Яблоки из чужого рая - Анна Берсенева

– Катер только через три часа будет, – сказал он. – А парк здесь… Вот увидишь! Это Паскевича парк был, польского графа, там дворец – глаз не отвести.

Он сказал это так же, как когда-то в Сретенском говорил засыпающей Ане, что завтра они пойдут гулять по аллее Печальных Вздохов. То же обещание счастья слышалось в его голосе, и у нее так же замирало сердце в ответ на это обещание.

Старинный парк, расположенный на высоком холме над Сожем, и в самом деле потрясал воображение. В нем не чувствовалось ни скучной размеренности, ни унылой запущенности – он был огромный, многоуровневый и как раз такой, каким представляет старинный графский парк мечтательная душа: с уходящими в заросли дорожками, с увитыми диким виноградом беседками, неожиданно возникающими за поворотами этих дорожек, с чудесным озером, по которому плавают лебеди, и с гротом, сложенным из огромных замшелых камней…

В гроте было маленькое кафе, в котором в будний день почти не оказалось посетителей. Матюшка, несмотря на дорожную усталость, совсем не капризничал – да он вообще-то и никогда не капризничал, – но вертелся как веретено и подпрыгивал так, словно сидел не у папы на колене, а на батуте. Ему недавно исполнилось десять месяцев, ходить он еще не умел, но все время пытался, поэтому у него постоянно был разбит то нос, то лоб, а в данный момент то и другое вместе.

– Ты поспал бы, а, Матвей? – попросил Сергей. – А я бы маму пока поцеловал…

Спать ребенок, однако же, не собирался, поэтому желание поцеловать Аню так и стояло у Сергея в глазах. Хотя они ведь целовались все время, пока гуляли в парке; у Ани даже губы болели от его поцелуев.

В кафе играла музыка, и можно было самим выбирать мелодии. Надо было бросить пятачок в большой прозрачный ящик, и тогда металлическая «рука» брала заказанную пластинку и опускала на нее иглу. Аня выбрала «Санта Лючию», которую пел Робертино Лоретти. И все время, пока Сергей кормил Матюшку растаявшим в вазочке мороженым, и смотрел на нее, и губы у него пересыхали, – звучала эта томительная, будоражащая душу песня.

– Там вообще-то красиво, – сказал Сергей. – Глушь, конечно, но, по-моему, все-таки не унылая глушь. Только леса и реки. Это ведь красиво, а?

Голос у него был счастливый и виноватый.

«Глупый какой!» – подумала Аня.

Конечно, он считал, что ей совсем не хочется ехать в глушь, и пытался ее подбодрить. Он и представить себе не мог, как она соскучилась по нему за тот месяц, что они не виделись, и как неважно было для нее, где они будут вместе! Даже еще и лучше, что глушь, – значит, они будут вместе все время и ничего не будет отвлекать их друг от друга.

– Леса и реки – это очень красиво. – Аня даже прижмурилась, представляя себе все это. – А почему реки, разве их много?

– Две, – ответил Сергей. – Река Липа впадает в Сож. И мы, получается, на полуострове стоим.

– Река Липа, город Ветка! – засмеялась Аня.

– Ну да, райцентр Ветка, – улыбнулся Сергей. – Только до него от нас довольно далеко, да и добираться нечем. Там, правда, глушь, Анюточка, – словно извиняясь, сказал он.

И вот они плыли в эту замечательную глушь на катере, и Сож блестел перед ними под летним солнцем так, что больно было глазам и счастливо сердцу.

Речной путь до гарнизона был самый короткий. Правда, рейсов туда не было, но катер военным иногда давали, и Сергей попросил командира части приурочить какие-то дела, которые у того были в Гомеле, к приезду его жены.

Матвей наконец уснул в маленькой белой каюте, а Аня с Сергеем стояли на носу катера. Она все время чувствовала, как вздрагивает его рука на ее плечах, и понимала, как сильно ему хочется, чтобы между ними не было совсем никаких преград, даже вот этой тоненькой преграды из его гимнастерки и ее белого батистового платья.

Военная форма действительно сидела на нем как влитая, этого невозможно было не заметить, хотя никакой радости от того, что ему пришлось эту форму надеть, никто из них не испытывал. Но вообще-то сейчас они об этом и не думали, потому что оба думали только о том, как войдут наконец в квартиру, которую Сергей описывал Ане в письмах – в одной комнате всегда полумрак из-за рябин, стучащихся в окно, а в другой, наоборот, всегда светло, потому что окно выходит прямо на поляну между высокими дубами, – и закроют за собою дверь, и никаких преград больше не будет…

Казалось, что Сябровичский гарнизон зенитно-ракетной части ПВО в самом деле соединяет с «большой землей» только Сож. И странно было, когда мимо безлюдных, заросших густым лиственным лесом берегов проносилась по реке «Ракета» на подводных крыльях. Куда она плывет, откуда, где находятся места, в которых люди придумывают такие сложные машины?

Обо всем этом Аня думала, сидя на прибрежной опушке грабовой рощи. Травы под грабами почему-то совсем не было, только отдельные травинки, одинокие и острые, пробивались сквозь плотный покров, лежащий на земле. Этот покров состоял даже не из листьев, а из лиственной пыли – так долго перегнивали и выветривались эти листья под огромными кронами.

Матвей ползал под деревьями, то и дело пытался пройти от одного дерева до другого, но ему пока еще не удавалось сделать даже двух шагов, и он падал. Падать на мягкую землю под грабами было неопасно – она пружинила под ребенком, и ему так это нравилось, что он в голос хохотал.

Когда муж впервые показал Ане эти деревья, она долго гладила их необычные, какие-то мускулистые стволы, а потом следила, как из надреза, который сделал Сергей, течет прозрачный сок. Она всегда думала, что сок течет из деревьев только весной. Вообще-то Аня не видела, как он течет и весной, но про березовый сок читала, и была еще песня, которую она очень любила: «Я в весеннем лесу пил березовый сок, с ненаглядной певуньей в стогу ночевал…»

А грабовый сок, оказалось, течет летом. Он был такой без приторности сладкий, что его можно было пить бесконечно, слизывая прямо с горьковатой древесной коры. Это было одно из множества открытий, которые Аня сделала здесь, в отдаленном белорусском гарнизоне, всего за какой-нибудь месяц.

Правда, далеко не все открытия были такие прекрасные, как это, про грабовый сок.

Вся Анина жизнь прошла не просто в большом городе, а в столице огромной страны, в мегаполисе. Прежде она этого как-то не сознавала. То есть понимала, конечно, что Москва очень большая, но не отдавала себе отчета в том, что это не столько внешние размеры, сколько особенный жизненный строй.

И только теперь она поняла, как сильно ее представления о жизни отличаются от тех, которые приняты в маленьких человеческих поселениях, в одном из которых она неожиданно оказалась.

Люди никогда не мешали ей – наоборот, она была общительна и получала от разговоров с людьми удовольствие. Но она не предполагала, что общение может быть таким тесным. Люди – точнее, офицерские жены, с которыми ей пришлось общаться в Сябровичском гарнизоне, – не просто касались ее жизни разговорами, неважно, мимолетными или задушевными, но претендовали на то, чтобы властно в ее жизнь вмешиваться.