышла с сильно стучащим сердечком.

Виктору Михайловичу было не до ревизии сейфа. Он вынул из него заброшенные туда до этого папки и вернул их на стол. Автоматически скользнул взглядом по наиважнейшей, «алмазной», где вместе с Соглашением хранились документы по незаконной переброске «Аграфом» алмазов за границу, но и не подумал, конечно, ее открыть.

На улице они сели в Маришину иномарку и отправились ужинать в ресторанчик с японской кухней.

Оттуда Мариша, выйдя из зала якобы в туалет, позвонила Кострецову:

— Все бумаги на руках, вернее, на ногах. Под юбку запихнула.

— Сама взяла? Где передашь, милая? — закричал в трубку опер.

Она сообщила адрес ресторанчика.

На его задворках спустя полчаса Маришка, упорхнувшая снова «на минутку», вручила Кострецову «бриллиантовую» добычу. Он не сдержался и поцеловал ее в нос. Маришка была уже пьяна, огненно прижалась к капитану, он с трудом оторвался от великой шпионки.

Кость отвез документы Саше Хромину, еще находившемуся на службе. Опер Хромин с восторгом перелистал их, воскликнув:

— Да это прямая тюряга Ловунову с Кирином! Тут кроме Соглашения и другие важнейшие бумаги по незаконным операциям.

Он начал звонить по начальству, застолбляя совместную разработку ФСБ и МВД по этому делу, за разрешением на арест Ловунова и Гоняева.

К полуночи все было оформлено. Хромин, подмигнув Сергею, сообщил:

— Наши топтуны сегодня с обеда на хвост Ловунову и Гоняеву сели. Работают с передвижной прослушкой, так что и разговоры объектов засекают.

— С чего это?

Саша улыбнулся.

— Да ты ж сказал, что до утра у тебя на руках будет «алмазно-бриллиантовая» бумага. «Титулом» Кость поклялся. Ну я и решил клиентов тепленькими для ареста держать.

— Рад, Санек, что не разуверяешься в своем лучшем друге. Ну и что эти могущественные люди в свои последние часы на воле делают?

— Пьют на пару.

Сергей удивился:

— Да ну? Ловунов с Маришей расстался?

— Не хотел, — объяснил Хромин, — он с нею после ресторана дома в постельке развлекался, а тут митрополит Кирин позвонил, говорит: «Приезжай, душа поет, надо отметить». Это он насчет того, что гора с плеч свалилась — главного соперника епископа Екиманова нет на свете, Белокрылова — самого знающего свидетеля — тоже не имеется в живых, и удалось добиться, чтобы твое расследование наверх забрали для успокоения. Ловунов Маришу отправил, поперся к митрополиту домой на Садовое. Там они сейчас и гудят.

Кострецов усмехнулся, поглядел в окно кабинета на окунувшуюся в глухую ночь Лубянку.

— Сколько ж мы им дадим еще погудеть?

Саша пригладил смоляную шевелюру, проговорил по-сибирски обстоятельно:

— А пускай люди напоследок выпьют как следует. Ты, что ли, любимой чекистской привычки не знаешь?

— Под утро брать?

— Ага. В эту пору наступает самая расслабуха у человеков, при аресте много не трепыхаются. Правда, в сталинские времена до самого рассвета многие нашего визита ожидали, к шуму шин, скрипу тормозов на улице, шагам на лестнице прислушивались. Ну, это достаточно уже описано.

Покосился Кость на своего дружка, смакующего данные обстоятельства, будто рыбак, тоскующий по уловистому клеву. Перевел разговор:

— А что, интересно, они пьют?

— И это ребята уже докладывали, у филеров лазерные микрофоны, даже застольные разговоры через стены прослушивают. Лакают Ловунов с его преосвященством виски вперемешку с бургундским. Чокаются, обнимаются и приговаривают нечто вроде: «За наше алмазное здоровье, за наше бриллиантовое будущее».

— Тогда, Сань, давай и мы выпьем хоть чаю, а то у меня давно в животе ничего не было.

Хромин кивнул, открыл письменный стол, стал доставать кипятильник, баранки, чай да сахар.

Бургундское и виски действительно лились рекой у Гоняева в столовой его просторной квартиры в одном из пяти высотных «теремков» Москвы, постройка которых была одобрена лично Сталиным.