Достоевский о Европе и славянстве - Иустин (Попович)

По Великому инквизитору, тайна социализма частично сокрыта в тайне римокатолицизма. Инквизитор говорит Христу: "О, пройдут еще века бесчинства свободного ума, их науки и антропофагии, потому что, начав возводить свою Вавилонскую башню без нас, они кончат антропофагией… Знаешь ли Ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха [513], а есть лишь только голодные. "Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!" — вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против Тебя и которым разрушится храм Твой. На месте храма Твоего воздвигнется новое здание, воздвигнется вновь страшная Вавилонская башня, и хотя и эта не достроится, как и прежняя, но все же Ты бы мог избежать этой новой башни и на тысячу лет сократить страдания людей, — ибо к нам же ведь придут они, промучившись тысячу лет со своей башней! Они отыщут нас тогда опять под землей, в катакомбах, скрывающихся (ибо мы будем вновь гонимы и мучимы), найдут нас и возопиют к нам: "Накормите нас, ибо те, которые обещали нам огонь с небеси, его не дали". И тогда мы и достроим их башню, ибо достроит тот, кто накормит, а накормим лишь мы, во имя Твое, и солжем, что во имя Твое" [514]. И чтобы уж совсем заполучить их, "мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы… О, мы разрешим им и грех, ибо они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, за то, что мы им позволим грешить. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения; позволяем же им грешить потому, что их любим… Самые мучительные тайны их совести, — все, все понесут они нам, и мы все разрешим" [515].

Одна и та же таинственная, темная сила действует и в творцах человекобога, и в идеологах европейского "непогрешимого" человека; в глубинах этой силы таится мрачный дух зла и уничтожения, окончательной целью которого является устранение Богочеловека и замена Его "непогрешимым" человеком, человекобогом. Для Достоевского это очевидная и неоспоримая аксиома. Он придерживался этого мнения до конца своей жизни. В своем "исповедании веры" (profession de foi) он изрекает окончательный суд о римокатолицизме. Он говорит: "На Западе Христос померк, когда сама Церковь западная исказила образ Христов, преобразившись из Церкви в римское государство и воплотив его вновь в виде папства. Да, на Западе воистину уже нет христианства и Церкви[516], хотя и много еще есть христиан, да и никогда не исчезнут [517]. Католичество воистину уже не христианство и переходит в идолопоклонство, а протестантизм исполинскими шагами переходит в атеизм и в зыбкое, текущее, изменчивое (а не вековечное) нравоучение" [518].

В человеческом мире нет никакой хотя бы приблизительно равной ценности, которая хоть как-то смогла бы собою заменить Богочеловека Христа. Во всех сферах человеческой жизни Он абсолютно незаменим. Все истинные ценности от Него исходят и в Нем же завершаются. Если человеческий разум желает без Него или помимо Него разрешить какую-либо проблему, он неминуемо провалится в бездны нигилизма или в хаос анархизма. И из-за того, что в Западной Европе Богочеловек заменен человеком, именно из-за этого европейское человечество пребывает в хаосе, единственным выходом из которого служат: революции, анархии, тирания, резня, людоедство и убийства. То, что не созидается на Богочеловеке, разрушается само по себе. Исполненное гордым духом грандомании человекобожества, минированное разрушительным элементом самозванной "непогрешимости" тело Европы должно взорваться и рассеяться в прах и пепел.

