Азиаты - Валентин Рыбин

Абдул-Файз был явно ошарашен столь жестокой милостью Надир-шаха, не сразу сообразив, что и ответить. Стоявший по левую сторону от солнцеликого его шурин Лютф Али-хан подсказал с досадой:

— Дорогой хан, поблагодари шаха за оказанную милость! Ещё не один властелин не удостаивался такой чести.

Абдул-Файз, видя, что и сам Надир-шах ждёт от него благодарности, вновь упал на колени и залепетал жалкие слова. Как только он отполз, Надир-шах обратился к шурину:

— Лютф-Али, поезжай в Самарканд, возьми с собой двадцать тысяч всадников. Разгони непокорное племя юз, не пожелавшее приехать ко мне, и привези нефритовый камень с могилы Тимура в Мешхед. Будет что ещё интересного — захвати тоже. Сними двойные ворота с дворца Биби-Ханым, они очень красивы.

Лютф-Али-хан удалился, объявив боевым сотням садиться в седло. Вскоре всадники выехали на зеравшанскую дорогу и поскакали по ущелью в сторону Самарканда.

Когда стемнело и долина наполнилась убаюкивающим звоном цикад, в шатёр Реза-Кули-мирзы, крадучись, вошли три его ближайших друга и четыре красавицы. Две свечи, источая запах несвежего сала, освещали внутреннее убранство шатра: большой персидский ковёр, скатерть со всевозможными яствами, европейские вина в бутылках, вокруг разбросано множество небольших подушек в атласных чехлах. Мирза приготовил для дев серебряные браслеты, украшенные бадахшанскими камнями.

— Проходите и садитесь, прекрасные пери! — вежливо пригласил он, разглядывая в полумраке всех четырёх, чтобы выбрать себе получше. Все они были изящны и грациозны, все с размалёванными лицами. Одна из них от смущения кашлянула, и мирза подумал: «Эта не годится». Вторая, садясь, подморгнула принцу и он решил, что она самая бесстыдная из четырёх. Разглядывая оставшихся двух, он нашёл, что они приятнее, и надел на их запястья браслеты. Затем одарил и не понравившихся ему.

— Откуда вы, какому хозяину служите? — спросил мирза, обращаясь ко всем.

— Хозяин у нас один — великий и несравненный Абдул-Файза-хан, — мгновенно отозвалась та, что подморгнула мирзе.

— Значит, вы все из его гарема?

— Да, дорогой мирза, это сама рассада великолепного цветника бухарского хана. Остальные — увядшие цветы: их мы отправили к юз-баши, — пояснил Салах, садясь и обнимая за талию разговорчивую гурию. Мирза нахмурился, и Салах мгновенно убрал руку с талии красавицы, догадавшись, что мирза ещё не сделал свой Выбор.

— Вы можете быть спокойны за свою совесть и честь, — назидательно сказал мирза, вновь скользнув по улыбающимся лицам всех четырёх. — Вы попали в объятия лучших людей империи Надир-шаха. Афшар, будь тамадой и налей нам в бокалы французского вина…

Благородная компания осушила бокалы. Красавицы потянулись к винограду и яблокам. Афшар произнёс тост за лучших пери Бухары, которых послал Аллах на сегодняшнюю ночь, снова выпили, на этот раз итальянского вина. Салах неосторожным движением руки погасил свечу — в шатре стало почти темно. Мирза велел погасить и другую свечу. Ночная оргия мирзы и его ближайших друзей набирала силу…

Тем временем двадцатитысячное войско под командованием Лютф-Али-хана продвигалось к Самарканду, оставляя позади разбуженные кишлаки. Персидская конница перевалила через горы и спустилась в Мианкальскую долину. После трёх часов отдыха, не разбивая лагеря, конные сотни двинулись дальше и вскоре с нескольких сторон ворвались в Самарканд. Лютф-Али ожидал сопротивления, но горожане заранее покинули город: остались в нём лишь люди персидского происхождения — около тысячи семейств. Собравшись в крепости у мавзолея Тимура, стоя на коленях, они выражали свои верноподданнические чувства. Военные силы Самарканда, по сообщению оставшихся, выехали на Амударью, желая там дать бой Надиру, но Лютф-Али-хан уже знал, что все войска бухарского хана приведены к покорности, и спокойно занялся порученным ему делом.

В сопровождений военачальников он поднялся к порталу мавзолея Гур-Эмира. Вход оказался с восточной стороны. Войдя в небольшое преддверие, а оттуда в часовню, Лютф-Али-хан остановился и стал разглядывать её. Это была мрачная комната шагов десять в длину и ширину. В самой середине, под куполом, лежали два саркофага, обращённые изголовьем к Мекке. На одном из них покоился большой тёмно-зелёный нефритовый камень. Хранитель усыпальницы великого полководца едва слышно пояснял персидскому сипахсалару;

— Под этим очень дорогим камнем, подаренным его величеству Тимурленгу китайской принцессой, лежит он сам, да будет имя его вечно возноситься над всеми мёртвыми и живыми государями!

