Владимир Высоцкий: Эпизоды творческой судьбы - Олег Терентьев

А Эдик Володю пару раз чуть было не выгнал. Поскольку мы ежедневно ложились спать в 2 — 3 часа ночи, а в 5 уже вставали, то, естественно, на лице артиста и на его самочувствии это отражается. И Эдик был страшно недоволен, скандалил, грозился отправить его в Москву. Мы брали Володю на поруки, а сам он шутливо (но для эффекта — на полном серьезе) обижался на Кеосаяна, брал бумагу и сочинял письмо Кочаряну. «На Большой Каретный, дедушке Левону Суреновичу»: «Милый дедушка, забери меня скорей отсюдова! Эдик меня обижает...» и т. п.— такие маленькие эпистолярные шедевры». (7)

«Потом у меня была перемена в моей судьбе киношной (...). Я стал играть людей серьезных, за спиной которых биография, интересная жизнь. Меня пригласил сниматься к себе Виктор Туров, режиссер с «Беларусь-фильма», мой большой друг, человек, у которого в детстве была целая эпопея (...). На его глазах казнили отца немцы, а потом угнали его с матерью в Германию. Ему было 7 лет (...). А потом, когда их освободили американцы (...), и он и мать ушли. И потеряли [друг друга].

Он полгода скитался по Европе — добирался до России. И пришел к себе на родину в Могилев сам, пацаном девятилетним.

И вот он снимал фильм (...), он такими глазами и видит все — детскими. «Я родом из детства» — так и фильм назвали. Я думаю, что (...) он имел в виду себя, потому что там действуют пацаны, [и], наверное, один из [них] — это он». (3)

«Тогда-то вдруг выяснилось, что я вовсе не обязательно отрицательный и комедийный, потому что меня утвердили (...) на роль Володи. Человек он — серьезный. Прошел войну, горел в танке, был тяжело ранен и в 30 лет — седой, с искореженным лицом вернулся домой. Но ничто не озлобило его, он остался и добрым, и мягким, и чутким парнем». (6)

«[Мой герой] полгода лежал в госпитале и боялся посмотреться в зеркало (...) — боялся, что увидит что-нибудь страшное, что у него с лицом стало.

Потом приходит домой. Дома нет мебели, потому что все сожгли — было холодно, нечем топить. И только кто-то пожалел гитару и зеркало. И он впервые видит свое лицо после полгода госпиталя. Протирает зеркало и смотрит... [он] — седой человек в 30 лет, со шрамами на лице... А шрамы делаются в кино варварским способом...»(4)

«...натягивают кожу [на лице] и заливают коллодием [коллоидным клеем] — это такая жидкость пахучая, неприятная ужасно. И потом, когда ты снимаешь через 12 часов,— сразу лицо не расправляется. Все равно шрамы еще остаются и долго держатся...

А еще мы обнашивали одежду в тех местах, где работаем. Я ходил в форме капитана военного времени, с нашивками о ранениях. И однажды в столовой, где я ел, старушка одна мне говорит: «Ой, милок, как же тебя война-то покалечила!» (...) [А] «милку»-то (...) лет 25 от роду, да и война-то кончилась 20 лет назад. Но в Белоруссии очень свежа в памяти война, потому что [там] погиб каждый четвертый [житель]». (3)

«Впервые написал я песни в этот фильм. Военные песни. Поэтому очень дорожу этой ролью и картиной». (6)

[Участие Высоцкого в фильме «Я родом из детства» действительно явилось новым этапом в развитии его творчества. Хотелось остановиться на этом подробнее. Мы предполагаем в следующем номере осветить некоторые эпизоды, связанные со съемками этого фильма и написанием песен к нему, с помощью непосредственных участников тех событий.— Авт.]

Материалы, использованные в публикации:

1. Тучин В. Из интервью с Э. П. Левиной, бывшим завлитом театра на Таганке. Москва, 1988, 24 июня.

2. Акимов Б. Из интервью с заслуженным деятелем искусств, профессором Школы студии МХАТ Е. В. Радомысленским, Москва, 1988, 4 мая.

3. Высоцкий В. Выступление в Центральном Доме культуры, г. Усть-Каменогорск, 1970, 14 октября.

4. Высоцкий В. Выступление в строительно-дорожном институте, г. Усть-Каменогорск, 1970, октябрь.

5. Полока Г. Последняя песня.— «Владимир Высоцкий в кино». М., Союз кинематографистов СССР, Всесоюзное творческопроизводственное объединение «Киноцентр», 1989.

6. Высоцкий В. Из тезисов программы выступлений, написанных для Бюро пропаганды советского киноискусства. — «Сельская молодежь», 1987, № 6.

7. Акимов Б. Из интервью с кинодраматургом В. В. Акимовым. Москва, 1988, 10 августа.

То была не интрижка:

Ты была на ладошке,

Как прекрасная книжка

В грубой суперобложке.

Я влюблен был, как мальчик;

С тихим трепетом тайным

Я листал наш романчик

С неприличным названьем.

Были клятвы и слезы —

Все одни и все те же.

В основном была проза —

А стихи были реже.

Твои бурные ласки

И все прочие средства —

Это страшно, как в сказке

Очень раннего детства!

Я надеялся втайне,

Что тебя не трепали...

Но тебя, как в читальне,

Очень многие брали.

Мне сказали об этом —

Можешь мне и не верить —

Под огромным секретом

Человек сорок девять/

Прочитать бы мне свадьбу —

Я молю Христом богом,

Чтоб скорей пролистать бы

Мне конец с эпилогом.

Не дождуся я мига,

Когда я с опозданьем

Сдам с рук на руки книгу

С неприличным названьем.

1965

Сказал себе я: брось писать!

Но руки сами просятся.

Ох, мама моя родная, друзья любимые!

Лежу в палате — косятся;

Не сплю: боюсь — набросятся,

Ведь рядом психи тихие, неизлечимые.

Бывают психи разные,

Не буйные, но грязные,—

Их лечат, морят голодом, их санитары бьют.

И вот что удивительно:

Все ходят без смирительных,

И то, что мне приносится, всё психи эти жрут.

Куда там Достоевскому

С записками известными!

Увидел бы покойничек,

как бьют об двери лбы.

И рассказать бы Гоголю

Про нашу жизнь убогую,—

Ей-богу, этот Гоголь бы

нам не поверил бы.

Вот это мука, плюй на них,

Они ж ведь, суки, буйные,

Все норовят меня лизнуть —

ей-богу, нету сил.

Вчера в палате номер семь

Один свихнулся насовсем:

Кричал: «Даешь Америку!»

и санитаров бил.

Я не желаю славы, и

Пока я в полном здравии;

Рассудок не померк еще —

но это впереди.

Вот главврачиха — женщина,

Пусть тихо, но помешана.

Я говорю: «Сойду с ума!»,

она мне: «Подожди!»

Я жду, но чуйствую уже:

Хожу по лезвию ноже,

Забыл алфавит, падежей

припомнил только два...

И я прошу моих друзья,

Чтоб кто бы их бы не был я,

Забрать его, ему, меня

отсю-до-ва!

1965