Это Достоевский пророчески предощущал и в 1880 году писал: "Европа накануне падения, повсеместного, общего и ужасного. Муравейник, давно уже созидавшийся в ней, без Церкви и без Христа (ибо Церковь, замутив идеал свой, давно уже и повсеместно перевоплотилась там в государство), с расшатанным до основания нравственным началом, утратившим все общее и все абсолютное, — этот созидавшийся муравейник, говорю я, весь подкопан. Грядет четвертое сословие, стучится и ломится в дверь, и если ему не отворят, сломает дверь. Не хочет оно прежних идеалов, отвергает всяк доселе бывший закон. На компромисс, на уступочки не пойдет, подпорочками не спасете здания. Уступочки только разжигают, а оно хочет всего. Наступит нечто такое, чего никто и не мыслит [519]. Все эти парламентаризмы, все исповедуемые теперь гражданские теории, все накопленные богатства, банки, науки, евреи, — все это рухнет в один миг и бесследно… Все это "близко, при дверях". Вы смеетесь? Блаженны смеющиеся. Дай Бог вам веку, сами увидите. Удивитесь тогда. Вы скажете мне, смеясь: "Хорошо же вы любите Европу, коли так ей пророчите". А я разве радуюсь? Я только предчувствую, что подведен итог. Окончательный же расчет, уплата по итогу, может произойти даже гораздо скорее, чем самая сильная фантазия могла бы предположить. Симптомы ужасные. Уж одно только стародавне-неестественное политическое положение европейских государств может послужить началом всему. Да и как бы оно могло быть естественным, когда неестественность заложена в основании их и накоплялась веками? Не может одна малая часть человечества владеть всем остальным человечеством, как рабом, а ведь для этой единственной цели и слагались до сих пор все [520] гражданские (уже давно не христианские) учреждения Европы, теперь совершенно языческой. Эта неестественность и эти "неразрешимые" политические вопросы (всем известные, впрочем) намеренно должны привести к огромной, окончательной, разделочной политической войне, в которой все будут замешаны и которая разразится в нынешнем еще столетии, может, даже в наступающем десятилетии… В Европе, в этой Европе, где накоплено столько богатств, все гражданское основание всех европейских наций — все подкопано и, может быть, завтра же рухнет на веки веков, а взамен наступит нечто неслыханно новое, ни на что прежнее не похожее. И все богатства, накопленные Европой, не спасут ее от падения, ибо "в один миг исчезнет и богатство…" И никогда еще Европа не была начинена такими элементами вражды, как в наше время. Точно все подкопано и начинено порохом и ждет только первой искры…" [521]

С бесконечным сожалением и трогательным соучастием Достоевский пишет в 1871 году из Дрездена своему приятелю Страхову: "Люди пишут и пишут, но упускают из вида то, что самое главное. На Западе Христа потеряли (по вине католицизма), и оттого Запад падает, единственно от того" [522].

Пророчество Достоевского о Европе постепенно исполняется на наших глазах. Европейское человечество, ведомое духом гуманистической, тщеславной "непогрешимости", катится стремглав из тьмы во тьму, из ночи в ночь, пока не ввергнется в мрачную, вечную ночь, после которой не наступит заря. И в этой ночи человек не увидит своего бессмертного брата, ибо это возможно только в свете печального и чудесного Богочеловека Христа…

Тайна России

"Непогрешимому" человекобогу Европы противостоит Богочеловек Христос. Воображаемая человеческая непогрешимость создает ужасные людоедские миры, в которых все завершается хаосом и анархией. А благой Богочеловек восстанавливает полную гармонию человека с Богом, человека с человечеством, человека со всеми Божьими мирами. Поэтому Он единственный оправдывает перед людьми Бога, создавшего такой мир и такую жизнь. Поэтому и мятежный дух Достоевского нашел в Его чудесной Личности полное упокоение за все свои мучения, нашел в нем полное разрешение всех своих проблем. Этому дивному Лику Христа он пропел свои гимны, пропел величания, которых мир не слышал.

Через Богочеловека измученный Достоевский принял и Бога, и мир, примирился и с Богом, и с миром, нашел вечный смысл и вечную ценность всего сущего. Поэтому для него Лик Богочеловека Христа — все и вся. А поскольку этот Лик сохраняется в первозданном совершенстве и чистоте только в Православии, то для него Православие — все и вся. Он неустрашимо исповедует Православие, смело борется за него А в конце своей жизни он отчетливо формулирует свое мировоззрение и вырабатывает формулу миссии русского народа в мировой истории. Эта формула гласит: "Православие есть — все". Вот, что говорит Достоевский: "Русский народ живет только Православием и его идеями; кроме Православия в нем нет ничего другого и ничего ему не нужно, потому что Православие все, Православие — это Церковь, Церковь же — это венец всего, притом в вечности" [523].

Для рода людского нет ничего более опасного, чем обоготворяющая непогрешимость европейского человека. Наша планета не видела более отвратительного бога, чем европейский человекобог. Поэтому гордому человекобогу Европы надо противопоставить православного Богочеловека Христа. "Надо, чтобы воссиял в ответ Западу, — говорит Достоевский, — наш Христос, Которого мы сохранили и Которого они не знали" [524]. "Самое удивительное чудо нашей планеты, вечный ее смысл, вечная ее радость, вечное ее утешение — Христов Лик, потерянный на Западе, Который во всем свете Своей чистоты сохранился в Православии" [525], поэтому измученному человеку и человечеству ничто другое и не требуется, ибо Православие — это все [526]. Тайны, как людям достичь совершенства и братства и как решить личные и общественные проблемы, при этом не соблазнившись ни человеком, ни Богом — содержатся в Православии. При этом метод один: личное самоусовершенствование по Христу и во Христе [527].