— Не болтай, мутевели, что не следует! — грубо прервал его Лютф-Али-хан. — Долго не было государя, который превосходил бы самого Тимура, но теперь он появился — имя ему Надир-шах!

Мутевели вздрогнул и раболепно кивнул. Затем продолжал с той же тихой покорностью:

— Рядом с Тимуром… посмотрите на этот саркофаг, покрытый серым камнем, лежит Мир Сеид Бёрке — учитель его… А в этих — тела жены, внуков и правнуков великого государя.

Лютф-Али-хан обратил внимание на Коран, лежавший у изголовья погребённых. Мутевели пояснил, что Коран переписан собственной рукой внука Тимура Байсункарой. Взяв Коран в руки, Лютф-Али-хан передал его одному из военачальников, ничего не сказав, и пока осматривал усыпальницу, ослеплённые религиозной благостью хорасанские курды разодрали книгу по страницам и спрятали в карманы. Лютф-Али-хан сказал хранителю усыпальницы:

— Извини нас, мутевели, мы приехали в Самарканд и желали бы увезти нефритовый камень в Мешхед: таков приказ Надир-шаха.

— О, Аллах, возможно ли такое кощунство!.. — воскликнул хранитель усыпальницы, но Лютф-Али-хан оттолкнул его и приказал вытащить камень во двор.

Пока воины занимались камнем, Лютф-Али-хан, стоя во дворе обдумывал, как его уложить на лафеты двух соединённых артиллерийских орудий. Камень понесли, ломая деревца и вытаптывая цветы, долго возились, привязывая его к лафетам, потом на колёсах спускали вниз с горы, на которой сиял синими куполами мавзолей Тимура. Спустившись, остановились у мечети Биби-ханым, чтобы снять бронзовые ворота…

Мутевели, обливаясь от волнения потом и моля Аллаха смилостивиться над ним, вечером тихонько спустился по длинной лестнице, находившейся сзади входа усыпальницы и ведшей в комнату под часовней. Эта комната была не только одинаковой величины с верхней, но и украшена также. И саркофаги стояли в таком же порядке, но в них действительно были останки Тимура и его близких.

III

Хорезм ожидал нашествия персидских войск. С той поры, когда стало известно о возвращении Надир-шаха из Индии, хивинский хан Ильбарс постоянно то сам, то высылал биев или туркменского хана Мухаммед-Али Ушака с его конными сотнями к границам Хорасана, Возле Туркмено-хорасанских гор, возле крепостей селений Теджен, Серахс, Каахка, Дурун часто завязывались небольшие, но жестокие стычки передовых отрядов той и другой сторон. Это говорило о том, что большой войны не избежать, и начнётся она очень скоро. Не допустить персидские полчища в Хорезм, к густо населённой местности Бсш-Кала, куда входили крупные города Хазарасп, Ханка, Ургенч, Кят и Шахабад, стало главной заботой Ильбарс-хана. Желал он встретить огромную армию Надир-шаха подальше от своего ханства, у горных равнин или в песках. Вот и в этот жаркий августовский день, когда гонцы принесли весть, что войска Надир— шаха вышли из Герата и направились в Келиф, он поднял в седло почти всю свою конницу и отправился берегом Амударьи в Чарджуй. Бросок этот был столь стремителен, что Ильбарс пришёл в назначенное место гораздо раньше, чем персидская армия подошла к чарджуйской переправе через Амударью. Хивинский хан не снимал руки с эфеса сабли и ждал сообщения о том, что персидский шах двинулся на Хорезм, однако Надир— шах приказал вдруг навести понтонный мост через реку и переправил войска на восточный берег. Поначалу Ильбарс решил, что персидский шах, узнав о готовности хивинского хана дать сражение, уклонился от битвы и свернул в сторону. Но вскоре стало известно, что персы двинулись на Бухару, взяли её без боя, подчинили себе Абдул-Файз-хана и пополнили свои войска бухарскими сарбазами. По соображениям Ильбарс-хана, выходило, что Надир-шах не только не отказался от намеченной цели, но и укрепил свои силы. Уверенность Ильбарс-хана в несомненной победе над Надир-шахом слегка пошатнулась, однако от Чарджуя он не отошёл и в тревожном ожидании наблюдал за ходом действий.

Хивинские войска стояли огромным лагерем на берегу Амударьи, в шести фарсахах от Чарджуя, и туда постоянно отправлялись гонцы за новостями. Пока что ничего опасного они не доносили, кроме слухов, что в армии Надир-шаха более двухсот тысяч конных и пеших воинов, множество пушек и стенобитных орудий. Но и эти вести тяжестью ложились на сердце Ильбарса, у которого армия была вчетверо меньше да и оснащена старыми ружьями и замбуреками. Все надежды возлагались на храбрость бесстрашных джигитов и их умение рубить саблей. Наконец, ему донесли, что 7 октября персидские войска выступили из Бухары и двинулись к Хорезму. Ильбарс-хан тут же собрал совет узбекских биев и туркменских сердаров. Мухаммед-Али-хан Ушак — предводитель туркмен, всегда отличавшийся не только личной храбростью, но и крепким умом, предложил: