Другой Париж: изнанка города - Наталья Лайдинен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я не думаю, что буду в ближайшее время что-то писать и где-то светиться. И вообще… Я на Валдай уезжаю!
– А можно связаться с этим вашим Мориа? Взять у него интервью? Потрясающий, колоритный персонаж. Про него можно снять документальный фильм, мы найдем финансирование.
– Не думаю, что это возможно.
– Почему? – искренне удивился Андре.
– Просто Мориа исчез.
– Куда? Давайте разыщем его, вернем. Мы же не в девятнадцатом веке живем!
– Мы живем в разных мирах. Не пересекающихся… До свидания, Андре.
– Но, Тимофей!
Я отрубил телефон. Через мгновение он снова зазвонил, настойчиво и нервно. Тогда я достал из корпуса батарею, размахнулся и швырнул ее в открытую дверь шалаша. Она беспомощно звякнула о камни где-то снаружи. Я зарылся головой в тряпки, разложенные в шалаше. Вдруг правая рука наткнулась сбоку на какую-то коробку. Я машинально подтянул ее к себе и открыл, обнаружив листки бумаги. Исписанные мелким, но вполне разборчивым почерком.
Я сел, налил себе вина в привычный граненый стакан. В памяти передо мной встало морщинистое, умное и ехидное лицо Мориа. Следом из темноты памяти выплыли огненные цыганские глаза. Воспоминание пронзило меня судорогой боли насквозь.
Держа в руках коробку, я вышел наружу, расчистил углубление для костра и попытался развести огонь, присев на знакомый пластиковый стул. Влажная высохшая трава дымилась, но не горела.
– Давай, малышка, зажги мой огонь! Пусть эта ночь пылает! – напел я негромко, достал из рюкзака обратный билет в Москву и медленно разорвал его, поджигая обрывки бумаги зажигалкой. Под моими руками медленно заплясало пламя. Я подкинул в него ветки, и костер разгорелся.
Стиснув голову руками, смотрел и смотрел на огонь. От большого количества выпитого за день и бессонницы последних суток у меня кружилась голова. А потом я поднес поближе к глазам исписанные листки. Стихи! Белые стихи на английском и французском, записанные на серой от времени бумаге. Неужели это стихи Мориа, которые он читал тогда, в катакомбах? Но он говорил еще, что не знает, уцелели ли они. Значит, лукавил старик!
Невозможно поверить собственным глазам. Сердце стучало быстро-быстро. Взгляд скользил по строчкам.
«Однажды рыжеволосая женщина превращается в сон. И тогда приходит черноволосая цыганка, перед которой меркнет вся слава мира. Но любовь разбивается о предрассудки кланов и толп, ложится Ифигенией на алтарь памяти. Так в душевной муке и боли рождается внутренняя мудрость и снова обретается Бог. Блуждания в бесконечной ночи обретают смысл в черноглазой девочке, которая однажды вслед за тобой отбросит все условности и уйдет на поиски нового огня в глазах чужестранца – так гласит пророчество…»
Вдруг издалека раздалось негромкое, но до боли знакомое мне цыганское пение. Я вздрогнул всем телом, подумав, что у меня галлюцинация.
– Мориа? – окликнул издалека знакомый голос. – Где ты? Почему не отзываешься?
– Моника! – вскочил я и ринулся навстречу. – Ты вернулась?
– Что ты делаешь здесь? Не подходи ко мне! – испуганная цыганка отступила назад, в темноту. – Ты должен был улететь в Россию!
– Я решил остаться.
– Почему? – удивилась она и настороженно остановилась в нескольких шагах от меня.
– Я не знаю. Пока… А что ты делаешь здесь? Разве ты не уехала с табором?
– Где Мориа?
– Похоже, он ушел. Ты не знаешь – куда?
– Нет, не знаю. Он говорил, что уйдет отсюда, когда почувствует время… – тихо ответила Моника и сделала шаг навстречу мне. – Значит, пророчество все же исполняется.
– Какое пророчество? – Я хотел сказать ей, что только что читал о чьем-то другом пророчестве в стихах Мориа, но слова застыли у меня в горле.
Моника медленно прошла мимо меня к огню и протянула руки над ним, опуская ладони все ниже к языкам пламени.
– Мать говорила – это слышали Мориа и дядюшка Янош, – что однажды цыганка из древнего рода уйдет из табора, встретив человека издалека. Только она сама сможет совершить для себя такой выбор. А потом у нее родится дочь, которая будет сильнее всех других женщин в роду, потому что сама святая Сара будет с ней и отдаст ей всю свою силу. Моя мать не смогла уйти, когда встретила свою любовь, может быть, поэтому она так рано умерла. Я много думала об этом, – продолжила Моника, помолчав. – Быть может, во мне сейчас сбывается пророчество. Я не была уверена в этом. Поэтому решила уйти из табора и немного пожить с Мориа. Когда мы прощались, он незаметно положил мне в дорожную сумку много денег. Вот хотела вернуть их ему. Но, оказалось, он тоже ушел…
Я стоял и слушал ее словно завороженный, совершая телепортацию в обратном направлении – в параллельный, прежде недоступный мне мир. Силуэт Моники на фоне костра казался пылающим.
– Ты помнишь его стихи? – вышел из оцепенения я и шагнул ей навстречу. – Кроме тех, которые он читал в катакомбах?
– Да… Очень смутно. Не сами слова, а то, что как будто было за ними. Сила, настроение. Иногда я просыпалась ночью оттого, что он бубнил под нос какие-то строки. Они захватывали его. Он бормотал что-то, похожее на заклинания, становился немного безумным. Его стихи меня завораживали, уводили за собой, и я снова засыпала…
– Послушай! – У меня в глазах стояли слезы. Я тоже подошел к огню, обнял Монику и прочитал ей несколько строк с листа.
«Так гласит пророчество древних, которые помнили тайны и находили ответы не в утробах отравленных городов, не в жадной до зрелищ и вуайеризма пресыщенной чужими страданиями послушной толпе, а в освобождении себя от всяческих фальшивых границ и ложных ценностей.
Очиститься, отбросить страх и вернуть возможность изначальной стихийной свободы, творчества и любви – не в этом ли главная тайна бытия?»
Примечания
1
LA – Лос-Анджелес. – Примеч. авт.
2
Клезмеры – еврейские народные музыканты, исполнители традиционных фольклорных песен и мелодий.
3
Мулло – дух мертвеца, привидение. – Примеч. авт.
4
Бокморо – хлеб везения, счастья, удачи. – Примеч. авт.
5
Кен Кизи – американский писатель, автор нашумевшего бестселлера «Пролетая над гнездом кукушки», по которому в начале 1980-х был снят одноименный фильм с Джеком Николсоном в главной роли. – Примеч. ред.
